Я чувствую, что мы с ней снова в одной лодке, мы - против них. Потому что, когда Шошана передает Дэбби сигарету, Дэбби спрашивает:
- А ничего, что вы курите травку из банки, в которой были некошерные конфеты? Мне просто интересно.
Точно такой же вопрос крутился и у меня в голове.
- Она и в Фейсбуке торчит, - говорю я. - Это им тоже нельзя. Неправильные какие хасиды!
И мы все хохочем.
- Ну во-первых, мы ее не едим. Мы ее курим. И даже если б ели, трава была с банкой в холодном контакте, так что, скорее всего, можно, - отвечает Шошана.
- В холодном контакте? - переспрашиваю я.
- Ну да, - говорит Шошана. - Да ладно вам, давайте, вставайте. Алле-оп!
Они оба протягивают нам руки и помогают встать.
- Идемте обратно на кухню, - зовет нас Шошана.
Мы снова усаживаемся за столом.
- Я хочу сказать, - начинает Марк, - что это нас, хасидов, больше всего и достает. Это еще хуже, чем все гадости, которые про нас говорят: за нами еще и следят все. Нет, правда, куда бы мы ни пошли, народ наблюдает. Ну просто полиция нравов в полной готовности к аресту.
- Люди с улицы! - восклицает Шошана. - Пару дней назад, по дороге из аэропорта, останавливаемся у Макдональдса. Юри идет в туалет. Подходит к нему тракер один и спрашивает: «А что, вам можно сюда ходить?» Представляешь, прямо так и спрашивает.
- Врешь, - не верит Дебби.
- Не вру!
- Меня это все даже забавляет, - говорит Марк. - У нас в Иерусалиме, например, есть мормоны. У них там своя база, семинария. Есть уговор с правительством: они могут там находиться, но не могут проповедовать. Никакой вербовки. Ну вот, я веду дела с одним из них.
- Мормоны из Юты? - удивляется Дэбби.
- Из Айдахо. Моего друга зовут, не поверишь, Джебедайя.
- Нет, правда, Иерухам и Шошана, - отвечаю я, - Джебедайя - очень необычное имя.
Марк на это закатывает глаза и передает мне остаток сигареты. Не спрашивая разрешения, он встает, берет банку с травой и лезет в сумку Лорен за следующим тампоном. Видно, что он чувствует себя совсем как дома. Мне, напротив, как-то не по себе, и даже больше, чем в случае с хлебом - пришел в гости, понимаешь, и выкуривает всю травку из запаса сына. Дэбби, кажется, того же мнения, потому что она заявляет:
- Рассказывай дальше. А я потом позвоню Тревору, как бы он не вернулся в ближайшее время.
- Хорошая мысль, - поддакиваю я.
- Вообще, нет. Я велю ему идти домой сразу после тренировки. Или я разрешу ему поужинать с друзьями, но велю вернуться к девяти, ни минутой позже. Тогда он будет меня упрашивать разрешить ему гулять до десяти. Если я буду с ним категорична, мы в порядке.
- Да, - поддерживаю я Дэбби, - отличный план.
- Ну вот, когда Джеб приходит к нам и усаживается есть, он наливает себе кока-колу, и я устраиваю ему религиозный допрос, ну просто не могу удержаться. Я говорю ему: «Слушай, Джеб, тебе разве можно? Вам что, разрешается пить кока-колу?» И так каждый раз. Не могу удержаться. Свои собственные правила мы часто нарушаем, но за другими следим строго!
- Так можно им кока-колу? - интересуется Дэбби.
- Не знаю, - отзывается Марк. - Джеб обычно отбивается одной фразой: «Это кофе нам нельзя, и вообще не твое дело!»
- Что происходит в Иерусалиме, остается в Иерусалиме, - цитирую я рекламу.
Хотя там, в Израиле, эту рекламу крутить нельзя, потому что там с нее никому не смешно.
Тут Дэбби опять о своем, просто не может удержаться:
- Вы слышали о скандале? Мормоны пересматривают список жертв Холокоста!
