Кровь у всех красная
Во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания, умножает скорбь.
(Екклезиаст, 1, 18)
Во многой мудрости
печали слишком много,
И рвётся с губ обветренных вопрос
Не веря в Бога,
вопрошаю Бога:
За что ты эту чашу мне поднёс?
Ты наказал меня,
иль оделил наградой?
Или Ты просто обо мне забыл?
И как мне пить
из этой чаши с ядом,
Ведь всё равно я чашу пригубил?
1. Они
Наступала зима, и ночи похолодали. Она прижалась поближе к его тёплому телу - выпирающий животик мешал. Совсем скоро малыш появится на свет.
- Ой! - вскрикнула она и прижала его ладонь к своему боку. - Пинается!
Он улыбнулся и нежно погладил её живот.
- Наверно, ему там уже тесновато.
- Мне страшно… - прошептала она ему на ухо.
[дальше]
Его пальцы скользнули вверх и взъерошили её волосы.
- В первый раз всем мамам страшно. Всё будет хорошо, - прошептал он в ответ, целуя её в лоб.
- Нет, я не про это. Я не за себя боюсь, а за малыша… - Её голос задрожал, а в глазах набухли слёзы.
Он замер.
- Тебе нехорошо?
- Да нет же, дело не в этом. Я прекрасно себя чувствую. Просто мне снятся сны. Точнее, один и тот же сон повторяется каждую ночь. Когда он приснился мне в первый раз, я даже ещё не знала, что беременна. Потом он стал сниться мне время от времени. А теперь я вижу его каждую ночь…
Она заколебалась, переполненная суеверным ужасом, как будто рассказанный вслух сон обретёт реальность… Уткнувшись лицом в его тёплую грудь, она заговорила едва слышно, сквозь катившиеся по щекам слёзы.
- Мне снится, что я качаю его на руках. Это наш сын. Только он не младенец, а совсем взрослый. И он мёртв - невидящие глаза смотрят в небо, по лицу бьёт дождь…
Она тихонько зарыдала, и он прижал её к себе, словно пытаясь укрыть в объятиях.
Теперь и ему стало тревожно. Они оба знали, что мир гораздо сложнее, чем нам кажется, и сны - это окно в подводные течения реальности, которые наше сознание обычно не замечает.
Он погладил её по щекам, утирая слёзы.
- Ну что ж заранее-то плакать, - ласково прошептал он. - Малыш ведь даже ещё не родился. И по крайней мере, мы знаем, что он вырастет и станет мужчиной. В конце концов, все люди смертны. Жёлудь должен умереть, чтобы родился дуб. К твоим снам наверняка нужно прислушаться, но мы не силах изменить судьбу.
Она отчаянно прильнула к нему, задыхаясь от слёз.
- Я знаю. Я чувствую, что этот сон предвещает нашему сыну великое будущее. Но ведь я же мать. Разве я могу допустить, чтобы мой ребёнок умер?..
2. Он
- Присядь, поговорим.
Я сажусь за наш большой обеденный стол.
Отец молча смотрит на меня, поглаживая ухоженную бороду.
Я знаю, зачем он позвал меня. Я знаю, о чём он хочет поговорить. И я знаю, что из этого ничего не выйдет.
Совсем ничего.
И вовсе не потому, что я упрям, а потому, что прав.
- Иешуа, ты снова учил грамоте мальчишек? - спрашивает отец, постукивая пальцами по гладкой столешнице. Пальцы у него довольно короткие и толстые, трудно поверить, насколько тонкую работу они могут делать. Я с самого детства видел, как отец работает с деревом, и знаю, что эти короткие пальцы удивительно искусны. Внешность бывает обманчива.
- Да, учил и буду учить, - отвечаю я, помолчав.
Отец вздыхает.
- Зачем тебе это? Они ведь декхары, и к тому же рабы.
Я озадаченно молчу, не зная, как объяснить то, что не требует никаких объяснений. Эти мальчишки такие же, как я, просто их никто никогда ничему не учил.
- Мы должны делиться нашими знаниями, а не держать их при себе, - говорю я, когда молчание становится нестерпимым. - Разделённое знание, как посеянные семена, приносит богатый урожай. Скрытое знание начинает гнить.
Несколько мгновений отец смотрит на меня с грустью в глазах.
