Весьма поучительная статья о послевоенной модернизации в Восточной Азии (1)
За наводку спасибо makkawity
Модернизация в Восточной Азии, 1945 - 2010
Мы публикуем полную расшифровку лекции выдающегося корееведа, Associated Professor университета Кукмин (Сеул) Андрея Ланькова, прочитанной 4 февраля 2010 года в Политехническом музее в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».
Андрей Николаевич Ланьков в 1986 г. окончил восточный факультет ЛГУ, а в 1989 г. - аспирантуру при нем. В 1989-1992 гг. преподавал корейский язык и историю Кореи в ЛГУ, в 1992-1996 гг. работал в Южной Корее. Жил в КНДР, время о времени бывает там и сейчас. Преподавал в Австралии корейский язык и историю в Австралийском Национальном Университете, в Канберре. Сферы интересов: история Дальнего Востока и в особенности история Кореи. В частности - история КНДР в 1945-1965 гг. и история повседневной жизни корейского города. Андрей Ланьков - автор многочисленных публикаций по проблемам современной истории КНДР и Республики Корея.
См. также:
Текст лекции
Андрей Ланьков
(фото Н. Четвериковой)
Итак, тема сегодняшнего разговора - это модернизация в Восточной Азии, после 1945 года.
Наверное, разговор этот надо начать с одного вопроса: ”А что такое Восточная Азия?” Ну, в России, например, существует довольно странное отношение к этому термину. Корейцы всегда искренне удивляются, когда узнают, что с точки зрения русских их страна находится в Юго-Восточной Азии. Это географическое открытие вызывает у них ухмылки, потому, что это примерно как сказать русскому, что «Россия - это страна в Северной Азии». Сами-то корейцы считают, что их страна находится в Северо-Восточной Азии, а Юго-Восточная Азия это где-то далеко от них, это пять часов на самолете. Это Вьетнам, Таиланд и т. д.
Но термин “Восточная Азия”, который я здесь употребляю, не столько географический, сколько культурный. Восточная Азия - это те страны, в которых на протяжении двух тысяч лет, с начала нашей эры и до конца XIX века, государственным языком, языком администрации и высокой культуры являлся древнекитайский. То есть ни в Корее, ни во Вьетнаме, ни в Японии (хотя в Японии это правило менее строго выдерживалось) не была возможна такая ситуация: чиновник составляет официальный документ, скажем, для императора, короля на родном языке, например, на корейском. Это примерно так, как сейчас отправить Медведеву докладную с матерными выражениями. То есть, в принципе, он её поймёт, но это, видимо, будет последняя докладная, написанная данным чиновником. Весь или почти весь документооборот в этих странах был, естественно, на древнекитайском. Школы там были реально предназначены не для изучения собственной словесности. Родной язык обычно игнорировался до конца XIX века (в Японии не совсем так, правда - но и там государственная документация была в основном на китайском). Главное в школах - это изучение древнекитайского языка, а также древнекитайского литературного и философского канона. Для региона было характерно гигантское китайское влияние на все области жизни. Государственный аппарат, общественные институты строились по китайскому образцу или, по меньшей мере, под такой образец внешне подгонялись. Важное обстоятельство - огромное количество китайских заимствований в языках региона. Достаточно сказать, что слова древнекитайского происхождения составляют примерно 70-80 % текста в современном вьетнамском, корейском или японском газетном тексте.
1945 год сегодня взят здесь как стартовая точка, но попытки модернизировать эту территорию, эти страны начались существенно раньше. Первым и очень успешным примером модернизации стала Япония. Однако о Японии мы будем говорить сегодня мало, потому что к 1945 году Япония очень обособилась от Восточной Азии, она во многом вышла из этого ареала. Кроме того, к 1945 г. в Японии ответ на основные вопросы был найден, страна выбрала свой путь и с тех пор идет по нему достаточно последовательно. Так что все проблемы, о которых мы будем говорить, относятся к остальным государствам региона. Этих государств три - Китай, Корея и Вьетнам. Показательно, что они все без исключения испытали политический раскол по очень похожему сценарию. Все три страны разделились, в основном, из-за вопроса, как проводить модернизацию - по-социалистически или по-капиталистически. Именно из-за этого вопроса они воевали внутри себя, вели долгие и очень жестокие гражданские войны. Главный вопрос, повторяю, стоял так: как строить современное государство, как проводить модернизацию.
Тут существует одна очень важная особенность: дело в том, что в Восточной Азии с конца 1940-х не было особых разногласий относительно конечной цели, хотя были серьёзнейшие разногласия относительно методов её достижения. И политические, и интеллектуальные элиты Восточной Азии конца сороковых отлично знали, что им нужно. Им нужно было современное индустриальное общество. Когда они думали о том Китае, той Корее, том Вьетнаме, которые хотели увидеть в будущем, то они думали о железных дорогах, по котором несутся скоростные паровозы, об исполинских металлургических комбинатах, трубы которых извергают в небеса клубы дыма (с каким восторгом они тогда писали о клубах дыма, тогда об экологии ведь еще никто не думал!).
Любопытная особенность региона - практически полное отсутствие фундаментализма. Если мы посмотрим на Ближний Восток, на Средний Восток, фундаментализм оставался и поныне остается там влиятельным. Это такое направление общественной мысли, которое на вопрос «как сделать идеальное общество?» отвечает примерно так: «Надо взять древние каноны и жить по заветам старины, так, как прадеды наших прадедов жили, максимально точно это прошлое восстановить, и будет нам всем счастье». Такие мысли существовали и в Китае, но только в XIX веке, а последние их носители, последние «конфуцианские традиционалисты-фундаменталисты» были сметены с политической сцены к 1920-м годам. К 1945-му году уже никто не думал, что решение всех проблем региона может быть достигнуто тщательным штудированием Конфуция и Мэн-цзы и возвращением к некоей идеализированной конфуцианской старине. К тому времени все соглашались, что надо строить индустриальное общество, которое будет более или менее таким же, как на Западе, а может быть, и лучше. Споры шли о методах построения такого общества, а не о том, нужно ли строить его вообще.
Однако, «конфуцианский ареал», Восточная Азия в середине 1940-х годов представляла собой печальное зрелище. В начале 1960-х годов Южная Корея по доходу на душу населения уступала Папуа-Новой Гвинее и Нигерии, а Вьетнаму было тогда очень далеко до Шри-Ланки. Можете посмотреть таблицу ВВП на душу населения, на основании известных таблиц Мэдисона, данные в долларах 1990-го года. Видно, что Тайвань и Корея, которые были японскими колониями, находились в несколько лучшем - но все равно сложном - положении, а вот во Вьетнаме и в Китае вообще сохранялся уровень ВВП, характерный для доиндустриального общества, который Мэдисон оценивает в 400-450 долларов.
ВВП на душу населения в странах Восточной Азии
1940 (или ближайший)
1970
1990
2006
Китай
560
780
1870
6050
Тайвань
1130
2540
9950
19860
Вьетнам
600
740
1025
2630
Корея Юг
1600
2170
8700
18350
Япония
2870
9710
18800
22460
(1990 International Geary-Khamis dollars), расчеты Агнуса Мэддисона
Рост ВВП в странах Восточной Азии, 1990-2006
абсолютный
На душу населения
Китай
8,23%
7,33%
Тайвань
5,09%
4,33%
Вьетнам
7,31%
5,89%
Корея Юг
5,39%
4,66%
Япония
1,31%
1,12%
Западная Европа
2,08%
1,75%
Мир в целом
3,47%
2,12%
(1990 International Geary-Khamis dollars), расчеты Агнуса Мэддисона
Если посмотреть на Китай 1940-х годов, то значительная часть населения Китая и не подозревала о существовании современного мира. На тот момент 87% населения Китая жило в деревнях, и значительная часть крестьян жила так же, как жили китайские крестьяне в эпоху Тан, тысячу с лишним лет назад. Для них сообщение о революции и победе коммунистов означало примерно следующее: «Раньше у нас в Китае был император династии Цин, потом случилась смута, а теперь у нас новый император, его вроде зовут «председательмао» или как-то так». Примерно так значительная часть населения Китая воспринимала все, что произошло в 1949-м году. Однако не эти люди решали судьбу страны, ее определяла новая элита, которая и в Китае, и в других странах региона возникает с конца XIX века под сильным западным влиянием и обычно получает образование западного образца. В каждой стране своя история, откуда появляется новая элита. Однако эти новые элиты были едины в том, что модернизация нужна. Повторяю: все, кто хоть что-то значил, хотели стремительных паровозов и исполинских комбинатов.
