"Побег", глава 34, "Последний ребёнок"
Я знала, что мне нужно сделать контрацептивный укол, но это оказалось невозможным, потому что состояние Хариссона продолжало ухудшаться. Я была слишком вымотана уходом за ним, чтобы заниматься чем-то ещё. Инфузионная терапия, которую он получал, слегка облегчала его спазмы, но никак не предотвращала тошноту. Иногда его рвало несколько раз за день, и в результате у него началась хроническая аспирационная пневмония. За зиму 2001 года я вызывала скорую намного чаще, чем звонила его лечащим врачам.
Я также начала отслеживать его кислород пульсоксиметром. Когда у него были жуткие приступы крика, я давала ему мидазолам. По ночам ему был нужен золпидем и хлоралгидрат, чтобы спать, но иногда они действовали всего пару часов. В 20 месяцев он больше не мог поднять голову. Я была в отчаянии. Вымотанная, истощенная и разбитая, я больше не располагала ресурсами, из которых могла бы черпать силы. Я должна была продолжать. Но каждый день был всё хуже, сливаясь со следующим. Я не смела представить будущее. Настоящее было и так страшным. Раз за разом из госпиталя в Сент-Джордже спешила скорая с кричащими сиренами. Тамошние врачи и медсестры боролись за жизнь Харрисона. Их решительность и храбрость заставили меня осознать, насколько больше сострадания для меня было во внешнем мире, чем в моём собственном доме.
Я знала, что моё будущее в ФСПД было кончено. Из-за моего «бунта» я произвела на свет больного ребёнка, обесчестила своего мужа и опозорила свою семью. Никто в семье Мерилла не интересовался моим благополучием, кроме Кейтлин.
Кейтлин стала моей опорой. Несмотря на запрет Уоррена на то, чтобы мы говорили с друг другом - или благодаря нему - наша дружба укрепилась так, что придавала мне силы и храбрости. Мы каждое утро вместе пили кофе и говорили о предстоящем дне. Если я неслась в госпиталь с Харрисоном, она присматривала за моими детьми и следила, чтобы они были обстираны, их комнаты прибраны, а они сами накормлены.
Барбару и Тэмми это бесило. Они пытались подставить Кейтлин перед Меррилом при любом удобном случае. Но Кейтлин старалась не давать этому её задеть. У неё была работа на полный день в продуктовом магазине в общине. Она не отдавала Меррилу свою зарплату. Кейтлин создала для себя нишу одновременного подчинения и неповиновения.
Врач Харрисона, доктор Смит, решила, что ему требуется больше вмешательства. Она считала, что его спазмы могут продлиться долго и ему нужны гастростома и процедура, называемая фундопликацией (*операция Ниссена - подшивание желудка к диафрагме вокруг пищеводного отверстия).
Гастростома проходила бы прямо в желудок Харрисона, вместо временного назогастрического зонда, вставленного ему через нос. Фундопликация предотвращала бы рвоту, потому что верхняя часть желудка, обернутая вокруг пищевода, закрепляется таким образом, что действует как клапан, который мешает пище из желудка выходить наружу через пищевод. Это очень помогло Харрисону, потому что у него перестала возникать пневмония от рвоты и ему больше не требовалась назогастрическая трубка каждый день.
Врачи в детской клинике в Фениксе видели только одного пациента с таким же случаем, как у
Харрисона. У этого ребёнка всё ещё были спазмы три года спустя. У некоторых детей с позвоночной нейробластомой прекращались спазмы сразу после того, как удалили опухоль. У некоторых спазмы продолжались годами, пока не прекращались. Я не могла вынести мысль о том, что так будет с ним.
Меня пугало, что ему нужно больше операций, но ему нужно было отдохнуть от постоянной рвоты. Он все время был на грани истощения, потому что не мог усвоить достаточно питательных веществ, чтобы расти. Поездки на скорой в Сент-Джордж становились всё более частыми.
Харрисон несколько раз чуть не умер, и я не могла больше полагаться на удачу. Он должен был есть, его должно было перестать рвать, ему необходима была возможность дышать. Было страшно представить, что ему станет хуже. Операция стала нашим единственным выходом. Я начала готовиться к его операции весной 2001 года.
Харрисону было почти два года и у него уже почти год были спазмы. В апреле, когда меня начало тошнить, я сначала думала, что это грипп. Но у меня не было никаких других симптомов, и через пару дней я купила тест на беременность. Я уже знала результат. Я пропустила свой последний гормональный укол, потому что была так поглощена уходом за Харрисоном. Мы все могли умереть: я, мой нерождённый ребёнок, и мой больной сын.
Дочь Мерилла, Одри, переехала обратно в нашу общину год назад. Дорогая, милая Одри, которая брала меня на длинные велосипедные прогулки у водохранилища, когда я только вышла замуж за Меррила, и пыталась научить меня семейной жизни, теперь стала настоящим союзником. Одри работала в неотложной помощи в Университетском госпитале в Солт Лейк Сити. У неё было много опыта по уходу за критическими больными и она знала, что состояние Харрисона - медицинская проблема, а не наказание за мои грехи. Одри сама заболела, когда жила в Солт Лейк Сити. Как только ей поставили диагноз и начали лечить, её состояние стабилизировалось. Одри хорошо это перенесла.
Но семья Мерилла отвернулась от неё после того, как она заболела. Ее болезнь видели как знак, что она опозорила отца, потому что не была в гармонии с мужем, за которого не хотела выходить замуж. Несмотря на то, что она в итоге вышла замуж за человека, на котором ей приказал жениться пророк, её видели как кого-то, кто противился воле дяди Роя. Одри также никогда не подчинялась Барбаре, за что она тоже поплатилась.
Харрисону ставили капельницы во время домашних визитов врача. Это всегда было сложно из-за его спазмов. Я спросила Одри, не могла бы она делать это. Он и так ужасно кричал и без дополнительной травмы от того, что его тыкали, как подушечку для иголок.
Когда Одри осмотрела его в первый раз, она покачала головой. «Кэролин, его вены почти совсем исколоты. Это потому, что ему требовалось много капельниц, но ещё потому, что они так часто промахивались мимо его вен. Не позволяй никому колоть его несколько раз. У него совсем не останется живого места для иглы».
Одри, в ее спокойной и решительной манере, удалось поставить капельницу с первой попытки. С тех пор каждый раз, когда Харрисону требовалась неотложная помощь или капельница, Одри была тем человеком, кого я звала. Она была первой, кто узнал о моей беременности. «Я не знаю, что мне делать», сказала я. «Если и эта беременность будет с осложнениями, мы обречены». Одри попыталась приободрить меня и пообещала, что сделает всё возможное, чтобы Харрисон остался жив. Она сказала, что будет с нами круглые сутки, если понадобится, и я знала, что она говорит правду.
Операцию Харрисона назначили на июнь. Мне надо было организовать поездку и найти способ её оплатить. Меррилл заставил меня получать Medicaid (*государственная программа льготной медицинской помощи малоимущим в США) и не помогал мне сверх того. Кейтлин согласилась подвезти меня. Она сказала, что может оплатить поездку своими деньгами. Барбару эта идея привела в бешенство, но Меррил не возражал.