- Как в «Мертвых душах» - поясняю я, - как у Гоголя, только по-настоящему.
- А это в обязательном чтении? - спршивает Марк. - Для хасидов или еще в школе?
Спрашивая, он передает мне сигарету, и его слегка агрессивный вопрос звучит смешно. Затем, потому как одно другому не мешает, он наливает себе выпить.
- Они взяли списки погибших, - продолжает Дэбби, - и стали их обрабатывать. Перевели погибших евреев в мормоны. Шесть миллионов людей обратили в мормоны против их воли!
- И это тебя волнует? - спрашивает Марк. - Вот от этого у американской еврейки бессонница?
- О чем ты? - не понимает Дэбби.
- А я вот о чем...
Но Шошана его останавливает.
- Не надо объяснять, Юри. Оставь все так, пожалуйста.
- Ничего, мы справимся, - настаиваю я. - Нам даже интересно. Эта штука, - я тычу пальцем с сторону жестянки с травой, - прояснила наши умы. Мы во всеоружии для самых возвышенных размышлений.
- Самых возвышенных, потому что мы просто улетели, - без грамма шутки, серьезно произносит Дэбби.
- Сын ваш - хороший вроде парень...
- Не надо об их сыне, - просит Шошана.
- Не надо о нашем сыне, - поддакивает Дэбби.
Тут уже я перегибаюсь через стол и беру ее за локоть.
- Говори о сыне, - требую я.
- Я не вижу в нем еврея.
- Как ты можешь? - возмущается Дэбби. - С ума сошел!
На реакцию Дэбби никто не обращает внимания, потому что все просто уставились на меня, так громко я хохочу.
- А что такое? - спрашивает Марк.
- Не видишь в нем еврея? - восклицаю я. - Ну конечно, у тебя - шляпа, борода, эти огромные башмаки. Попробуй-ка соответствовать такому еврею. Это как бы Оззи Осборн или ребята из Kiss заявили Полу Саймону: «Что-то ты не очень на музыканта похож...»
- Дело не в одежде, а в том, как ты строишь свою жизнь в неиудейской среде. Ну вот что мы видим по дороге из аэропорта? Супермаркет, супермаркет, лавка с порнокнижками, супермаркет, супермаркет, любительский полигон.
- Жители Флориды очень любят стрельбу и порно, - подтверждаю я, - и супермаркеты тоже.
- О, боже! - вздыхает Дэбби, - В том же духе, что и «Голдберг, Голдберг, Атта...». Та же музыка, слова другие.
- Его любимый напев, - подтверждает Шошана. - Он часто так выражается.
- Я просто пытаюсь объяснить, хотя вам и смешно, что нельзя сохранить иудейскую идентичность на основе одного ужасного преступления. Эта ваша одержимость Холокостом как обязательным элементом самоидентификации... вы на нем все ваше воспитание построили. Потому что по-другому вы не можете обеспечить связь поколений. У вас не осталось больше ничего, что связывало бы вас с еврейскими корнями.
- Ого, вот это обидно, - протестует Дэбби. - И однобоко. Еврейская культура существует. И жить богатой культурной жизнью очень даже возможно.
- Нельзя, если ты говоришь о жизни по-еврейски. Иудаизм - это религия. Религия диктует обряд. Культура ничего не значит. Культуру придумали недавно. И поэтому она непостоянна, она все время меняется, она не может обеспечить связь поколений. Это как если ты возмешь две железки и, вместо того, чтобы хорошенько их спаять, просто склеишь их.
- О чем ты? - не понимает Дэбби. - Приведи пример.
Марк поучительно поднимает указательный палец.
- А вы знаете, почему в Израиле все автобусы и грузовики, даже все такси - Мерседесы?
- Им скидку дают из чувства вины? - интересуюсь я. - Или вот: потому что Мерседес производит лучшие машины для перевозки евреев - в них есть какая-то изюминка!