Выбор стоял между двумя альтернативными проектами модернизации, причем изначально оба были сориентированы на иностранные образцы. Один - это, условно говоря, коммунистический проект, хотя в своем конкретном исполнении он оказался далек от коммунизма в советском или восточноевропейском варианте. Другой - это, условно говоря, западнический рыночно-либерально-демократический проект, в котором, однако и с либерализмом, и с демократией на практике было крайне плохо вплоть до конца 1980-х годов. То есть попытки импортировать эти проекты на восточноазиатскую почву привели к тому, что в действительности там выросло нечто, весьма и весьма не похожее на изначальные иностранные прототипы. Но всё это произошло позже, а в конце 1940-х годов сторонники, скажем, построения «государства как в СССР», отчаянно боролись со сторонниками построения, условно говоря, «государства как в США». Именно эти две страны служили образцами, с которых, в общем, во многом копировались и политические, и экономические институты, - хотя когда их скопировали, они сразу же начали меняться.
Таким образом, в конце 1940-х годов произошел первый раскол. В результате мы можем сейчас, рассматривая историю модернизации Восточной Азии, говорить о двух волнах модернизации. Во-первых - это «диктатуры развития» первой волны, то есть страны, которые изначально выбрали вот этот якобы либеральный и якобы демократический, но на деле рыночно-капиталистический путь развития (впрочем, надо помнить, что это был отнюдь не чистый рыночный капитализм, там хватало дирижизма). Эти страны, конечно, - Тайвань и Южная Корея. Отчасти туда относится и Южный Вьетнам, но у Южного Вьетнама ничего не вышло, там всё пошло комом. В это же самое время континентальный Китай, Северный Вьетнам и Северная Корея пошли по советскому пути и попытались построить социалистическое общество по ленинско-сталинским рецептам, хотя и там тоже стало получаться совсем не так, как хотелось.
Первая волна - это авторитарные диктатуры, это режимы, которые можно называть «диктатурами развития». Тайвань и Южная Корея. Их экономический рост начинается на рубеже пятидесятых и шестидесятых, а к середине 1960-х они входят в период совершенно бешеного экономического роста. Тогда они лидируют в мире по темпам экономического роста. К концу 1980-х они достигают уровня среднеразвитых стран, и тогда там происходят политические реформы, меняется политическая структура. Авторитарные режимы в Сеуле и Тайбэе свергаются, после чего эти страны превращаются в политические демократии. Происходит это около 1990 г.
Однако примерно лет за десять до этого, в начале восьмидесятых, страны, которые сначала пошли по коммунистическому пути, совершают поворот на 180 градусов - сначала, около 1980-го года, этот поворот совершает континентальный Китай, вслед за ним, с небольшим опозданием, - Вьетнам. Сохраняя для поддержания стабильности или для легитимизации власти коммунистическую риторику, эти страны начинают строить рыночно-капиталистическую экономику. Строить её ещё более успешно, чем диктатуры развития первой волны. При этом они, как ни парадоксально, несмотря на всю свою как бы левую риторику, куда меньше думают о вопросах социального равенства, чем «диктатуры развития» первой волны. То есть это реально куда более жёсткий капитализм, пусть и завернутый вот в такое красное знамя, которое никто всерьёз не воспринимает уже давно.
Таким образом, можно сказать, что в модернизации Восточной Азии было два этапа, две волны, которые перекрещиваются, накладываются друг на друга: первая волна примерно с 1950 по 1990 г., а вторая примерно с 1980-го и по 2010-й, и так я думаю, еще не одно десятилетие может быть впереди.
Начнем разговор с первой волны авторитарных модернизаторов. И Южная Корея, и Тайвань - страны, по меркам региона, маленькие. Сейчас численность населения Южной Кореи 50 миллионов человек - ничто по сравнению с Китаем, где население примерно 1 миллиард 350 миллионов. Население Тайваня тоже чуть больше 20 млн человек. Это небольшие страны, и достаточно бедные на момент провозглашения независимости. То есть тогда это были страны более успешные, чем Китай, но всё равно очень бедные по меркам развитого мира. Для людей, которые оказались там у власти в пятидесятые и шестидесятые годы, задача стояла примерно так: нам надо всё устроить из ничего. Дело в том, что у этих стран практически не было природных ресурсов. В Южной Корее, например, есть небольшое количество некачественного угля, молибден, который исчерпали перед началом экономического рывка, - и это, в общем, всё. На Тайване дела обстоят примерно также. Каким образом добиться стабильного экономического роста в условиях страны, начисто лишённой природных ресурсов, крайне бедной, не имеющей достаточного количества образованных людей? Там было очень неплохо с начальным образованием, так как японцы активно вкладывались в начальное образование и в Корее, и на Тайване, но вот людей с высшим образованием - инженеров, врачей, технических специалистов - катастрофически не хватало. В этих условиях было принято единственно возможное решение, которое потом скопировали и Вьетнам, и континентальный Китай - ставка была сделана на дешёвую и качественную рабочую силу.
Логика тайваньского и корейского руководства в 1950-70-е годы была примерно такова: «Поскольку в стране нашей ничего нет, давайте из страны сделаем огромную фабрику. Ведь у нас в стране есть один ресурс - рабочие руки, и давайте добьемся максимума, используя именно этот единственный наш ресурс». Из-за границы ввозилось сырьё и технологии. Сырьё перерабатывались, из него делали готовую продукцию по иностранным технологиям, а потом готовая продукция отправлялась на экспорт. Основой экономического рывка стала экспортоориентированная экономика.
Немалую роль сыграла и американская поддержка. В условиях Холодной войны стабильность этого региона была для Вашингтона очень важна, так что денег давали довольно много, и в порядке подарков-грантов, и в долг.
На этом этапе развития у диктатур развития было одно очень важное преимущество: традиционно высокая трудовая культура, которая существует в Восточной Азии. Конечно, это не генетика, а культура, которая формировалась тысячелетиями, она является результатом особенностей традиционного сельского хозяйства этого региона.
С экономической точки зрения конфуцианская цивилизация - это цивилизация сельскохозяйственная, цивилизация риса. Китай - это империя рисовых полей. При этом следует учесть, что рис - культура специфическая. В России, стране ржи и пшеницы, традиционная крестьянская семья являлась самодостаточной единицей, требовались гигантские усилия, авральный труд в страду, но в остальное время можно было расслабиться. На Дальнем Востоке, в условиях рисового земледелия, одна семья не могла вообще ничего. Для того чтобы обеспечить стабильные урожаи, необходимо было сначала создать ирригационную систему. Для выращивания заливного риса необходимо тщательно выровненное поле, водохранилище, в которое нужно вовремя подать воду, а потом в идеальные агротехнические сроки нужно открыть заслонки, пустить воду на огромную систему полей, связанных друг с другом сложным образом, сообщающихся через каналы. Всё это надо было организовать: договориться о том, как эту воду подать в водохранилище, как и когда воду спускать. Вдобавок, всё это нужно делать быстро и четко. Как минимум, в масштабе деревни, но часто такая система охватывала и куда большие пространства. Высадка риса - это не восточноевропейский сеятель, который идет себе по полю и разбрасывает зерно, это высадка рассады. Можно рис сеять и зерном, но при высадке рассадой заметно больше урожайность. Работа идёт по колено в болотной жиже, температура воздуха 25-30 градусов, при этом нужно максимально быстро высадить маленькие кустики руками. Пытаются сейчас это делать машиной, но машина толком это делать не умеет, сотня крестьян делает это лучше. Важный фактор - высокая плотность населения, которая там существовала последние полторы тысячи лет. Эту плотность можно поддерживать только в том случае, если выращивать рис, потому что по отдаче калорий с гектара рис является самой эффективной сельскохозяйственной зерновой культурой. То есть выбора нет. Чтобы на побережье Тихого Океана иметь население в 300 или 400 млн. человек, а столько людей там примерно жило к концу традиционной эпохи, кормить их надо рисом. Ничто другое их не прокормит. Кстати сказать, мясо в Восточной Азии простые люди вообще не ели или ели очень редко. Свинину - по большим праздникам, а говядину - только богачи, и то не везде. Скот труден в выращивании, он дефицитен, за ним много ухода, он ест траву, вместо которой можно что-нибудь более калорийное выращивать. Поэтому скот был там тягловой силой, его резать - это как вполне исправный трактор отправлять на металлолом.