Меррил чувствовал облегчение, потому что я больше не угрожала от него уйти. Я подчинялась ему в сексе, даже когда я была полностью измождена от криков, спазмов и рвоты Харрисона. Когда Меррил приходил в мою комнату посреди ночи и бросался на меня, у меня не было ни воли, ни сил, чтобы ему отказывать. Секс был ценой, которую я должна была платить за то, чтобы он думал, что я отказалась от идеи побега.
Операция Харрисона была успешной - по крайней мере, сначала. Его восстановление после операции проходило тяжелее, чем мы ожидали. Кейтлин осталась со мной в Фениксе, что было облегчением. Меррил не побеспокоился приехать. Его не интересовал Харрисон. Мы были дома всего пару дней, когда состояние Харрисона резко ухудшилось. У него поднялась температура и ему требовались большие дозы мидазопама, чтобы контролировать боль и спазмы. Кожа вокруг его гастростомы выглядела нехорошо. Я решила помыть его на третий день после нашего возвращения из больницы, надеясь, что это его успокоит перед тем, как Кейтлин придёт попить со мной утренний кофе.
Когда я расстегнула пижаму Харрисона, я чуть не потеряла сознание. Рядом с его гастростомой была зияющая дыра, уходившая глубоко в живот. Я сползла на пол от этого зрелища и прикрыла рот рукой, чтобы не стошнило. Комната закружилась. Я чувствовала, что не могу дышать. Но я не могла себе позволить отключиться. Я взяла себя в руки, ведь передо мной был Харрисон, так мило и пристально смотревший на меня своими огромными изумленными глазами. Он был таким красивым мальчиком. Но он был в большой опасности.
Его снова госпитализировали в Сент-Джордже. Хирург в Фениксе наложил микрошвы, которые разошлись из-за спазмов Харрисона. Рана заразилась и теперь должна была заживать изнутри. Её требовалось обрабатывать тампоном и очищать дважды в день. Но он так хорошо заживал, что ему не нужна была восстановительная операция. Харрисон принимал огромное количество антибиотиков, чтобы вылечить его инфекцию и предотвратить её распространение.
Мы вернулись домой через пару дней и наняли сиделку, чтобы помогала менять перевязки. Она научила меня, как ей помогать. Трудность с Харрисоном была в его спазмах. Приходилось держать его вдвоем, чтобы можно было сделать перевязывание, чтобы держать рану в чистоте. Но меня слишком часто тошнило для того, чтобы постоянно помогать. У меня была утренняя, дневная и ночная тошнота и эта беременность переносилась так же тяжело, как все остальные.
Харрисон постепенно восстанавливался после операции. Его уровень кислорода начал стабилизироваться, но он все ещё питался через трубку и всё ещё кричал большую часть времени, если я ничего не делала, чтобы его успокоить. Я почувствовала проблеск оптимизма. Может, худшее было позади. Состояние его лёгких улучшилось теперь, когда у него не было пневмонии. Может быть, он сможет снова начать расти и развиваться. Я пыталась накормить его через рот. Это была борьба, но я добилась небольшого успеха. Прошёл почти год с тех пор, как он заболел, и это был, без сомнения, самый тяжёлый год в моей жизни.
В один из вечеров я готовила на кухне еду для Харрисона и пыталась сама сдержать рвоту, когда внезапно пришла Наоми - дочь Меррила и Рут, которую выдали за дядю Рулона, когда она была подростком, а ему было за восемьдесят. Наоми, в отличие от своих сестер-жен, не могла держать язык за зубами о происходившем в доме дяди Рулона. Секреты не были её сильной стороной. В какой-то момент она начала говорить о том, как ее беспокоит гигантский счёт за контрацептивы, который набегал у жён пророка. Я не могла поверить в то, что слышала. Я была в таком шоке, что уронила в раковину блендер, который мыла. Я повернулась к Наоми и спросила «гигантский счет за ЧТО?» Наоми вздохнула, раздраженная тем, что я её не расслышала в первый раз. «Гигантский счет за контрацептивы», сказала она. «Он каждый месяц вынужден столько тратить на контрацепцию, представить невозможно». Я не могла в это поверить. «Почему дядя Рулон покупает контрацептивы для своих жён?»
«Ему приходится, потому что у нас всех эндометриоз и его приходится лечить гормонами». Наоми звучала самодовольно.
У дяди Рулона теперь было шестьдесят жен. Если хоть доля из них была на гормонах, счёт был бы огромным. Но я знала, что маловероятно, чтобы у них всех был эндометриоз. Он не так уж распространен. Уоррен Джеффс был единственным, кто давал разрешение на все траты, которые производились в семье дяди Рулона. Я слышала, что его жёнам, у которых был эндометриоз, говорили поститься и молиться. Наоми явно что-то недоговаривала.
Я подозревала, что Уоррен платил за прикрытие. Не было секретом, что как минимум одна из жён дяди Рулона крутит роман с одним из его сыновей. Возможно, многим другим женам надоело быть замужем за мужчиной как минимум на 50 лет старше их самих, и они начали крутить интрижки с мужчинами помоложе - хотя они теоретически были их пасынками.
Меня злило в этой ситуации то, что Уоррен всегда выставлял семью своего отца образцом целомудрия - идеалом, который мы все должны были копировать. Мысль о том, что у всех этих 60 жен был доступ к контрацепции, когда у меня такого выбора не было, усилила мою тошноту ещё больше.
У меня было три опасных для жизни беременности, это была четвертая. Считалось, что девушки, которые выходили замуж за пророка, вели целомудренную жизнь, поскольку пророк был девяностолетним инвалидом. Но теперь Уоррен Джеффс оплачивал их контрацепцию? Что-то было не так. Секс в ФСПД никогда не был для удовольствия, только для продолжения рода, а раз дядя Рулон никак не мог стать отцом для детей, его жены не должны были с ним спать - по крайней мере, если он следовал собственным проповедям.
На 24 неделе моей беременности у меня начались осложнения. Начались кровотечения из-за предлежания плаценты. (Предлежание плаценты (состояние, известное также как низкая плацентация) - одно из осложнений беременности, когда плацента находится в нижней части матки и при этом целиком или частично перекрывает канал шейки матки. Кровотечение может быть симптомом предлежания плаценты. В результате растяжения, которому подвергается нижняя часть матки во второй половине беременности, может произойти отслойка плаценты, которая сопровождается сильным кровотечением. Если плацента полностью перекроет выход из матки, вагинальные роды становятся невозможными. )
Сперва с кровотечением можно было справиться, но оно стало сильнее по ходу течения беременности, и я знала, что это могло бы быть опасным для жизни, если шейка матки раскрылась достаточно для того, чтобы порвать плаценту. Я могла истечь кровью до смерти за пару минут. Муж Одри дал согласие на то, чтобы она помогала мне столько, сколько могла в течение дня. Мне нужно было отдыхать как можно больше. Кейтлин помогала мне с другими детьми, когда была дома, стирая вещи и помогая мне содержать их спальни в чистоте. Я смогла пережить ещё четыре недели, пока меня, наконец, не госпитализировали на 28-й неделе.