- Иешуа, ты должен понять, что они неспособны постичь высшие истины. Ты ведь уже хорошо знаешь, что люди бывают разные.
Вот теперь я и впрямь разозлился!
- Ничего другого от вас не услышишь! «Люди бывают разные», «они не такие, как мы» - меня уже тошнит от этого!
Вертикальная морщинка прорезает лоб отца, но голос звучит ровно.
- Иешуа, в тринадцать лет пора бы научиться не орать, разговаривая со старшими. Ты даёшь слишком много воли чувствам, и чувства мешают тебе мыслить здраво. - Он замолчал, и я проглотил рвавшиеся на язык слова. Отец прав, я веду себя как идиот. Крик не прибавляет аргументам весомости.
- Люди действительно отличаются друг от друга, от фактов никуда не денешься, - спокойно продолжает отец. - В некотором смысле, они скорее животные, чем люди. Человек обладает способностью мыслить. А они не хотят мыслить, потому что не могут.
- Да неужели? А научить их вы не пробовали? - Огромным усилием воли я сумел удержаться от крика.
- Пробовали, конечно, - кивает он. - Ни разу не получилось. Они не желают думать. Им не нужны вопросы, они хотят получить уже готовые ответы. И кто-то должен им эти ответы дать, кто-то должен сказать им, как жить и во что верить.
В его словах звучит абсолютная уверенность. Старейшины всегда уверены, что они-то знают лучше! А в самом ли деле знают? Или священное знание давно уже покрылось пылью и паутиной и превратилось в священного идола?
- Может, вера нужна не им, а вам? Какой удобный способ держать «стадо» в повиновении! Ведь вы, «пастыри» именно так их и называете, «стадо»? - Внутри меня трясёт, но я намеренно говорю с подчеркнутой медлительностью.
- Они получили то, что согласны взять. Вера - это то, чего они хотели. Даже когда мы даём им знание, они всё равно ухитряются превратить его в божественное откровение и молятся на него вместо того, чтобы сомневаться, искать и идти дальше.
Я вдыхаю поглубже и скрещиваю руки на груди.
- Ладно. Если им нужна вера, я дам им веру. Только это будет правильная вера. Я покончу с чушью про превосходство, с правилами принесения в жертву коз и указаниями по стрижке волос. Я дам им веру, которая научит их помогать друг другу и стремиться к познанию. Пусть будет Бог, если без него они не могут, но пусть будет один Бог для всех. Потому что все мы - братья.
Отец прикрывает глаза. Мои слова его не убеждают. Скорее всего, он думает, что всё это детский лепет.
- Молодёжь всегда считает тех, кто жил до них, глупцами. Поверь мне, сын, многие мудрецы размышляли над этой проблемой годами. Прежде чем ты попытаешься улучшить что-то, убедись, что разобрался, как это работает. Вера может быть очень опасным оружием в руках фанатиков. Создавая новую веру, ты создаёшь почву для столкновения. Кровопролитного столкновения. Ты об этом подумал?
Я смотрю на сжатые под столом кулаки. Костлявые мальчишеские руки покрыты ссадинами; босые стопы в пыли, тощие голени исцарапаны колючками. Я обычный подросток, нескладный и неуклюжий, но внешность бывает обманчива.
Я знаю, что пришёл в этот мир, чтобы изменить его. Я верю, что все люди - одна большая семья и должны уважать друг друга и помогать друг другу
- Я хочу принести мир, а не войну, - тихо говорю я, но голос всё равно надламывается. Терпеть не могу эти внезапные изменения! Иногда кажется, что моё собственное тело ставит мне подножки. - Я хочу найти способ объединить всех людей. Разве не сказано в Торе «Возлюби ближнего своего как самого себя»? Если вместо того, чтобы защищать свои личные интересы, люди станут заботиться об общем благе, то не будет ни войн, ни преступлений, ни жестокости.
- Иешуа, ты пытаешься сделать невозможное, - устало вздыхает отец.
- Разве? Если что-то ещё не было сделано, это вовсе не значит, что оно невозможно!