Результатом стала высочайшая интенсивность труда, при этом труда организованного и группового, ведь тысячелетиями люди в Восточной Азии вынуждены работать в коллективах. Кроме того, в Восточной Азии сформировалось особое отношение к государству. Для русского и, шире, европейского, крестьянина государство - это все-таки паразит: приезжают, налоги требуют, а что взамен дают - непонятно. Русский крестьянин хоть защитника от кочевых набегов в государстве видел, а у крестьянина западноевропейского и такого утешения не было. Отношение восточноазиатское - другое, там есть восприятие государства, во-первых, как социальной ценности, силы, которая обеспечивает стабильность в стране, и, во-вторых, восприятие государства как организатора экономической жизни. Опыт тысячелетий показал, что чиновник иногда ворует, иногда говорит глупости, кто бы спорил, но нужно всё равно делать так, как сказал чиновник, потому что именно государство могло обеспечивать стабильность, без которых работа этих ирригационных систем невозможна, и именно государство выступало в качестве организатора необходимых для этой экономики проектов. Отсюда проистекает и не всегда понятная для нас идеализация чиновника в странах Восточной Азии, в культуре этих стран чиновник - это обычно позитивная фигура.
Известно, что в Европе и Америке на ранних этапах развития капитализма требовалось немало усилий для того, чтобы переучить вчерашних крестьян, чтобы научить их работать в соответствии с новыми для них требованиями индустриального производства, работать от звонка до звонка, четко соблюдая дисциплину, группами. В Восточной Азии вопроса переделки крестьянства не стояло, вопрос этот был там решён эдак полторы тысячи лет назад. Именно на это была сделана ставка: сначала в Корее и на Тайване, позже - по всему региону.
Не надо думать, что тайваньская и корейская стратегия были идентичны. У них были определённые различия, но объединяли их опора на трудовые ресурсы, и ставка на развитие экспортоориентированной промышленности. Важно, что эти страны в тот момент оставались преимущественно крестьянскими, с тремя четвертями населения, которое ещё жило на земле. И вот этот резерв рабочей силы, малоквалифицированной, но социально готовой к работе в новых условиях, сыграл большую, решающую роль и в Корее, и на Тайване.
Как уже говорилось, были определенные различия: тайваньский подход более классический рыночный, а в Южной Корее у власти оказался бывший японский офицер Пан Чжон Хи. Свои уроки политграмоты он усвоил в 1930-е годы, в годы службы в японской армии. Ему импонировала экономическая модель Японской империи того времени - с дирижизмом, с сильным государственным вмешательством, с крупными концернами. Если на Тайване давали большую свободу рынку, то в Южной Корее людей назначали олигархами, а государство прямо и косвенно вкладывалось в якобы «частные» национальные проекты. Сейчас в Южной Корее есть мощнейшее автомобилестроение, судостроение, сейчас страна занимает первое-второе место в мире по тоннажу кораблей, спускаемых на воду (а по машинам - пятое-шестое место в мире Южная Корея). Ничего подобного на Тайване нет. Эти отрасли, где требуются огромные начальные инвестиции, очень трудно было бы запустить в относительно маленькой стране без прямой государственной помощи и поддержки. Такая поддержка была в Корее, но не на Тайване.
И в Южной Корее, и на Тайване на первом этапе, то есть в шестидесятые, ставка была сделана в основном на лёгкую промышленность: одежда, ткани; костюмы шили, парики, мягкую игрушку. Это отрасли, где можно использовать неквалифицированную рабочую силу: девушки из деревни приходили и работали 14 часов за три миски риса. Для нас (и для их внучек) это звучит страшно, но девушки-то были довольны в своём большинстве (не все, конечно, далеко не все): они имели три полных миски настоящего вкусного белого риса, при этом работали в закрытом помещении, с отоплением. Их подруги, оставшиеся в селе, им завидовали. Хотя не надо идеализировать картину, были у этого и чёрные стороны, но об этом чуть позже.
В 1965 году, например, 40% всего корейского экспорта составляли одежда и текстильные изделия. Такая же картина и на Тайване. В 1970-е годы происходит сдвиг, появляется капитал, опыт, инфраструктура, и, соответственно, возможность заниматься тяжелой промышленностью.
Если говорить о Южной Корее, в начале шестидесятых президент Пак слетал в Западную Германию и увидел там, во-первых, автобаны, а во-вторых, что горы в Германии зелёные. Кто был в Южной Корее, тот знает, что это страна, где все покрыто лесом. Где люди не живут, и где они землю не пашут - там стоит лес. Мало кто знает, однако, что так было не всегда, что лес этот новый, его высадили в шестидесятые-семидесятые, а раньше там не было леса, были там голые горы, как и сейчас в Северной Корее. Так вот, в начале шестидесятых Пак Чжон Хи приехал и сказал, что, мол, давайте высаживать деревья и, конечно же, строить у нас автобаны - в качестве транспортной инфраструктуры для будущей индустриальной Кореи.
А режим тогда в Южной Корее был, конечно, диктаторский, но мягкий, оппозиция слегка пищит, может марш провести в столице иногда, газета там какая-нибудь выходит ехидно-антиправительственая, ну, радиостанция, может быть, даже, но не телевидение. Вот оппозиция и начала тогда говорить, что, мол, рехнулось наше правительство, тратит народные деньги, в нашей стране 30 тыс. машин в столице, 100 тысяч по стране. Ну зачем нам строить скоростные дороги, кто на них будет ездить, воловьи упряжки? Теперь стало ясно, что правительство оказалось право.
Тогда же начинается строительство новой инфрастуктуры, за государственный счёт. В конце 1960-х годов строится Пхоханский металлургический комбинат, один из крупнейших в Азии, на который Всемирный Банк денег не дал, заявив, что строительство металлургического комбината в безнадежно отсталой Южной Корее - это безумие и авантюра. Сейчас один из мировых лидеров в черной металлургии. Не было бы Пхоханского комбината, не было бы ни автомобилестроения, ни судостроения корейского.
Вот такая хорошая картинка, благостная. Но это не так, на деле всё было весьма сложно. И лидеры оппозиции падали случайно с небольших пригорков почему-то насмерть, и забастовки давили там со страшной силой, и с правами человека плохо было. Это были диктатуры. По сравнению с их соседями, по сравнению с тем, что устраивали Мао и Ким Ир Сен в эти самые годы, это было воплощением мягкости и гуманизма. Но по нормальным меркам это была диктатура. Более того, сама идея использования дешёвой рабочей силы предусматривала весьма бесцеремонное подавление рабочего движения. То есть создавались проправительственные профсоюзы, которые, как в советские времена вполне справедливо сказали бы у нас, «отвлекали внимание рабочего класса от его насущных задач», и велась беспощадная борьба с любыми попытками рабочих создать реальные профсоюзы и защищать свои интересы. Там был подход вполне по Сергею Михалкову: «В сердцах сожмешь кулак, // Прибавку требовать пойдёшь, // Поднимешь красный флаг, // Жандармы схватят, изобьют, // Узнаешь, где острог». То есть это тоже часть авторитарно-модернизаторского пакета.