Когда моё состояние стабилизировалось, меня послали в Джубили Хаус напротив госпиталя. Это был дом для онкобольных, которым нужно было амбулаторное лечение, но которые жили за городом. Туда не часто поселяли пациенток с рискованной беременностью, но мой врач хотел, чтобы я была рядом с госпиталем, и за мной могли присматривать и отправить за неотложной помощью при первом признаке критической ситуации. Я уже один раз была в Джубили Хаус и смогла снова туда попасть.
Я сосредоточилась на том, чтобы родить здорового ребёнка. Это было лучшим, что я могла сделать для всех нас. Недоношенный младенец нуждался бы в постоянном уходе и имел большой риск инвалидности. Я не смогла бы следить за двумя больными детьми сама.
Мне вкололи две инъекции лекарства, чтобы помочь развитию лёгких плода. Отдых был долгожданным. У меня больше года не было на одной ночи непрерывного сна. В больнице у меня было достаточно еды и напитков, и я чувствовала, что становлюсь сильнее. Но силы было трудно поддерживать, потому что я чаще истекала кровью и каждый раз теряла крови всё больше. Иногда из меня выходили огромные сгустки крови. Кровотечения начинались примерно раз в три дня, и я чувствовала себя всё ослабленнее, не смотря на отдых и еду.
Одри привела на встречу со мной Харрисона вместе с ещё парочкой моих детей, чему я была очень рада. Харрисону стало лучше. Одри была абсолютно предана ему. Остальные мои дети залезли в кровать обняться со мной. Это было так трогательно, но мне было так страшно. Я не знала, когда снова смогу стать им матерью, потому что меня так подавляла мысль о заботе о ещё одном младенце и Харрисоне. Я была эмоционально неустойчивой, потому что так ослабла от кровопотерь. Большую часть времени мне хотелось плакать. Три недели в госпитале казались мне вечностью. Это была такая резкая перемена, лежать в постели. Забота о Харрисоне так долго занимала все мои ночи и дни. Я себя чувствовала слишком слабой даже для чтения и спала большую часть дня. Я не могла смотреть телевизор больше 40 минут - приходилось выключать его, потому что шум слишком выматывал.
Я шила детские одеяла перед тем, как приехала в госпиталь, но была слишком слаба, чтобы шевелить пальцами и шить. Сильные головные боли - видимо, от кровопотери - были ежедневной проблемой.
Однажды утром у меня зазвонил телефон. Это была Кейтлин. «Ты слышала новости?» Я сказала ей, что спала. «Включи телевизор. Только что был теракт. Они напали на Всемирный торговый центр в Нью Йорке». «Кто атаковал Всемирный торговый центр?» спросила я.
«Никто пока не знает. Всё, что мы знаем, это что башни обрушились и тысячи людей погибли». Я не думаю, что она видела фотографии, ни у кого в Колорадо Сити не было телевизора. Кейтлин услышала об этом на работе от людей, которые слушали радио. Последователи Уоррена Джеффса были теми немногими людьми в мире, которые никогда не видели репортажей о теракте 11 сентября. Я включила телевизор и увидела повтор записи падения башен. Это было за гранью понимания. Зрелище было тошнотворным. Было трудно смотреть и ещё труднее не смотреть. Картины прожгли насквозь мою душу. Я, как многие другие, думала, что Америка неуязвима.
Было ужасно видеть арабов, танцующих на улицах из-за атак 11 сентября. Мне было трудно смотреть на людей, радовавшихся убийству и смерти, хотя я и знала, что они ненавидят нас. Ещё хуже была реакция людей в Колорадо Сити.
Темми приехала навестить меня с несколькими дочерями Меррила после 11 сентября. Она не могла перестать болтать о том, как она и все праведные люди, которых она знала, видели руку Господа в терактах. Люди Бога наконец доказали, что они достойны того, чтобы Бог ответил на их молитвы. Разрушение башен-близнецов было только началом. Уоррен Джеффс проповедовал, что скоро вся земля будет охвачена войной, и только достойные из избранных будут подняты с земли и защищены, пока Бог уничтожает грешников.
Фанатизм Темми для меня выглядел так же по-идиотски, как исламский экстремизм людей, которые врезались на самолетах в башни-близнецы. В детстве меня учили, что только грешники будут уничтожены перед началом тысячелетнего мира. Тысячи обычных граждан были убиты в терактах 11 сентября, и я не могла себе представить как кто-то - даже Уоррен Джеффс, мог это представить делом Божьим.
Дядя Рулон поощрал нас молиться за уничтожение грешников. Я никогда не могла молиться за то, чтобы кому-то причинить вред.
Когда я смотрела на дымящиеся руины на точке взрыва и слушала последние испуганные звонки тех, кто не мог выбраться из башен, это заставило меня осознать в глубине души, что только очень плохие люди могли радоваться такой трагедии - что нелестно характеризовало мою общину.
Мой доктор был доволен, что я выносила беременность до 31 недели - на 9 недель меньше нормального срока. Он думал, что у плода все хорошо, и что он сделает кесарево сечение, как только плацента наконец порвется и начнется кровотечение. С каждым днем продолжения беременности мой ребёнок становился всё более здоровым и крепким.
Меррил часто приезжал в Сент Джордж. Он был страшно доволен, что наконец оплодотворил одну из своих жён. Он несколько раз в неделю приезжал в Джубили Хаус и водил меня пообедать стейком, а потом планировал остаться со мной на ночь, но когда Барбара звонила в слезах, разворачивался и уезжал.
Я так боялась быть одна, когда была больна, что для меня присутствие Меррила было утешительным. Он приехал, как только я начала свою 31 неделю. Я проснулась среди ночи от того, что начались роды. Я чувствовала, что схватки начинаются. Я не шевелилась, надеясь, что смогу остановить их. Но два часа спустя у меня началось обильное кровотечение. Я сидела в луже крови. Меррил позвонил в скорую.
Одна из врачей скорой помощи была женщина. Когда она увидела, сколько крови из меня течет, она начала выкрикивать приказы. «Нужно поставить ей капельницу, пока мы все еще можем!» Через пару минут она воткнула две иглы мне в обе руки. Она не подключила капельницу, просто открыла их. Я чувствовала, как под фасадом профессионального спокойствия она в панике. Она позвонила в госпиталь и сказала, что везет меня сразу в операционную.
Меня так мутило, что я чувствовала, что потеряю сознание. Было трудно дышать. Последнее, что я помню, был доктор в приемной, пытавшийся придерживать кислородную маску у моего лица. Каждый раз, как маску клали мне на лицо, я паниковала и пыталась её оттолкнуть.