- Потому что мы в Израиле - здравые и непоколебимые в своей идентичности евреи, и нам все равно, где сделана машина, даже после этой войны, и мы водим немецкие автомобили и слушаем еврейские новости из приемников Сименс. Мы не провозглашаем бойкот стране-производителю, мы не занимаемся символическими акциями в память об исторических событиях. А все потому, что сейчас мы живем так же, как жили наши родители до войны. И это нам служит основой во всем - в отношениях, в браке, в воспитании детей.
- Ты что, хочешь сказать, что ваш брак лучше, чем наш? - возмущается Дэбби. - В самом деле? Только потому что вы живете по ритуалу? Ритуал укрепит брак, даже если поженить двух случайных людей?
- Я говорю о том, что в таком браке твой муж не впадает в шок от того, что у жены есть от него секреты. А твой сын не покурит травку, не рассказав сначала тебе. Потому что в таком браке все определено. Отношения расписаны и открыты.
- Потому что они спаяны, - вставляю я, - а не склеены.
- Да, уверен, что Шошана со мной согласится.
Но Шошане не до того. Она старательно ковыряет ножом в яблоке. Мастерит трубку из яблока, потому что тампоны закончились.
- А ваши дочери? - продолжает настаивать Дэбби. - Если они вам все рассказывают, то что же - они сначала вам объявили, а потом начали покуривать?
- Наши дочери растут не как мы, у них совсем другая реальность. Им это все неинтересно.
- Ну это вы так думаете, - говорю я.
- Я точно знаю. У нас другие проблемы, мы не об этом переживаем.
- Давай, рассказывай, - требует Дэбби.
- Давай, не будем, - просит Шошана. - Ну правда, мы выпили, покурили, мы здорово сидим.
- Каждый раз, когда ты просишь его помолчать, - возражаю я, - мне еще больше хочется услышать, что он имеет сказать.
- Мы переживаем не о прошлом Холокосте. Наша проблема - это современный Холокост, из-за которого мы теряем половину евреев нынешнего поколения. Наша беда - это смешанные браки. Вот она - Катастрофа, которая разворачивается у нас перед глазами. Бросьте переживать по поводу мормонов, которые химичат над списком из шести миллионов погибших. Лучше позаботьтесь от том, чтобы ваш сын женился на еврейке.
- Боже ж ты мой! - восклицает Дэбби. - Смешанные браки для тебя Холокост? Ты что, правда... Шошана, скажи... Ты же не ... Ты серьезно сравниваешь ..?
- Ты спрашивала, что я думаю, и вот, что я думаю. Не воспринимай это лично, просто я переживаю, какой пример вы показываете сыну. Ты сама - еврейка, поэтому твой сын для меня - такой же еврей. Абсолютно.
- Я в иешиве училась, проповедник чертов! Можешь не рассказывать мне про правила.
- «Проповедник чертов»? - переспрашивает Марк.
- Именно!
Тут они оба заливаются смехом. «Проповедник чертов» вдруг кажется им самой смешной фразой года. Шошана тоже начинает смеяться, и я к ним присоединяюсь, потому что смех заразителен, особенно когда покуришь.
- Нет, скажи, ты же не считаешь, что моя чудесная семья, что мой замечательный сын, мы все на пути к Катастрофе? Потому что мне ужасно обидно. Такой отличный день будет испорчен.
- Нет, не считаю. У тебя изумительный дом и очаровательная семья, и вы свили уютное гнездо для вашего парня. Ты идеальная мать и хозяйка, настоящая balabusta. Правда!
- Ты меня успокоил, - с облегчением вздыхает Дэбби.
Она склоняет голову почти к самому плечу и счастливо улыбается.
- Можно я тебя обниму? Так хочется тебя обнять.
- Нет, - отказывается Марк, но делает он это очень, очень деликатно. - Но ты можешь обнять мою жену. Что скажешь?
- С удовольствием!
Шошана протягивает мне набитое травкой яблоко, и я затягиваюсь, пока наши жены, слившись в объятиях, приплясывают из стороны в сторону, и мне опять кажется, что они упадут.
- Отличная погода, - констатирую я.
- Прекрасная, - соглашается Марк.