И сейчас, когда на Тайване и особенно в Корее думают об этом своём недавнем прошлом, заметно противоречие между нами и ними, между наблюдателями внутренними и наблюдателями внешними. Мы-то смотрим снаружи, и нам кажется, как у них было здорово. А с другой стороны, у самих корейцев или тайваньцев отношение к своему недавнему прошлому куда как амбивалентнее. Любопытно бывает мне наблюдать взаимодействие между русскими и южнокорейскими интеллигентами. Сидят южнокорейские интеллигенты, которые в молодости ходили в подпольные кружки, штудировали Маркса (а то и Ким Ир Сена), которые нелегально читали роман М. Горького “Мать” (это был такой хит подполья, его нелегально издавали в 80-е, активно читали), учили наизусть запрещённого Маяковского. А напротив - русские, которые в это время восхищались экономической статистикой Южной Кореи, темпами роста «азиатских тигров» - ну, и Софью Власьевну ругали, Солженицына читали, «голоса» слушали. И обе стороны удивляются при контактах. Южнокорейцы с удивлением видят, что ни малейшего восторга перед романом “Мать” у русских интеллигентов не наблюдается, что никаких симпатий к героическим забастовщикам у них тоже нет, а русские интеллигенты удивляются, когда видят, как кривятся при упоминании имени Пак Чжон Хи их корейские собеседники. Потому что для значительной части южнокорейского населения, в первую очередь - для интеллигенции младшего и среднего возраста, Пак Чжон Хи не столько спаситель страны и отец экономического чуда, сколько палач демократии и человек, который надолго отсрочил наступление прекрасных, новых свободных дней.
Правда, с этими «диктатурами развития» произошла интересная история. Дело в том, что любая по-настоящему успешная «диктатура развития» совершает медленное политическое самоубийство (если, конечно, она успешна и достигает своей главной цели - этого самого развития). Потому что по мере экономического развития неизбежно формируется средний класс. Неизбежно растёт уровень образования. Рано или поздно в обществе формируются силы, которые вовсе не готовы согласиться с авторитарным стилем управления; появляются люди, которые хотят участия в политической жизни, которых раздражает примитивная и лживая официальная пропаганда, и люди, которые не помнят того хаоса и нищеты, которые существовали за несколько десятилетий до этого. И на Тайване, и в Южной Корее это произошло практически синхронно, в восьмидесятые. Условно говоря, люди двадцатых и тридцатых годов рождения принимали диктатуру Пака в Корее, диктатуру Чан Кай-ши и его сына-преемника Цзян Цзянь-го на Тайване (любопытно, что отец тайваньского экономического чуда был председателем подмосковного колхоза, а потом многотиражкой на «Уралмаше» руководил, и жена у него была русской, не так давно умерла, вот такая была у Цзян Цзянь-го интересная биография). Так вот, люди, родившиеся в двадцатые и тридцатые, принимали эти режимы, отлично видя и их фальшь, и их ложь. Потому что они помнили, что такое настоящий голод, и что такое настоящий хаос. А вот люди, родившиеся в пятидесятые и особенно в шестидесятые, принять эти авторитарные режимы уже не могли. Рассказы о вкусе варенной в голодуху сосновой коры, рассказы о северокорейских танках, которые ездят по улицам южнокорейских городов, рассказы о панической эвакуации через тайваньский пролив были для них папиными историями какими-то, уже поднадоевшими. И они, выросшие в годы бурного роста, воспринимают уже вот эту новую жизнь, жизнь с определенным уровнем дохода, комфорта, как нечто нормальное. Рекордный экономический рост им казался естественным состоянием. Им было недостаточно одного только порядка на улицах и чашки риса с мясом. Они хотели большего, в том числе гражданских свобод и политических прав. И честной прессы. И много чего ещё.
Поэтому в 80-е годы и на Тайване и в Корее развертывается движение за демократизацию. Основа движения - новый средний класс, его молодая часть, и студенчество, то есть как раз те люди, о которых я только что сказал. К концу восьмидесятых оно побеждает, и там проходят политические реформы. Авторитарные режимы уходят из власти, эти страны превращаются в такие классические либеральные демократии. Ну вот, казалось бы, полная победа, полный успех. Всё хорошо, всё замечательно. И в это время эти два песика, две маленькие таксы Восточной Азии видят, что в действие вступили новые силы, что начали у нас уже бегать слоны с бегемотами, то есть Китай и Вьетнам.
О том, что происходило в Китае между 1949 и 1976 гг., я особо рассказывать не буду, за недостатком времени. Похожие вещи происходили тогда и в Северной Корее и во Вьетнаме, которые у нас обычно как-то исключают из этого списка, а зря - Северный Вьетнам из себя представлял режим, весьма похожий по многим параметрам на диктатуру Мао в Китае. Они там начали строить то, что им казалось советской моделью, начали активно использовать вроде бы советские образцы, но быстро от этих образцов отошли, в том числе и потому, что даже товарищ Сталин им показался недостаточно радикальным. На это тоже были причины, связанные с местными идеологическими особенностями. Для системы, которую я описывал, свойственно некое обожествление государства - с одной стороны, и довольны сильные уравнительные эгалитарные тенденции - с другой. В результате, например, коллективизация в Корее и в Северном Вьетнаме сводилось не только к коллективизации основных полей, но и к почти полному изведению приусадебных участков. В Китае, например, в ходе создания «народных коммун» в конце 50-х годов из крестьянских домов изъяли даже кухонную посуду, решив, что крестьяне не могут, не должны дома готовить, что им необходимо обязательно питаться в общественных столовых. Все сдавалось в общественный фонд, и потом оттуда выдавалась кормёжка какая-то. Ну, дальше всё вообще кончилось «культурной революцией» и хунвэйбиновским безумием. Все эти события сами по себе интересны, очень интересны, я сам ими, в основном, и занимаюсь, но сейчас рассказывать о них просто нет времени. С исторической точки зрения, это оказалось тупиковым вариантом. Важно, что к концу 1970-х годов ситуация там меняется. Конечно, поворотом там стала смерть Мао Цзэдуна в 1976 году, хотя некоторые тенденции набирали силу и раньше.
Когда мы говорили о коммунистах Восточной Азии, надо было упомянуть об одной их очень интересной особенности. Коммунизм в Восточной Азии начал распространяться только около 1920 г. и с самого начала был во многом учением националистическим. В последние годы своей жизни Ким Ир Сен сказал о себе, что я, мол, не только коммунист, но и националист. Никакой великой тайны он таким образом не открыл. Это было все и всем хорошо известно (в том числе и в Москве, на Старой Площади). Коммунизм восточноазиатский, действительно, сильно отличался от европейского - в том числе и по вот по какому параметру. На Западе, в Европе или в России люди вступали в коммунистическую партию в первую очередь потому, что их беспокоили социальные проблемы, они думали о социальном неравенстве. Думал, условно говоря, французский коммунист образца 1925 года: «Вот мы изведём заводчиков, и прочих рантье и освободим страдающий рабочий класс». Ну, примерно так же думал и российский социал-демократ где-нибудь в 1910 году. То есть главная мотивация - это мотивация социальная. А в Восточной Азии в двадцатые и тридцатые годы ситуация была, во многом, другой: коммунизм там воспринимался как способ решения национально-государственных проблем, как ещё одна стратегия модернизации, как способ построения эффективного и мощного национального государства. В компартию люди шли не только потому, что они видели внутренние проблемы общества и социальные противоречия, но и потому, что они считали: коммунизм в его советском варианте - это путь к ускоренному решению проблем их нации и их государства. «Сталинские пятилетки», ускоренная индустриализация СССР - всё это производило впечатление. Кроме того, классическая либеральная модель была в те времена скомпрометирована своей связью с империализмом, колониализмом, в крайней своей форме - даже с социал-дарвинизмом. А тут коммунизм с его мощным антиимпериалистическим пафосом, с обещаниями скорейшей модернизацией в кратчайшие сроки, с обещаниями превращения в суперсовременное государство.
продолжение см.:
2) http://red-ptero.livejournal.com/1820896.html
3) http://red-ptero.livejournal.com/1821005.html
Модернизация в Восточной Азии, 1945 - 2010
Мы публикуем полную расшифровку лекции выдающегося корееведа, Associated Professor университета Кукмин (Сеул) Андрея Ланькова, прочитанной 4 февраля 2010 года в Политехническом музее в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».