Я не приходила в сознание, пока не оказалась в послеоперационной. Я спросила медсестру, в порядке ли мой ребёнок. Она сказала, что его состояние стабилизировалось. Я почувствовала облегчение. У меня уже было два кесарева, но до этого я не чувствовала такой пронзительной боли. Я попросила у медсестры ещё обезболивающего. Она сказала, что уже дала мне столько, сколько могла, и я уже не должна чувствовать боль.
Но я чувствовала. Мне было слишком больно для того, чтобы все было в порядке. Меррил пришёл и выглядел очень счастливым, потому что наш ребенок был крохотный и милый. Я сказала Меррилу, что что-то не так. Я чувствовала слишком сильную боль. Его это не волновало. Когда он вышел, я потеряла сознание. Медсестра попыталась померить моё давление и не могла его найти. Я очнулась и помнила, как мою кровать толкали по коридору и люди бежали по обеим сторонам от неё. Врач интенсивной терапии, бежавший рядом со мной, пытался воткнуть мне в шею венозный катетер. У меня всё ещё было две иглы в обеих руках. Дверь распахнулась и комната заполнилась людьми. К катетеру присоединили капельницу с кровью. Доктор кричал приказы и люди быстро бегали. Я никогда не чувствовала столько боли. Я чувствовала, как каждая клетка моего тела кричит, требуя кислорода. Я чувствовала такую жажду, которую никакое количество воды не могло утолить. Если худшая боль во время рождения ребенка, которую я чувствовала, по шкале интенсивности была 10, боль, которую я чувствовала сейчас, была все 100. Боль, шум и хаос - все это было уже слишком. Я решила сдаться.
Я слышала, как доктор где-то далеко от меня кричит «Мы теряем ее, мы теряем ее!» Я тонула под волнами боли и хаоса. Голос врача звучал всё дальше и дальше. Потом он стал громче.
«Кэролин! Мы знаем, что у тебя 8 детей. Мы не дадим тебе умереть! Ты не умрешь у нас на руках!» В этот момент я снова начала сопротивляться.
Я чувствовала, как будто молотки стучали по мне со всех сторон. Моя жажда была невыносимой. Я начала просить воды. Мне сказали, что не могут дать мне воды, потому что мне снова будут делать операцию. Когда я снова очнулась, я увидела прекрасный закат через окно. Я глубоко вздохнула. Солнце садилось, а я была всё ещё жива.
Боль уже почти прошла. У меня всё ещё были четыре иглы и я получала кровь через центральный катетер. Все мое тело распухло. Я чувствовала себя китом, выбросившимся из океана. Пришел врач и заговорил со мной. Он сказал, что они почти потеряли меня. Пришла медсестра, принесла ещё крови, и я спросила, сколько пинт мне уже перелили. Она проверила. 16. (Пинта - почти поллитра)
На следующее утро пришел хирург и сказал мне, что пошло не так. Когда он достал ребенка,
то заметил, что плацента проросла через рубцовую ткань от предыдущего кесарева. Он сделал надрез вокруг нее и попытался восстановить матку. Он не сделал мне гистерэктомию (полное удаление матки), потому что знал о наших религиозных верованиях. Он был уверен, что смог восстановить матку. Но плацента, кажется, вросла дальше рубцовой ткани и в саму матку. Когда плацента отделилась, у меня началось кровотечение, и доктор сделал экстренную гистерэктомию, чтобы спасти мою жизнь.
Я не могла поверить, что после 4 беременностей повышенного риска причиной, почему я чуть не умерла, была попытка спасти мою матку! Да я была рада, что ее больше не было!
Медсестра спросила меня, не хочу ли я поговорить с психологом после гистерэктомии, чтобы справиться с горем. Я на нее посмотрела, как на сумасшедшую. Я любила каждого из своих детей и никогда бы не отказалась ни от одного из них. Но моя гистеректомия была как карточка в монополии «Бесплатно освободитесь из тюрьмы». Я улыбнулась ей и покачала головой. «Восемь - достаточно. Поверьте, нет никакого горя». Брайсон весил один килограмм шестьсот грамм и был здоров. Он должен был пробыть в госпитале пару недель, но педиатр не думал, что у него будут проблемы.
До рождения Брайсона, трудности с уходом за Харрисоном заставляли меня думать, что моя жизнь не могла сделаться хуже. После того, как я побывала на грани смерти, я знала, что может. Медсестра принесла Брайсона из интенсивной терапии, чтобы я могла его подержать. Он был самым маленьким человечком, которого я когда-либо видела. Совершенный, но миниатюрный - и рожденный в мире, из которого я собиралась сбежать.
Я продолжала думать о том, что должна была сделать перед тем, как мы сбежим.
Харрисон был в госпитале почти каждый месяц, а Брайсону потребуется много ухода. Я должна была сделать обоих мальчиков крепче. Тогда я возьму своих детей и убегу на свободу. Моя религия всегда казалась непотопляемым кораблем. Но Уоррен Джеффс и его экстремизм нависали угрозой, как айсберг, который мог всё разрушить.
Я покинула госпиталь через пять дней и переехала обратно в Джубили Хаус, чтобы быть поближе к Брайсону. Мы не ехали домой ещё две недели. Я так скучала по Харрисону. Он был моим дружочком. Я страшно хотела вернуться к нему. Я пять недель не видела своих детей. Брайсон весил почти два килограмма, когда мы наконец вернулись домой, и был очень энергичным малышом. Его легко было кормить, но сперва мне можно было кормить его грудью только один раз в день. Кормление грудью для недоношенного очень трудно. Бутылочка проще. Я нацеживала грудное молоко, чтобы его можно было кормить из бутылочки. Я удивлялась способности своего истощённого и уставшего тела создавать еду для этого крохотного мальчика. Мне понадобились месяцы, чтобы почувствовать, что мои силы восстанавливаются.
В семье Меррила против меня теперь было ещё две галочки. Моя гистерэктомия и близость к смерти были дополнительным доказательством для остальных жён Меррила, что Бог всё ещё осуждает меня за мой бунт. Мне было 33 и я не могла больше рожать. Для меня это было скорее благословением, чем проклятием. Они удивлялись, почему я отказываюсь быть в гармонии со своим мужем. Я должна знать, говорили они, что не важно, сколько раз я отвезу Харрисона в госпиталь. До тех пор, пока я бунтую, ему будет становиться все хуже, пока он не умрет. Я чуть не лишилась жизни, и всё равно отказывалась покаяться. Что ещё мог сделать Бог, чтобы наконец пробудить меня?
Но они не понимали, что я уже пробудилась, а теперь набиралась силы и планировала стратегию.
Кейтлин все еще была моим единственным другом среди семи жён Меррила. Она встретила меня дома из больницы, помогала мне со стиркой, и продолжала каждое утро пить со мной кофе. Она мне купила пару вещей для Брайсона и Харрисона, которые мне были нужны, потому что, когда я вернулась из больницы, я некоторое время всё ещё была прикована к спальне.
Остальные жёны обращались с Кейтлин, как будто она радиоактивна и избегали её. Одри приходила почти каждый день проверить, как у Харрисона дела и как себя чувствует Брайсон, что меня очень поддерживало. Если бы что-то изменилось, мы могли бы сразу отреагировать на это.