- Сын, правила ведь не просто так придуманы, - отец заговорил со мной медленно и терпеливо, словно объясняя азбучные истины трёхлетнему малышу. - Твои необдуманные поступки и открытое презрение к традициям могут иметь серьёзные последствия. Некоторые знания держат в секрете, потому что не все способны их понять. Когда мы прячем опасную вещь от детей, то делаем это не в качестве наказания, а чтобы уберечь их. Наполовину понятая правда хуже, чем ложь.
- Правда всегда правда. А ложь всегда ложь. Середины здесь быть не может! - Мой голос слегка дрожит: нелегко сохранять равновесие!
Как я ненавижу их уверенность в собственной правоте! «Только мы знаем истину! Только мы имеем право решать, кому позволено узнать истину. Потому что мы - избранные, а все остальные слишком глупы и недостойны нашего священного знания».
Бред!
Мои щёки заливаются краской. Отец, явно заметив моё возбуждение, неодобрительно качает головой.
- Ты слишком молод, тебе не хватает опыта. Твои суждения ошибочны, и чувства берут верх над способностью мыслить. Мудрость приходит с годами. - Слова отца звучат по-прежнему ровно и негромко.
Ладно, пускай я слишком молод, зато искренен!
- Если мудрость означает камень вместо сердца, то лучше уж я останусь глупцом!
Отец снова качает головой.
- Иешуа, глупости доведут тебя до беды. Синедриону не понравятся твои выходки, их не станут терпеть. Слишком многое поставлено на карту.
Ну ещё бы! На карту поставлена самая ценная часть их организма - задница.
- Синедрион - это сборище лжецов и лицемеров! - Моё самообладание тоже имеет пределы, и сдерживаться я больше не намерен. Тем более, что от Синедриона меня тошнит. - Да им на всех наплевать, кроме себя. А мне наплевать на то, что они обо мне думают!
Отец все жё потерял терпение и повысил голос:
- Сын, если они решат, что ты для них опасен, то без лишних размышлений оторвут тебе голову!
Они думают будто меня можно испугать и заставить отступиться? Слишком плохо они меня знают!
- Если за достижение своих целей мне придётся заплатить собственной головой, то я согласен!
Я вскочил с места. Как я и ожидал, толку от этого разговора не будет.
Я развернулся и вышел за дверь.
За дверью стояла мама. Она наверняка слышала нашу перепалку, и по её бледным щекам текли слёзы. Я невольно остановился. В глазах мамы темнеет предчувствие, словно она знает, что моя затея обречена. Тонкие длинные пальцы дрожат, сжимая край синего платка, прикрывающего лицо. Мы долго смотрим в глаза друг другу. Мама молчит, но лучше бы она меня отругала. Её молчаливое страдание рвёт мне сердце.
- Мама, прости... - шепотом говорю я, опуская взгляд. - Прости, но у меня нет выбора. Я должен бороться за свои убеждения. А я убеждён, что нет альтхаров и декхаров, мы все просто люди, и с каждым нужно обращаться как с братом.
Я поднимаю глаза: в дверях стоит отец. Он хмуро смотрит на плачущую мать, потом переводит взгляд на меня. Его широкие плечи ссутулились, обычно гордо поднятая голова склонилась. Впервые в жизни я замечаю морщинки вокруг его глаз и серебряные нити в чёрных волосах…
В долю секунды что-то переворачивается внутри меня, и я вдруг смотрю на мир совсем другими глазами.
Мои родители защищали и утешали меня. Я думал, что они всё знают и всё могут. А теперь это в прошлом. Теперь я должен следовать своим путём, и родители не в силах ни остановить меня, ни помочь мне. Это мой путь, и я должен его пройти - куда бы он ни завёл. Моя чаша наполнена, и я должен её испить.
У меня нет другого выбора.
Глядя отцу в глаза, я медленно выговариваю каждое слово в надежде, что он всё же меня поймёт:
- Все люди разные, но кровь у всех красная!
3. Она
Дождь… капли бьют по лицу… нет, это стучит в висках… почему коленям так больно? камни... острые… пускай…
Перед глазами всё плывёт… Почему дождь такой горячий? Капли щекочут губы. Какие солёные капли…
У него ледяная рука. Пальцы совсем застыли. Я целую эту руку, сжимаю её в ладонях, хочу передать ему моё тепло, мой огонь, мою жизнь… Но мой огонь тоже погас. Я тоже холодна и промёрзла насквозь.