Андрей Николаевич Ланьков в 1986 г. окончил восточный факультет ЛГУ, а в 1989 г. - аспирантуру при нем. В 1989-1992 гг. преподавал корейский язык и историю Кореи в ЛГУ, в 1992-1996 гг. работал в Южной Корее. Жил в КНДР, время о времени бывает там и сейчас. Преподавал в Австралии корейский язык и историю в Австралийском Национальном Университете, в Канберре. Сферы интересов: история Дальнего Востока и в особенности история Кореи. В частности - история КНДР в 1945-1965 гг. и история повседневной жизни корейского города. Андрей Ланьков - автор многочисленных публикаций по проблемам современной истории КНДР и Республики Корея.
См. также:
- Семинар с Андреем Ланьковым. Северная Корея вчера и сегодня
- Лекция. Естественная смерть корейского сталинизма
- Наука 2.0 с Андреем Ланьковым. Передача 1. Образование в Корее и Австралии
- За фасадом северокорейского социализма: видео против информационной блокады
- Северная Корея: в ожидании катастрофы
- Оппозиция, Ким Ир Сен и северокорейская правящая элита в середине 1950-х гг.
Текст лекции
Андрей Ланьков
(фото Н. Четвериковой)
Итак, тема сегодняшнего разговора - это модернизация в Восточной Азии, после 1945 года.
Наверное, разговор этот надо начать с одного вопроса: ”А что такое Восточная Азия?” Ну, в России, например, существует довольно странное отношение к этому термину. Корейцы всегда искренне удивляются, когда узнают, что с точки зрения русских их страна находится в Юго-Восточной Азии. Это географическое открытие вызывает у них ухмылки, потому, что это примерно как сказать русскому, что «Россия - это страна в Северной Азии». Сами-то корейцы считают, что их страна находится в Северо-Восточной Азии, а Юго-Восточная Азия это где-то далеко от них, это пять часов на самолете. Это Вьетнам, Таиланд и т. д.
Но термин “Восточная Азия”, который я здесь употребляю, не столько географический, сколько культурный. Восточная Азия - это те страны, в которых на протяжении двух тысяч лет, с начала нашей эры и до конца XIX века, государственным языком, языком администрации и высокой культуры являлся древнекитайский. То есть ни в Корее, ни во Вьетнаме, ни в Японии (хотя в Японии это правило менее строго выдерживалось) не была возможна такая ситуация: чиновник составляет официальный документ, скажем, для императора, короля на родном языке, например, на корейском. Это примерно так, как сейчас отправить Медведеву докладную с матерными выражениями. То есть, в принципе, он её поймёт, но это, видимо, будет последняя докладная, написанная данным чиновником. Весь или почти весь документооборот в этих странах был, естественно, на древнекитайском. Школы там были реально предназначены не для изучения собственной словесности. Родной язык обычно игнорировался до конца XIX века (в Японии не совсем так, правда - но и там государственная документация была в основном на китайском). Главное в школах - это изучение древнекитайского языка, а также древнекитайского литературного и философского канона. Для региона было характерно гигантское китайское влияние на все области жизни. Государственный аппарат, общественные институты строились по китайскому образцу или, по меньшей мере, под такой образец внешне подгонялись. Важное обстоятельство - огромное количество китайских заимствований в языках региона. Достаточно сказать, что слова древнекитайского происхождения составляют примерно 70-80 % текста в современном вьетнамском, корейском или японском газетном тексте.
1945 год сегодня взят здесь как стартовая точка, но попытки модернизировать эту территорию, эти страны начались существенно раньше. Первым и очень успешным примером модернизации стала Япония. Однако о Японии мы будем говорить сегодня мало, потому что к 1945 году Япония очень обособилась от Восточной Азии, она во многом вышла из этого ареала. Кроме того, к 1945 г. в Японии ответ на основные вопросы был найден, страна выбрала свой путь и с тех пор идет по нему достаточно последовательно. Так что все проблемы, о которых мы будем говорить, относятся к остальным государствам региона. Этих государств три - Китай, Корея и Вьетнам. Показательно, что они все без исключения испытали политический раскол по очень похожему сценарию. Все три страны разделились, в основном, из-за вопроса, как проводить модернизацию - по-социалистически или по-капиталистически. Именно из-за этого вопроса они воевали внутри себя, вели долгие и очень жестокие гражданские войны. Главный вопрос, повторяю, стоял так: как строить современное государство, как проводить модернизацию.
Тут существует одна очень важная особенность: дело в том, что в Восточной Азии с конца 1940-х не было особых разногласий относительно конечной цели, хотя были серьёзнейшие разногласия относительно методов её достижения. И политические, и интеллектуальные элиты Восточной Азии конца сороковых отлично знали, что им нужно. Им нужно было современное индустриальное общество. Когда они думали о том Китае, той Корее, том Вьетнаме, которые хотели увидеть в будущем, то они думали о железных дорогах, по котором несутся скоростные паровозы, об исполинских металлургических комбинатах, трубы которых извергают в небеса клубы дыма (с каким восторгом они тогда писали о клубах дыма, тогда об экологии ведь еще никто не думал!).
Любопытная особенность региона - практически полное отсутствие фундаментализма. Если мы посмотрим на Ближний Восток, на Средний Восток, фундаментализм оставался и поныне остается там влиятельным. Это такое направление общественной мысли, которое на вопрос «как сделать идеальное общество?» отвечает примерно так: «Надо взять древние каноны и жить по заветам старины, так, как прадеды наших прадедов жили, максимально точно это прошлое восстановить, и будет нам всем счастье». Такие мысли существовали и в Китае, но только в XIX веке, а последние их носители, последние «конфуцианские традиционалисты-фундаменталисты» были сметены с политической сцены к 1920-м годам. К 1945-му году уже никто не думал, что решение всех проблем региона может быть достигнуто тщательным штудированием Конфуция и Мэн-цзы и возвращением к некоей идеализированной конфуцианской старине. К тому времени все соглашались, что надо строить индустриальное общество, которое будет более или менее таким же, как на Западе, а может быть, и лучше. Споры шли о методах построения такого общества, а не о том, нужно ли строить его вообще.
Однако, «конфуцианский ареал», Восточная Азия в середине 1940-х годов представляла собой печальное зрелище. В начале 1960-х годов Южная Корея по доходу на душу населения уступала Папуа-Новой Гвинее и Нигерии, а Вьетнаму было тогда очень далеко до Шри-Ланки. Можете посмотреть таблицу ВВП на душу населения, на основании известных таблиц Мэдисона, данные в долларах 1990-го года. Видно, что Тайвань и Корея, которые были японскими колониями, находились в несколько лучшем - но все равно сложном - положении, а вот во Вьетнаме и в Китае вообще сохранялся уровень ВВП, характерный для доиндустриального общества, который Мэдисон оценивает в 400-450 долларов.
ВВП на душу населения в странах Восточной Азии
1940 (или ближайший)
1970
1990
2006
Китай
560
780
1870
6050
Тайвань
1130
2540
9950
19860
Вьетнам
600
740
1025
2630
Корея Юг
1600
2170
8700
18350
Япония
2870
9710
18800
22460
(1990 International Geary-Khamis dollars), расчеты Агнуса Мэддисона
Рост ВВП в странах Восточной Азии, 1990-2006
абсолютный
На душу населения
Китай
8,23%
7,33%
Тайвань
5,09%
4,33%
Вьетнам
7,31%
5,89%
Корея Юг
5,39%
4,66%
Япония
1,31%
1,12%
Западная Европа
2,08%
1,75%
Мир в целом
3,47%
2,12%
(1990 International Geary-Khamis dollars), расчеты Агнуса Мэддисона
Если посмотреть на Китай 1940-х годов, то значительная часть населения Китая и не подозревала о существовании современного мира. На тот момент 87% населения Китая жило в деревнях, и значительная часть крестьян жила так же, как жили китайские крестьяне в эпоху Тан, тысячу с лишним лет назад. Для них сообщение о революции и победе коммунистов означало примерно следующее: «Раньше у нас в Китае был император династии Цин, потом случилась смута, а теперь у нас новый император, его вроде зовут «председательмао» или как-то так». Примерно так значительная часть населения Китая воспринимала все, что произошло в 1949-м году. Однако не эти люди решали судьбу страны, ее определяла новая элита, которая и в Китае, и в других странах региона возникает с конца XIX века под сильным западным влиянием и обычно получает образование западного образца. В каждой стране своя история, откуда появляется новая элита. Однако эти новые элиты были едины в том, что модернизация нужна. Повторяю: все, кто хоть что-то значил, хотели стремительных паровозов и исполинских комбинатов.