Одри все так же преданно ходила в церковь каждое воскресенье. Экстремизм Уоррена пугал её так же сильно, как меня.
Артур, старший сын, держит на руках Брайсона.
Я также начала отслеживать его кислород пульсоксиметром. Когда у него были жуткие приступы крика, я давала ему мидазолам. По ночам ему был нужен золпидем и хлоралгидрат, чтобы спать, но иногда они действовали всего пару часов. В 20 месяцев он больше не мог поднять голову. Я была в отчаянии. Вымотанная, истощенная и разбитая, я больше не располагала ресурсами, из которых могла бы черпать силы. Я должна была продолжать. Но каждый день был всё хуже, сливаясь со следующим. Я не смела представить будущее. Настоящее было и так страшным. Раз за разом из госпиталя в Сент-Джордже спешила скорая с кричащими сиренами. Тамошние врачи и медсестры боролись за жизнь Харрисона. Их решительность и храбрость заставили меня осознать, насколько больше сострадания для меня было во внешнем мире, чем в моём собственном доме.
Я знала, что моё будущее в ФСПД было кончено. Из-за моего «бунта» я произвела на свет больного ребёнка, обесчестила своего мужа и опозорила свою семью. Никто в семье Мерилла не интересовался моим благополучием, кроме Кейтлин.
Кейтлин стала моей опорой. Несмотря на запрет Уоррена на то, чтобы мы говорили с друг другом - или благодаря нему - наша дружба укрепилась так, что придавала мне силы и храбрости. Мы каждое утро вместе пили кофе и говорили о предстоящем дне. Если я неслась в госпиталь с Харрисоном, она присматривала за моими детьми и следила, чтобы они были обстираны, их комнаты прибраны, а они сами накормлены.
Барбару и Тэмми это бесило. Они пытались подставить Кейтлин перед Меррилом при любом удобном случае. Но Кейтлин старалась не давать этому её задеть. У неё была работа на полный день в продуктовом магазине в общине. Она не отдавала Меррилу свою зарплату. Кейтлин создала для себя нишу одновременного подчинения и неповиновения.
Врач Харрисона, доктор Смит, решила, что ему требуется больше вмешательства. Она считала, что его спазмы могут продлиться долго и ему нужны гастростома и процедура, называемая фундопликацией (*операция Ниссена - подшивание желудка к диафрагме вокруг пищеводного отверстия).
Гастростома проходила бы прямо в желудок Харрисона, вместо временного назогастрического зонда, вставленного ему через нос. Фундопликация предотвращала бы рвоту, потому что верхняя часть желудка, обернутая вокруг пищевода, закрепляется таким образом, что действует как клапан, который мешает пище из желудка выходить наружу через пищевод. Это очень помогло Харрисону, потому что у него перестала возникать пневмония от рвоты и ему больше не требовалась назогастрическая трубка каждый день.
Врачи в детской клинике в Фениксе видели только одного пациента с таким же случаем, как у
Харрисона. У этого ребёнка всё ещё были спазмы три года спустя. У некоторых детей с позвоночной нейробластомой прекращались спазмы сразу после того, как удалили опухоль. У некоторых спазмы продолжались годами, пока не прекращались. Я не могла вынести мысль о том, что так будет с ним.
Меня пугало, что ему нужно больше операций, но ему нужно было отдохнуть от постоянной рвоты. Он все время был на грани истощения, потому что не мог усвоить достаточно питательных веществ, чтобы расти. Поездки на скорой в Сент-Джордж становились всё более частыми.
Харрисон несколько раз чуть не умер, и я не могла больше полагаться на удачу. Он должен был есть, его должно было перестать рвать, ему необходима была возможность дышать. Было страшно представить, что ему станет хуже. Операция стала нашим единственным выходом. Я начала готовиться к его операции весной 2001 года.
Харрисону было почти два года и у него уже почти год были спазмы. В апреле, когда меня начало тошнить, я сначала думала, что это грипп. Но у меня не было никаких других симптомов, и через пару дней я купила тест на беременность. Я уже знала результат. Я пропустила свой последний гормональный укол, потому что была так поглощена уходом за Харрисоном. Мы все могли умереть: я, мой нерождённый ребёнок, и мой больной сын.
Дочь Мерилла, Одри, переехала обратно в нашу общину год назад. Дорогая, милая Одри, которая брала меня на длинные велосипедные прогулки у водохранилища, когда я только вышла замуж за Меррила, и пыталась научить меня семейной жизни, теперь стала настоящим союзником. Одри работала в неотложной помощи в Университетском госпитале в Солт Лейк Сити. У неё было много опыта по уходу за критическими больными и она знала, что состояние Харрисона - медицинская проблема, а не наказание за мои грехи. Одри сама заболела, когда жила в Солт Лейк Сити. Как только ей поставили диагноз и начали лечить, её состояние стабилизировалось. Одри хорошо это перенесла.
Но семья Мерилла отвернулась от неё после того, как она заболела. Ее болезнь видели как знак, что она опозорила отца, потому что не была в гармонии с мужем, за которого не хотела выходить замуж. Несмотря на то, что она в итоге вышла замуж за человека, на котором ей приказал жениться пророк, её видели как кого-то, кто противился воле дяди Роя. Одри также никогда не подчинялась Барбаре, за что она тоже поплатилась.
Харрисону ставили капельницы во время домашних визитов врача. Это всегда было сложно из-за его спазмов. Я спросила Одри, не могла бы она делать это. Он и так ужасно кричал и без дополнительной травмы от того, что его тыкали, как подушечку для иголок.
Когда Одри осмотрела его в первый раз, она покачала головой. «Кэролин, его вены почти совсем исколоты. Это потому, что ему требовалось много капельниц, но ещё потому, что они так часто промахивались мимо его вен. Не позволяй никому колоть его несколько раз. У него совсем не останется живого места для иглы».
Одри, в ее спокойной и решительной манере, удалось поставить капельницу с первой попытки. С тех пор каждый раз, когда Харрисону требовалась неотложная помощь или капельница, Одри была тем человеком, кого я звала. Она была первой, кто узнал о моей беременности. «Я не знаю, что мне делать», сказала я. «Если и эта беременность будет с осложнениями, мы обречены». Одри попыталась приободрить меня и пообещала, что сделает всё возможное, чтобы Харрисон остался жив. Она сказала, что будет с нами круглые сутки, если понадобится, и я знала, что она говорит правду.
Операцию Харрисона назначили на июнь. Мне надо было организовать поездку и найти способ её оплатить. Меррилл заставил меня получать Medicaid (*государственная программа льготной медицинской помощи малоимущим в США) и не помогал мне сверх того. Кейтлин согласилась подвезти меня. Она сказала, что может оплатить поездку своими деньгами. Барбару эта идея привела в бешенство, но Меррил не возражал.