От меня осталась лишь пустая оболочка. Как я могу жить, если он умер?
Он мёртв… Мёртв…
Моё тело вдруг сотрясается от рыданий. Я задыхаюсь, не в силах вздохнуть, и жадно хватаю воздух. Внутренности пронзает жгучая боль, и я сгибаюсь, зажимая ладонями живот.
- Мириам, что с тобой?
Сильные руки поднимают меня, пытаются увести прочь, а я отбиваюсь - молча, но с ожесточением. Я изо всех сил сжимаю его холодную руку: никуда не уйду! Я опускаюсь на колени, кладу голову ему на плечо. Сколько раз я делала это раньше? А теперь уже никогда… никогда…
- Мириам… - Кто-то ласково гладит меня по голове. - Пойдём, девочка моя, ты должна подумать о ребёнке…
Ребёнок… Крохотное существо, которое ещё даже и не человек. Как он может заполнить эту бездонную пустоту внутри меня?
- Мириам, соберись! - Сильные руки хватают меня за плечи. Я стряхиваю их и закрываю глаза.
Мне всё равно. Пусть делают, что хотят. Я останусь здесь, с ним, навсегда…
- Мириам, ведь ты же носишь его ребёнка, его кровиночку… Пока есть дети, есть будущее. Мириам, ты носишь в себе будущее.
Этот тихий голос назойливо зудит в ушах, не даёт мне уснуть, не даёт покинуть этот жуткий мир.
Я хочу назад - в те времена, когда солнце ярко сияло в голубых небесах, когда тёплый ветер доносил сладкий запах жимолости, когда прозрачный ручей журчал в траве. Я хочу вернуться назад и остаться там навсегда, слушать твой голос и смотреть в твои глаза.
Помнишь тот летний день, когда мы впервые поцеловались? Твои губы пахли вином, но пьяны мы были от любви. Я зарылась лицом в твои волосы - они пахли тобой, и мне больше не нужен никто другой. Твой смех как музыка для меня, твой взгляд ярче солнца и жарче огня. Открой же глаза, на меня посмотри и вновь поцелуи мне подари. Я согрею тебя, я возьму твою боль, ты откроешь глаза и вновь будешь со мной. И наступит весна, и в зелёных лугах снова будешь меня ты носить на руках…
Я крепко зажмурюсь и вновь посмотрю - и снова увижу улыбку твою…
Я знаю, что у меня получится. Любовь способна творить чудеса, ведь она сама настоящее чудо. Разве я так много прошу? Я всего лишь хочу, чтобы он остался жив. Пусть израненный и искалеченный, но живой! И я согласна заплатить любую цену. Я отдам собственную жизнь взамен, лишь бы вернуть его!
Молю вас, небеса, услышьте меня!
Я медленно открываю глаза. Постепенно мир вокруг проясняется, и я вижу его сияющий взгляд. Он смотрит на меня ясным, невинным взором и, улыбаясь, тянет крохотные ручонки.
- Мама!
Моё сердце разрывается, слёзы застилают глаза.
Сынок, радость моя, солнце моё!
Ох, какая же я была глупая! Прости, родной мой, прости меня!
Я прижимаю к себе твоё невесомое тельце, покрываю поцелуями твои гладкие пухлые щёчки. Твои волосёнки мягче пуха. Ты такой крохотный, такой беззащитный… Но никто никогда не посмеет тебя обидеть. Мама здесь, мама тебя защитит…
- Мириам! Мириам! Ты меня слышишь? - Кто-то трясёт меня изо всех сил. - Мириам! Что с тобой?
Я с трудом разлепляю словно свинцом налитые веки. С хмурого неба всё еще льёт холодный дождь.
- Ничего, - едва слышно отвечаю я, пытаясь приподняться. - Со мной всё в порядке…
Я очень надеюсь, что со мной и впрямь всё в порядке. Что с моим малышом всё в порядке. Я прижимаю ладони к животу, но не чувствую ничего особенного: ещё слишком рано, животик даже не округлился. Но малыш уже там…
Крошка моя, ты живой, ты растёшь, и однажды ты мне улыбнёшься и скажешь: «Мама!»
Как жаль, что твой папа тебя не увидит...
И всё же Иешуа жив, пока его кровь течёт в чьих-то жилах.