Выбор стоял между двумя альтернативными проектами модернизации, причем изначально оба были сориентированы на иностранные образцы. Один - это, условно говоря, коммунистический проект, хотя в своем конкретном исполнении он оказался далек от коммунизма в советском или восточноевропейском варианте. Другой - это, условно говоря, западнический рыночно-либерально-демократический проект, в котором, однако и с либерализмом, и с демократией на практике было крайне плохо вплоть до конца 1980-х годов. То есть попытки импортировать эти проекты на восточноазиатскую почву привели к тому, что в действительности там выросло нечто, весьма и весьма не похожее на изначальные иностранные прототипы. Но всё это произошло позже, а в конце 1940-х годов сторонники, скажем, построения «государства как в СССР», отчаянно боролись со сторонниками построения, условно говоря, «государства как в США». Именно эти две страны служили образцами, с которых, в общем, во многом копировались и политические, и экономические институты, - хотя когда их скопировали, они сразу же начали меняться.
Таким образом, в конце 1940-х годов произошел первый раскол. В результате мы можем сейчас, рассматривая историю модернизации Восточной Азии, говорить о двух волнах модернизации. Во-первых - это «диктатуры развития» первой волны, то есть страны, которые изначально выбрали вот этот якобы либеральный и якобы демократический, но на деле рыночно-капиталистический путь развития (впрочем, надо помнить, что это был отнюдь не чистый рыночный капитализм, там хватало дирижизма). Эти страны, конечно, - Тайвань и Южная Корея. Отчасти туда относится и Южный Вьетнам, но у Южного Вьетнама ничего не вышло, там всё пошло комом. В это же самое время континентальный Китай, Северный Вьетнам и Северная Корея пошли по советскому пути и попытались построить социалистическое общество по ленинско-сталинским рецептам, хотя и там тоже стало получаться совсем не так, как хотелось.
Первая волна - это авторитарные диктатуры, это режимы, которые можно называть «диктатурами развития». Тайвань и Южная Корея. Их экономический рост начинается на рубеже пятидесятых и шестидесятых, а к середине 1960-х они входят в период совершенно бешеного экономического роста. Тогда они лидируют в мире по темпам экономического роста. К концу 1980-х они достигают уровня среднеразвитых стран, и тогда там происходят политические реформы, меняется политическая структура. Авторитарные режимы в Сеуле и Тайбэе свергаются, после чего эти страны превращаются в политические демократии. Происходит это около 1990 г.
Однако примерно лет за десять до этого, в начале восьмидесятых, страны, которые сначала пошли по коммунистическому пути, совершают поворот на 180 градусов - сначала, около 1980-го года, этот поворот совершает континентальный Китай, вслед за ним, с небольшим опозданием, - Вьетнам. Сохраняя для поддержания стабильности или для легитимизации власти коммунистическую риторику, эти страны начинают строить рыночно-капиталистическую экономику. Строить её ещё более успешно, чем диктатуры развития первой волны. При этом они, как ни парадоксально, несмотря на всю свою как бы левую риторику, куда меньше думают о вопросах социального равенства, чем «диктатуры развития» первой волны. То есть это реально куда более жёсткий капитализм, пусть и завернутый вот в такое красное знамя, которое никто всерьёз не воспринимает уже давно.
Таким образом, можно сказать, что в модернизации Восточной Азии было два этапа, две волны, которые перекрещиваются, накладываются друг на друга: первая волна примерно с 1950 по 1990 г., а вторая примерно с 1980-го и по 2010-й, и так я думаю, еще не одно десятилетие может быть впереди.
Начнем разговор с первой волны авторитарных модернизаторов. И Южная Корея, и Тайвань - страны, по меркам региона, маленькие. Сейчас численность населения Южной Кореи 50 миллионов человек - ничто по сравнению с Китаем, где население примерно 1 миллиард 350 миллионов. Население Тайваня тоже чуть больше 20 млн человек. Это небольшие страны, и достаточно бедные на момент провозглашения независимости. То есть тогда это были страны более успешные, чем Китай, но всё равно очень бедные по меркам развитого мира. Для людей, которые оказались там у власти в пятидесятые и шестидесятые годы, задача стояла примерно так: нам надо всё устроить из ничего. Дело в том, что у этих стран практически не было природных ресурсов. В Южной Корее, например, есть небольшое количество некачественного угля, молибден, который исчерпали перед началом экономического рывка, - и это, в общем, всё. На Тайване дела обстоят примерно также. Каким образом добиться стабильного экономического роста в условиях страны, начисто лишённой природных ресурсов, крайне бедной, не имеющей достаточного количества образованных людей? Там было очень неплохо с начальным образованием, так как японцы активно вкладывались в начальное образование и в Корее, и на Тайване, но вот людей с высшим образованием - инженеров, врачей, технических специалистов - катастрофически не хватало. В этих условиях было принято единственно возможное решение, которое потом скопировали и Вьетнам, и континентальный Китай - ставка была сделана на дешёвую и качественную рабочую силу.
Логика тайваньского и корейского руководства в 1950-70-е годы была примерно такова: «Поскольку в стране нашей ничего нет, давайте из страны сделаем огромную фабрику. Ведь у нас в стране есть один ресурс - рабочие руки, и давайте добьемся максимума, используя именно этот единственный наш ресурс». Из-за границы ввозилось сырьё и технологии. Сырьё перерабатывались, из него делали готовую продукцию по иностранным технологиям, а потом готовая продукция отправлялась на экспорт. Основой экономического рывка стала экспортоориентированная экономика.
Немалую роль сыграла и американская поддержка. В условиях Холодной войны стабильность этого региона была для Вашингтона очень важна, так что денег давали довольно много, и в порядке подарков-грантов, и в долг.
На этом этапе развития у диктатур развития было одно очень важное преимущество: традиционно высокая трудовая культура, которая существует в Восточной Азии. Конечно, это не генетика, а культура, которая формировалась тысячелетиями, она является результатом особенностей традиционного сельского хозяйства этого региона.
С экономической точки зрения конфуцианская цивилизация - это цивилизация сельскохозяйственная, цивилизация риса. Китай - это империя рисовых полей. При этом следует учесть, что рис - культура специфическая. В России, стране ржи и пшеницы, традиционная крестьянская семья являлась самодостаточной единицей, требовались гигантские усилия, авральный труд в страду, но в остальное время можно было расслабиться. На Дальнем Востоке, в условиях рисового земледелия, одна семья не могла вообще ничего. Для того чтобы обеспечить стабильные урожаи, необходимо было сначала создать ирригационную систему. Для выращивания заливного риса необходимо тщательно выровненное поле, водохранилище, в которое нужно вовремя подать воду, а потом в идеальные агротехнические сроки нужно открыть заслонки, пустить воду на огромную систему полей, связанных друг с другом сложным образом, сообщающихся через каналы. Всё это надо было организовать: договориться о том, как эту воду подать в водохранилище, как и когда воду спускать. Вдобавок, всё это нужно делать быстро и четко. Как минимум, в масштабе деревни, но часто такая система охватывала и куда большие пространства. Высадка риса - это не восточноевропейский сеятель, который идет себе по полю и разбрасывает зерно, это высадка рассады. Можно рис сеять и зерном, но при высадке рассадой заметно больше урожайность. Работа идёт по колено в болотной жиже, температура воздуха 25-30 градусов, при этом нужно максимально быстро высадить маленькие кустики руками. Пытаются сейчас это делать машиной, но машина толком это делать не умеет, сотня крестьян делает это лучше. Важный фактор - высокая плотность населения, которая там существовала последние полторы тысячи лет. Эту плотность можно поддерживать только в том случае, если выращивать рис, потому что по отдаче калорий с гектара рис является самой эффективной сельскохозяйственной зерновой культурой. То есть выбора нет. Чтобы на побережье Тихого Океана иметь население в 300 или 400 млн. человек, а столько людей там примерно жило к концу традиционной эпохи, кормить их надо рисом. Ничто другое их не прокормит. Кстати сказать, мясо в Восточной Азии простые люди вообще не ели или ели очень редко. Свинину - по большим праздникам, а говядину - только богачи, и то не везде. Скот труден в выращивании, он дефицитен, за ним много ухода, он ест траву, вместо которой можно что-нибудь более калорийное выращивать. Поэтому скот был там тягловой силой, его резать - это как вполне исправный трактор отправлять на металлолом.