Меррил чувствовал облегчение, потому что я больше не угрожала от него уйти. Я подчинялась ему в сексе, даже когда я была полностью измождена от криков, спазмов и рвоты Харрисона. Когда Меррил приходил в мою комнату посреди ночи и бросался на меня, у меня не было ни воли, ни сил, чтобы ему отказывать. Секс был ценой, которую я должна была платить за то, чтобы он думал, что я отказалась от идеи побега.
Операция Харрисона была успешной - по крайней мере, сначала. Его восстановление после операции проходило тяжелее, чем мы ожидали. Кейтлин осталась со мной в Фениксе, что было облегчением. Меррил не побеспокоился приехать. Его не интересовал Харрисон. Мы были дома всего пару дней, когда состояние Харрисона резко ухудшилось. У него поднялась температура и ему требовались большие дозы мидазопама, чтобы контролировать боль и спазмы. Кожа вокруг его гастростомы выглядела нехорошо. Я решила помыть его на третий день после нашего возвращения из больницы, надеясь, что это его успокоит перед тем, как Кейтлин придёт попить со мной утренний кофе.
Когда я расстегнула пижаму Харрисона, я чуть не потеряла сознание. Рядом с его гастростомой была зияющая дыра, уходившая глубоко в живот. Я сползла на пол от этого зрелища и прикрыла рот рукой, чтобы не стошнило. Комната закружилась. Я чувствовала, что не могу дышать. Но я не могла себе позволить отключиться. Я взяла себя в руки, ведь передо мной был Харрисон, так мило и пристально смотревший на меня своими огромными изумленными глазами. Он был таким красивым мальчиком. Но он был в большой опасности.
Его снова госпитализировали в Сент-Джордже. Хирург в Фениксе наложил микрошвы, которые разошлись из-за спазмов Харрисона. Рана заразилась и теперь должна была заживать изнутри. Её требовалось обрабатывать тампоном и очищать дважды в день. Но он так хорошо заживал, что ему не нужна была восстановительная операция. Харрисон принимал огромное количество антибиотиков, чтобы вылечить его инфекцию и предотвратить её распространение.
Мы вернулись домой через пару дней и наняли сиделку, чтобы помогала менять перевязки. Она научила меня, как ей помогать. Трудность с Харрисоном была в его спазмах. Приходилось держать его вдвоем, чтобы можно было сделать перевязывание, чтобы держать рану в чистоте. Но меня слишком часто тошнило для того, чтобы постоянно помогать. У меня была утренняя, дневная и ночная тошнота и эта беременность переносилась так же тяжело, как все остальные.
Харрисон постепенно восстанавливался после операции. Его уровень кислорода начал стабилизироваться, но он все ещё питался через трубку и всё ещё кричал большую часть времени, если я ничего не делала, чтобы его успокоить. Я почувствовала проблеск оптимизма. Может, худшее было позади. Состояние его лёгких улучшилось теперь, когда у него не было пневмонии. Может быть, он сможет снова начать расти и развиваться. Я пыталась накормить его через рот. Это была борьба, но я добилась небольшого успеха. Прошёл почти год с тех пор, как он заболел, и это был, без сомнения, самый тяжёлый год в моей жизни.
В один из вечеров я готовила на кухне еду для Харрисона и пыталась сама сдержать рвоту, когда внезапно пришла Наоми - дочь Меррила и Рут, которую выдали за дядю Рулона, когда она была подростком, а ему было за восемьдесят. Наоми, в отличие от своих сестер-жен, не могла держать язык за зубами о происходившем в доме дяди Рулона. Секреты не были её сильной стороной. В какой-то момент она начала говорить о том, как ее беспокоит гигантский счёт за контрацептивы, который набегал у жён пророка. Я не могла поверить в то, что слышала. Я была в таком шоке, что уронила в раковину блендер, который мыла. Я повернулась к Наоми и спросила «гигантский счет за ЧТО?» Наоми вздохнула, раздраженная тем, что я её не расслышала в первый раз. «Гигантский счет за контрацептивы», сказала она. «Он каждый месяц вынужден столько тратить на контрацепцию, представить невозможно». Я не могла в это поверить. «Почему дядя Рулон покупает контрацептивы для своих жён?»
«Ему приходится, потому что у нас всех эндометриоз и его приходится лечить гормонами». Наоми звучала самодовольно.
У дяди Рулона теперь было шестьдесят жен. Если хоть доля из них была на гормонах, счёт был бы огромным. Но я знала, что маловероятно, чтобы у них всех был эндометриоз. Он не так уж распространен. Уоррен Джеффс был единственным, кто давал разрешение на все траты, которые производились в семье дяди Рулона. Я слышала, что его жёнам, у которых был эндометриоз, говорили поститься и молиться. Наоми явно что-то недоговаривала.
Я подозревала, что Уоррен платил за прикрытие. Не было секретом, что как минимум одна из жён дяди Рулона крутит роман с одним из его сыновей. Возможно, многим другим женам надоело быть замужем за мужчиной как минимум на 50 лет старше их самих, и они начали крутить интрижки с мужчинами помоложе - хотя они теоретически были их пасынками.
Меня злило в этой ситуации то, что Уоррен всегда выставлял семью своего отца образцом целомудрия - идеалом, который мы все должны были копировать. Мысль о том, что у всех этих 60 жен был доступ к контрацепции, когда у меня такого выбора не было, усилила мою тошноту ещё больше.
У меня было три опасных для жизни беременности, это была четвертая. Считалось, что девушки, которые выходили замуж за пророка, вели целомудренную жизнь, поскольку пророк был девяностолетним инвалидом. Но теперь Уоррен Джеффс оплачивал их контрацепцию? Что-то было не так. Секс в ФСПД никогда не был для удовольствия, только для продолжения рода, а раз дядя Рулон никак не мог стать отцом для детей, его жены не должны были с ним спать - по крайней мере, если он следовал собственным проповедям.
На 24 неделе моей беременности у меня начались осложнения. Начались кровотечения из-за предлежания плаценты. (Предлежание плаценты (состояние, известное также как низкая плацентация) - одно из осложнений беременности, когда плацента находится в нижней части матки и при этом целиком или частично перекрывает канал шейки матки. Кровотечение может быть симптомом предлежания плаценты. В результате растяжения, которому подвергается нижняя часть матки во второй половине беременности, может произойти отслойка плаценты, которая сопровождается сильным кровотечением. Если плацента полностью перекроет выход из матки, вагинальные роды становятся невозможными. )
Сперва с кровотечением можно было справиться, но оно стало сильнее по ходу течения беременности, и я знала, что это могло бы быть опасным для жизни, если шейка матки раскрылась достаточно для того, чтобы порвать плаценту. Я могла истечь кровью до смерти за пару минут. Муж Одри дал согласие на то, чтобы она помогала мне столько, сколько могла в течение дня. Мне нужно было отдыхать как можно больше. Кейтлин помогала мне с другими детьми, когда была дома, стирая вещи и помогая мне содержать их спальни в чистоте. Я смогла пережить ещё четыре недели, пока меня, наконец, не госпитализировали на 28-й неделе.