Результатом стала высочайшая интенсивность труда, при этом труда организованного и группового, ведь тысячелетиями люди в Восточной Азии вынуждены работать в коллективах. Кроме того, в Восточной Азии сформировалось особое отношение к государству. Для русского и, шире, европейского, крестьянина государство - это все-таки паразит: приезжают, налоги требуют, а что взамен дают - непонятно. Русский крестьянин хоть защитника от кочевых набегов в государстве видел, а у крестьянина западноевропейского и такого утешения не было. Отношение восточноазиатское - другое, там есть восприятие государства, во-первых, как социальной ценности, силы, которая обеспечивает стабильность в стране, и, во-вторых, восприятие государства как организатора экономической жизни. Опыт тысячелетий показал, что чиновник иногда ворует, иногда говорит глупости, кто бы спорил, но нужно всё равно делать так, как сказал чиновник, потому что именно государство могло обеспечивать стабильность, без которых работа этих ирригационных систем невозможна, и именно государство выступало в качестве организатора необходимых для этой экономики проектов. Отсюда проистекает и не всегда понятная для нас идеализация чиновника в странах Восточной Азии, в культуре этих стран чиновник - это обычно позитивная фигура.
Известно, что в Европе и Америке на ранних этапах развития капитализма требовалось немало усилий для того, чтобы переучить вчерашних крестьян, чтобы научить их работать в соответствии с новыми для них требованиями индустриального производства, работать от звонка до звонка, четко соблюдая дисциплину, группами. В Восточной Азии вопроса переделки крестьянства не стояло, вопрос этот был там решён эдак полторы тысячи лет назад. Именно на это была сделана ставка: сначала в Корее и на Тайване, позже - по всему региону.
Не надо думать, что тайваньская и корейская стратегия были идентичны. У них были определённые различия, но объединяли их опора на трудовые ресурсы, и ставка на развитие экспортоориентированной промышленности. Важно, что эти страны в тот момент оставались преимущественно крестьянскими, с тремя четвертями населения, которое ещё жило на земле. И вот этот резерв рабочей силы, малоквалифицированной, но социально готовой к работе в новых условиях, сыграл большую, решающую роль и в Корее, и на Тайване.
Как уже говорилось, были определенные различия: тайваньский подход более классический рыночный, а в Южной Корее у власти оказался бывший японский офицер Пан Чжон Хи. Свои уроки политграмоты он усвоил в 1930-е годы, в годы службы в японской армии. Ему импонировала экономическая модель Японской империи того времени - с дирижизмом, с сильным государственным вмешательством, с крупными концернами. Если на Тайване давали большую свободу рынку, то в Южной Корее людей назначали олигархами, а государство прямо и косвенно вкладывалось в якобы «частные» национальные проекты. Сейчас в Южной Корее есть мощнейшее автомобилестроение, судостроение, сейчас страна занимает первое-второе место в мире по тоннажу кораблей, спускаемых на воду (а по машинам - пятое-шестое место в мире Южная Корея). Ничего подобного на Тайване нет. Эти отрасли, где требуются огромные начальные инвестиции, очень трудно было бы запустить в относительно маленькой стране без прямой государственной помощи и поддержки. Такая поддержка была в Корее, но не на Тайване.
И в Южной Корее, и на Тайване на первом этапе, то есть в шестидесятые, ставка была сделана в основном на лёгкую промышленность: одежда, ткани; костюмы шили, парики, мягкую игрушку. Это отрасли, где можно использовать неквалифицированную рабочую силу: девушки из деревни приходили и работали 14 часов за три миски риса. Для нас (и для их внучек) это звучит страшно, но девушки-то были довольны в своём большинстве (не все, конечно, далеко не все): они имели три полных миски настоящего вкусного белого риса, при этом работали в закрытом помещении, с отоплением. Их подруги, оставшиеся в селе, им завидовали. Хотя не надо идеализировать картину, были у этого и чёрные стороны, но об этом чуть позже.
В 1965 году, например, 40% всего корейского экспорта составляли одежда и текстильные изделия. Такая же картина и на Тайване. В 1970-е годы происходит сдвиг, появляется капитал, опыт, инфраструктура, и, соответственно, возможность заниматься тяжелой промышленностью.
Если говорить о Южной Корее, в начале шестидесятых президент Пак слетал в Западную Германию и увидел там, во-первых, автобаны, а во-вторых, что горы в Германии зелёные. Кто был в Южной Корее, тот знает, что это страна, где все покрыто лесом. Где люди не живут, и где они землю не пашут - там стоит лес. Мало кто знает, однако, что так было не всегда, что лес этот новый, его высадили в шестидесятые-семидесятые, а раньше там не было леса, были там голые горы, как и сейчас в Северной Корее. Так вот, в начале шестидесятых Пак Чжон Хи приехал и сказал, что, мол, давайте высаживать деревья и, конечно же, строить у нас автобаны - в качестве транспортной инфраструктуры для будущей индустриальной Кореи.
А режим тогда в Южной Корее был, конечно, диктаторский, но мягкий, оппозиция слегка пищит, может марш провести в столице иногда, газета там какая-нибудь выходит ехидно-антиправительственая, ну, радиостанция, может быть, даже, но не телевидение. Вот оппозиция и начала тогда говорить, что, мол, рехнулось наше правительство, тратит народные деньги, в нашей стране 30 тыс. машин в столице, 100 тысяч по стране. Ну зачем нам строить скоростные дороги, кто на них будет ездить, воловьи упряжки? Теперь стало ясно, что правительство оказалось право.
Тогда же начинается строительство новой инфрастуктуры, за государственный счёт. В конце 1960-х годов строится Пхоханский металлургический комбинат, один из крупнейших в Азии, на который Всемирный Банк денег не дал, заявив, что строительство металлургического комбината в безнадежно отсталой Южной Корее - это безумие и авантюра. Сейчас один из мировых лидеров в черной металлургии. Не было бы Пхоханского комбината, не было бы ни автомобилестроения, ни судостроения корейского.
Вот такая хорошая картинка, благостная. Но это не так, на деле всё было весьма сложно. И лидеры оппозиции падали случайно с небольших пригорков почему-то насмерть, и забастовки давили там со страшной силой, и с правами человека плохо было. Это были диктатуры. По сравнению с их соседями, по сравнению с тем, что устраивали Мао и Ким Ир Сен в эти самые годы, это было воплощением мягкости и гуманизма. Но по нормальным меркам это была диктатура. Более того, сама идея использования дешёвой рабочей силы предусматривала весьма бесцеремонное подавление рабочего движения. То есть создавались проправительственные профсоюзы, которые, как в советские времена вполне справедливо сказали бы у нас, «отвлекали внимание рабочего класса от его насущных задач», и велась беспощадная борьба с любыми попытками рабочих создать реальные профсоюзы и защищать свои интересы. Там был подход вполне по Сергею Михалкову: «В сердцах сожмешь кулак, // Прибавку требовать пойдёшь, // Поднимешь красный флаг, // Жандармы схватят, изобьют, // Узнаешь, где острог». То есть это тоже часть авторитарно-модернизаторского пакета.