Когда моё состояние стабилизировалось, меня послали в Джубили Хаус напротив госпиталя. Это был дом для онкобольных, которым нужно было амбулаторное лечение, но которые жили за городом. Туда не часто поселяли пациенток с рискованной беременностью, но мой врач хотел, чтобы я была рядом с госпиталем, и за мной могли присматривать и отправить за неотложной помощью при первом признаке критической ситуации. Я уже один раз была в Джубили Хаус и смогла снова туда попасть.
Я сосредоточилась на том, чтобы родить здорового ребёнка. Это было лучшим, что я могла сделать для всех нас. Недоношенный младенец нуждался бы в постоянном уходе и имел большой риск инвалидности. Я не смогла бы следить за двумя больными детьми сама.
Мне вкололи две инъекции лекарства, чтобы помочь развитию лёгких плода. Отдых был долгожданным. У меня больше года не было на одной ночи непрерывного сна. В больнице у меня было достаточно еды и напитков, и я чувствовала, что становлюсь сильнее. Но силы было трудно поддерживать, потому что я чаще истекала кровью и каждый раз теряла крови всё больше. Иногда из меня выходили огромные сгустки крови. Кровотечения начинались примерно раз в три дня, и я чувствовала себя всё ослабленнее, не смотря на отдых и еду.
Одри привела на встречу со мной Харрисона вместе с ещё парочкой моих детей, чему я была очень рада. Харрисону стало лучше. Одри была абсолютно предана ему. Остальные мои дети залезли в кровать обняться со мной. Это было так трогательно, но мне было так страшно. Я не знала, когда снова смогу стать им матерью, потому что меня так подавляла мысль о заботе о ещё одном младенце и Харрисоне. Я была эмоционально неустойчивой, потому что так ослабла от кровопотерь. Большую часть времени мне хотелось плакать. Три недели в госпитале казались мне вечностью. Это была такая резкая перемена, лежать в постели. Забота о Харрисоне так долго занимала все мои ночи и дни. Я себя чувствовала слишком слабой даже для чтения и спала большую часть дня. Я не могла смотреть телевизор больше 40 минут - приходилось выключать его, потому что шум слишком выматывал.
Я шила детские одеяла перед тем, как приехала в госпиталь, но была слишком слаба, чтобы шевелить пальцами и шить. Сильные головные боли - видимо, от кровопотери - были ежедневной проблемой.
Однажды утром у меня зазвонил телефон. Это была Кейтлин. «Ты слышала новости?» Я сказала ей, что спала. «Включи телевизор. Только что был теракт. Они напали на Всемирный торговый центр в Нью Йорке». «Кто атаковал Всемирный торговый центр?» спросила я.
«Никто пока не знает. Всё, что мы знаем, это что башни обрушились и тысячи людей погибли». Я не думаю, что она видела фотографии, ни у кого в Колорадо Сити не было телевизора. Кейтлин услышала об этом на работе от людей, которые слушали радио. Последователи Уоррена Джеффса были теми немногими людьми в мире, которые никогда не видели репортажей о теракте 11 сентября. Я включила телевизор и увидела повтор записи падения башен. Это было за гранью понимания. Зрелище было тошнотворным. Было трудно смотреть и ещё труднее не смотреть. Картины прожгли насквозь мою душу. Я, как многие другие, думала, что Америка неуязвима.
Было ужасно видеть арабов, танцующих на улицах из-за атак 11 сентября. Мне было трудно смотреть на людей, радовавшихся убийству и смерти, хотя я и знала, что они ненавидят нас. Ещё хуже была реакция людей в Колорадо Сити.
Темми приехала навестить меня с несколькими дочерями Меррила после 11 сентября. Она не могла перестать болтать о том, как она и все праведные люди, которых она знала, видели руку Господа в терактах. Люди Бога наконец доказали, что они достойны того, чтобы Бог ответил на их молитвы. Разрушение башен-близнецов было только началом. Уоррен Джеффс проповедовал, что скоро вся земля будет охвачена войной, и только достойные из избранных будут подняты с земли и защищены, пока Бог уничтожает грешников.
Фанатизм Темми для меня выглядел так же по-идиотски, как исламский экстремизм людей, которые врезались на самолетах в башни-близнецы. В детстве меня учили, что только грешники будут уничтожены перед началом тысячелетнего мира. Тысячи обычных граждан были убиты в терактах 11 сентября, и я не могла себе представить как кто-то - даже Уоррен Джеффс, мог это представить делом Божьим.
Дядя Рулон поощрал нас молиться за уничтожение грешников. Я никогда не могла молиться за то, чтобы кому-то причинить вред.
Когда я смотрела на дымящиеся руины на точке взрыва и слушала последние испуганные звонки тех, кто не мог выбраться из башен, это заставило меня осознать в глубине души, что только очень плохие люди могли радоваться такой трагедии - что нелестно характеризовало мою общину.
Мой доктор был доволен, что я выносила беременность до 31 недели - на 9 недель меньше нормального срока. Он думал, что у плода все хорошо, и что он сделает кесарево сечение, как только плацента наконец порвется и начнется кровотечение. С каждым днем продолжения беременности мой ребёнок становился всё более здоровым и крепким.
Меррил часто приезжал в Сент Джордж. Он был страшно доволен, что наконец оплодотворил одну из своих жён. Он несколько раз в неделю приезжал в Джубили Хаус и водил меня пообедать стейком, а потом планировал остаться со мной на ночь, но когда Барбара звонила в слезах, разворачивался и уезжал.
Я так боялась быть одна, когда была больна, что для меня присутствие Меррила было утешительным. Он приехал, как только я начала свою 31 неделю. Я проснулась среди ночи от того, что начались роды. Я чувствовала, что схватки начинаются. Я не шевелилась, надеясь, что смогу остановить их. Но два часа спустя у меня началось обильное кровотечение. Я сидела в луже крови. Меррил позвонил в скорую.
Одна из врачей скорой помощи была женщина. Когда она увидела, сколько крови из меня течет, она начала выкрикивать приказы. «Нужно поставить ей капельницу, пока мы все еще можем!» Через пару минут она воткнула две иглы мне в обе руки. Она не подключила капельницу, просто открыла их. Я чувствовала, как под фасадом профессионального спокойствия она в панике. Она позвонила в госпиталь и сказала, что везет меня сразу в операционную.
Меня так мутило, что я чувствовала, что потеряю сознание. Было трудно дышать. Последнее, что я помню, был доктор в приемной, пытавшийся придерживать кислородную маску у моего лица. Каждый раз, как маску клали мне на лицо, я паниковала и пыталась её оттолкнуть.
Я не приходила в сознание, пока не оказалась в послеоперационной. Я спросила медсестру, в порядке ли мой ребёнок. Она сказала, что его состояние стабилизировалось. Я почувствовала облегчение. У меня уже было два кесарева, но до этого я не чувствовала такой пронзительной боли. Я попросила у медсестры ещё обезболивающего. Она сказала, что уже дала мне столько, сколько могла, и я уже не должна чувствовать боль.
Но я чувствовала. Мне было слишком больно для того, чтобы все было в порядке. Меррил пришёл и выглядел очень счастливым, потому что наш ребенок был крохотный и милый. Я сказала Меррилу, что что-то не так. Я чувствовала слишком сильную боль. Его это не волновало. Когда он вышел, я потеряла сознание. Медсестра попыталась померить моё давление и не могла его найти. Я очнулась и помнила, как мою кровать толкали по коридору и люди бежали по обеим сторонам от неё. Врач интенсивной терапии, бежавший рядом со мной, пытался воткнуть мне в шею венозный катетер. У меня всё ещё было две иглы в обеих руках. Дверь распахнулась и комната заполнилась людьми. К катетеру присоединили капельницу с кровью. Доктор кричал приказы и люди быстро бегали. Я никогда не чувствовала столько боли. Я чувствовала, как каждая клетка моего тела кричит, требуя кислорода. Я чувствовала такую жажду, которую никакое количество воды не могло утолить. Если худшая боль во время рождения ребенка, которую я чувствовала, по шкале интенсивности была 10, боль, которую я чувствовала сейчас, была все 100. Боль, шум и хаос - все это было уже слишком. Я решила сдаться.
Я слышала, как доктор где-то далеко от меня кричит «Мы теряем ее, мы теряем ее!» Я тонула под волнами боли и хаоса. Голос врача звучал всё дальше и дальше. Потом он стал громче.
«Кэролин! Мы знаем, что у тебя 8 детей. Мы не дадим тебе умереть! Ты не умрешь у нас на руках!» В этот момент я снова начала сопротивляться.
Я чувствовала, как будто молотки стучали по мне со всех сторон. Моя жажда была невыносимой. Я начала просить воды. Мне сказали, что не могут дать мне воды, потому что мне снова будут делать операцию. Когда я снова очнулась, я увидела прекрасный закат через окно. Я глубоко вздохнула. Солнце садилось, а я была всё ещё жива.
Боль уже почти прошла. У меня всё ещё были четыре иглы и я получала кровь через центральный катетер. Все мое тело распухло. Я чувствовала себя китом, выбросившимся из океана. Пришел врач и заговорил со мной. Он сказал, что они почти потеряли меня. Пришла медсестра, принесла ещё крови, и я спросила, сколько пинт мне уже перелили. Она проверила. 16. (Пинта - почти поллитра)
На следующее утро пришел хирург и сказал мне, что пошло не так. Когда он достал ребенка,
то заметил, что плацента проросла через рубцовую ткань от предыдущего кесарева. Он сделал надрез вокруг нее и попытался восстановить матку. Он не сделал мне гистерэктомию (полное удаление матки), потому что знал о наших религиозных верованиях. Он был уверен, что смог восстановить матку. Но плацента, кажется, вросла дальше рубцовой ткани и в саму матку. Когда плацента отделилась, у меня началось кровотечение, и доктор сделал экстренную гистерэктомию, чтобы спасти мою жизнь.
Я не могла поверить, что после 4 беременностей повышенного риска причиной, почему я чуть не умерла, была попытка спасти мою матку! Да я была рада, что ее больше не было!
Медсестра спросила меня, не хочу ли я поговорить с психологом после гистерэктомии, чтобы справиться с горем. Я на нее посмотрела, как на сумасшедшую. Я любила каждого из своих детей и никогда бы не отказалась ни от одного из них. Но моя гистеректомия была как карточка в монополии «Бесплатно освободитесь из тюрьмы». Я улыбнулась ей и покачала головой. «Восемь - достаточно. Поверьте, нет никакого горя». Брайсон весил один килограмм шестьсот грамм и был здоров. Он должен был пробыть в госпитале пару недель, но педиатр не думал, что у него будут проблемы.
До рождения Брайсона, трудности с уходом за Харрисоном заставляли меня думать, что моя жизнь не могла сделаться хуже. После того, как я побывала на грани смерти, я знала, что может. Медсестра принесла Брайсона из интенсивной терапии, чтобы я могла его подержать. Он был самым маленьким человечком, которого я когда-либо видела. Совершенный, но миниатюрный - и рожденный в мире, из которого я собиралась сбежать.
Я продолжала думать о том, что должна была сделать перед тем, как мы сбежим.
Харрисон был в госпитале почти каждый месяц, а Брайсону потребуется много ухода. Я должна была сделать обоих мальчиков крепче. Тогда я возьму своих детей и убегу на свободу. Моя религия всегда казалась непотопляемым кораблем. Но Уоррен Джеффс и его экстремизм нависали угрозой, как айсберг, который мог всё разрушить.
Я покинула госпиталь через пять дней и переехала обратно в Джубили Хаус, чтобы быть поближе к Брайсону. Мы не ехали домой ещё две недели. Я так скучала по Харрисону. Он был моим дружочком. Я страшно хотела вернуться к нему. Я пять недель не видела своих детей. Брайсон весил почти два килограмма, когда мы наконец вернулись домой, и был очень энергичным малышом. Его легко было кормить, но сперва мне можно было кормить его грудью только один раз в день. Кормление грудью для недоношенного очень трудно. Бутылочка проще. Я нацеживала грудное молоко, чтобы его можно было кормить из бутылочки. Я удивлялась способности своего истощённого и уставшего тела создавать еду для этого крохотного мальчика. Мне понадобились месяцы, чтобы почувствовать, что мои силы восстанавливаются.
В семье Меррила против меня теперь было ещё две галочки. Моя гистерэктомия и близость к смерти были дополнительным доказательством для остальных жён Меррила, что Бог всё ещё осуждает меня за мой бунт. Мне было 33 и я не могла больше рожать. Для меня это было скорее благословением, чем проклятием. Они удивлялись, почему я отказываюсь быть в гармонии со своим мужем. Я должна знать, говорили они, что не важно, сколько раз я отвезу Харрисона в госпиталь. До тех пор, пока я бунтую, ему будет становиться все хуже, пока он не умрет. Я чуть не лишилась жизни, и всё равно отказывалась покаяться. Что ещё мог сделать Бог, чтобы наконец пробудить меня?
Но они не понимали, что я уже пробудилась, а теперь набиралась силы и планировала стратегию.
Кейтлин все еще была моим единственным другом среди семи жён Меррила. Она встретила меня дома из больницы, помогала мне со стиркой, и продолжала каждое утро пить со мной кофе. Она мне купила пару вещей для Брайсона и Харрисона, которые мне были нужны, потому что, когда я вернулась из больницы, я некоторое время всё ещё была прикована к спальне.
Остальные жёны обращались с Кейтлин, как будто она радиоактивна и избегали её. Одри приходила почти каждый день проверить, как у Харрисона дела и как себя чувствует Брайсон, что меня очень поддерживало. Если бы что-то изменилось, мы могли бы сразу отреагировать на это.
Одри все так же преданно ходила в церковь каждое воскресенье. Экстремизм Уоррена пугал её так же сильно, как меня.
Артур, старший сын, держит на руках Брайсона.