И сейчас, когда на Тайване и особенно в Корее думают об этом своём недавнем прошлом, заметно противоречие между нами и ними, между наблюдателями внутренними и наблюдателями внешними. Мы-то смотрим снаружи, и нам кажется, как у них было здорово. А с другой стороны, у самих корейцев или тайваньцев отношение к своему недавнему прошлому куда как амбивалентнее. Любопытно бывает мне наблюдать взаимодействие между русскими и южнокорейскими интеллигентами. Сидят южнокорейские интеллигенты, которые в молодости ходили в подпольные кружки, штудировали Маркса (а то и Ким Ир Сена), которые нелегально читали роман М. Горького “Мать” (это был такой хит подполья, его нелегально издавали в 80-е, активно читали), учили наизусть запрещённого Маяковского. А напротив - русские, которые в это время восхищались экономической статистикой Южной Кореи, темпами роста «азиатских тигров» - ну, и Софью Власьевну ругали, Солженицына читали, «голоса» слушали. И обе стороны удивляются при контактах. Южнокорейцы с удивлением видят, что ни малейшего восторга перед романом “Мать” у русских интеллигентов не наблюдается, что никаких симпатий к героическим забастовщикам у них тоже нет, а русские интеллигенты удивляются, когда видят, как кривятся при упоминании имени Пак Чжон Хи их корейские собеседники. Потому что для значительной части южнокорейского населения, в первую очередь - для интеллигенции младшего и среднего возраста, Пак Чжон Хи не столько спаситель страны и отец экономического чуда, сколько палач демократии и человек, который надолго отсрочил наступление прекрасных, новых свободных дней.
Правда, с этими «диктатурами развития» произошла интересная история. Дело в том, что любая по-настоящему успешная «диктатура развития» совершает медленное политическое самоубийство (если, конечно, она успешна и достигает своей главной цели - этого самого развития). Потому что по мере экономического развития неизбежно формируется средний класс. Неизбежно растёт уровень образования. Рано или поздно в обществе формируются силы, которые вовсе не готовы согласиться с авторитарным стилем управления; появляются люди, которые хотят участия в политической жизни, которых раздражает примитивная и лживая официальная пропаганда, и люди, которые не помнят того хаоса и нищеты, которые существовали за несколько десятилетий до этого. И на Тайване, и в Южной Корее это произошло практически синхронно, в восьмидесятые. Условно говоря, люди двадцатых и тридцатых годов рождения принимали диктатуру Пака в Корее, диктатуру Чан Кай-ши и его сына-преемника Цзян Цзянь-го на Тайване (любопытно, что отец тайваньского экономического чуда был председателем подмосковного колхоза, а потом многотиражкой на «Уралмаше» руководил, и жена у него была русской, не так давно умерла, вот такая была у Цзян Цзянь-го интересная биография). Так вот, люди, родившиеся в двадцатые и тридцатые, принимали эти режимы, отлично видя и их фальшь, и их ложь. Потому что они помнили, что такое настоящий голод, и что такое настоящий хаос. А вот люди, родившиеся в пятидесятые и особенно в шестидесятые, принять эти авторитарные режимы уже не могли. Рассказы о вкусе варенной в голодуху сосновой коры, рассказы о северокорейских танках, которые ездят по улицам южнокорейских городов, рассказы о панической эвакуации через тайваньский пролив были для них папиными историями какими-то, уже поднадоевшими. И они, выросшие в годы бурного роста, воспринимают уже вот эту новую жизнь, жизнь с определенным уровнем дохода, комфорта, как нечто нормальное. Рекордный экономический рост им казался естественным состоянием. Им было недостаточно одного только порядка на улицах и чашки риса с мясом. Они хотели большего, в том числе гражданских свобод и политических прав. И честной прессы. И много чего ещё.
Поэтому в 80-е годы и на Тайване и в Корее развертывается движение за демократизацию. Основа движения - новый средний класс, его молодая часть, и студенчество, то есть как раз те люди, о которых я только что сказал. К концу восьмидесятых оно побеждает, и там проходят политические реформы. Авторитарные режимы уходят из власти, эти страны превращаются в такие классические либеральные демократии. Ну вот, казалось бы, полная победа, полный успех. Всё хорошо, всё замечательно. И в это время эти два песика, две маленькие таксы Восточной Азии видят, что в действие вступили новые силы, что начали у нас уже бегать слоны с бегемотами, то есть Китай и Вьетнам.
О том, что происходило в Китае между 1949 и 1976 гг., я особо рассказывать не буду, за недостатком времени. Похожие вещи происходили тогда и в Северной Корее и во Вьетнаме, которые у нас обычно как-то исключают из этого списка, а зря - Северный Вьетнам из себя представлял режим, весьма похожий по многим параметрам на диктатуру Мао в Китае. Они там начали строить то, что им казалось советской моделью, начали активно использовать вроде бы советские образцы, но быстро от этих образцов отошли, в том числе и потому, что даже товарищ Сталин им показался недостаточно радикальным. На это тоже были причины, связанные с местными идеологическими особенностями. Для системы, которую я описывал, свойственно некое обожествление государства - с одной стороны, и довольны сильные уравнительные эгалитарные тенденции - с другой. В результате, например, коллективизация в Корее и в Северном Вьетнаме сводилось не только к коллективизации основных полей, но и к почти полному изведению приусадебных участков. В Китае, например, в ходе создания «народных коммун» в конце 50-х годов из крестьянских домов изъяли даже кухонную посуду, решив, что крестьяне не могут, не должны дома готовить, что им необходимо обязательно питаться в общественных столовых. Все сдавалось в общественный фонд, и потом оттуда выдавалась кормёжка какая-то. Ну, дальше всё вообще кончилось «культурной революцией» и хунвэйбиновским безумием. Все эти события сами по себе интересны, очень интересны, я сам ими, в основном, и занимаюсь, но сейчас рассказывать о них просто нет времени. С исторической точки зрения, это оказалось тупиковым вариантом. Важно, что к концу 1970-х годов ситуация там меняется. Конечно, поворотом там стала смерть Мао Цзэдуна в 1976 году, хотя некоторые тенденции набирали силу и раньше.
Когда мы говорили о коммунистах Восточной Азии, надо было упомянуть об одной их очень интересной особенности. Коммунизм в Восточной Азии начал распространяться только около 1920 г. и с самого начала был во многом учением националистическим. В последние годы своей жизни Ким Ир Сен сказал о себе, что я, мол, не только коммунист, но и националист. Никакой великой тайны он таким образом не открыл. Это было все и всем хорошо известно (в том числе и в Москве, на Старой Площади). Коммунизм восточноазиатский, действительно, сильно отличался от европейского - в том числе и по вот по какому параметру. На Западе, в Европе или в России люди вступали в коммунистическую партию в первую очередь потому, что их беспокоили социальные проблемы, они думали о социальном неравенстве. Думал, условно говоря, французский коммунист образца 1925 года: «Вот мы изведём заводчиков, и прочих рантье и освободим страдающий рабочий класс». Ну, примерно так же думал и российский социал-демократ где-нибудь в 1910 году. То есть главная мотивация - это мотивация социальная. А в Восточной Азии в двадцатые и тридцатые годы ситуация была, во многом, другой: коммунизм там воспринимался как способ решения национально-государственных проблем, как ещё одна стратегия модернизации, как способ построения эффективного и мощного национального государства. В компартию люди шли не только потому, что они видели внутренние проблемы общества и социальные противоречия, но и потому, что они считали: коммунизм в его советском варианте - это путь к ускоренному решению проблем их нации и их государства. «Сталинские пятилетки», ускоренная индустриализация СССР - всё это производило впечатление. Кроме того, классическая либеральная модель была в те времена скомпрометирована своей связью с империализмом, колониализмом, в крайней своей форме - даже с социал-дарвинизмом. А тут коммунизм с его мощным антиимпериалистическим пафосом, с обещаниями скорейшей модернизацией в кратчайшие сроки, с обещаниями превращения в суперсовременное государство.
продолжение см.:
2) http://red-ptero.livejournal.com/1820896.html
3) http://red-ptero.livejournal.com/1821005.html