Мы смотрим в окно и наслаждаемся видом безупречных облаков на безупречном небе. И вот, пока мы смотрим и наслаждаемся, мы видим, как небо вдруг темнеет. Все меняется так резко, что даже наши жены разжали объятия и тоже уставились в окно - так разительно поменялось освещение.
- Тут это часто, - говорит Дэбби.
Небеса вдруг разверзаются и начинается мощный, громкий тропический ливень. Он бьется об окна, о крышу, гнет пальмы, и, взбивая воду, подбрасывает надувные матрасы в бассейне.
Шошана направляется к окну. Марк, передав Дэбби яблоко, идет за ней.
- У вас так часто бывает? - не верит Шошана.
- Ну да, - отвечаю я, - Каждый день одно и то же. Внезапно начинается и так же внезапно прекращается.
Наши гости стоят, прижав ладони к стеклу. Долго стоят, а когда Марк, наконец, поворачивается к нам лицом, мы видим, что он, такой весь солидный и суровый, всхлипывает. Плачет, насмотревшись дождя.
- Ты не представляешь. Я уже забыл, как это - жить где-то, где полно воды. Это такая благодать, превыше всего.
- Если бы только у вас было все то, что есть тут у нас... - напоминаю ему я.
- Вот именно, - отвечает он, вытирая глаза.
- Можно выйти? - просит Шошана. - В дождь?
- Конечно, - отвечает Дэбби.
Шошана велит мне закрыть глаза. Крепко зажмуриться. Причем только мне. Честно сказать, когда мне разрешили их открыть, я думал, что она будет стоять голышом. А Шошана всего-то сняла парик и натянула на голову кепку Тревора.
- У меня только один парик на всю поездку, - объясняет она. - Надеюсь, Тревор не против.
- Не против, - успокаивает ее Дэбби.
И мы все выходим прямо под дождь. Мы оказываемся в саду - в изнуряющей жаре, под ударами прохладного, освежающего дождя. От этой погоды, от травки, от выпивки, от всех наших разговоров, я просто на седьмом небе. Должен признаться, в этой кепке Шошана выглядит лет на двадцать моложе.
Нам не до разговоров. Мы пританцовываем, хохочем и припрыгиваем. Как-то само собой получается, что я беру Марка за руку и как бы танцую с ним. Дэбби держит за руку Шошану, и они танцуют что-то типа джиги. Когда я беру Дэбби за руку, у нас получается как бы разомкнутый круг, потому что ни Марк, ни Шошана не держатся друг за друга. И мы танцуем нашу хору под дождем.
Не помню, когда я в последний раз так восторженно дурачился и чувствовал себя свободно. Кто бы мог подумать, это чувство пришло ко мне в компании наших удушающе религиозных гостей... И моя любимая Дэбби - мы с ней снова на одной волне, потому что, пока мы кружимся, она подставляет лицо дождю и задает вопрос, который как раз крутится у меня в голове.
- Шошана, а это ничего? Вам можно? Это не смешанный танец? Не хотелось бы чувства вины после всего.
- Да ничего. Мы переживем последствия.
Вопрос Дэбби нас притормаживает, потом совсем останавливает, хотя мы все еще держимся за руки.
- Это как в старом анекдоте, - начинаю я.
Никто еще не спросил, в каком, а я уже продолжаю:
- Почему хасиды не занимаются любовью стоя?
- Почему? - интересуется Шошана.
- Потому что это может привести к парному танцу.
Пока мы разжимаем руки, Дэбби и Шошана делают вид, что возмущены моей шуткой. Мы чувствуем, что праздник кончился, а дождь исчез с горизонта так же внезапно, как и появился. Марк стоит, уставившись в небо, и губы его плотно сжаты.
- Это очень, очень старый анекдот, - замечает он. - Смешанные танцы наводят меня на мысль об орешках-ассорти, о гриле-ассорти и о салате. Слово «смешанный» наводит на меня страшный голод. Я впаду в истерику, если все, что у вас в доме есть кошерного, это мешок того белого ватного хлеба.
- Ну ты можешь делать катышки, - напоминаю я.
- Диагноз поставлен верно, - отзывается он.
Дэбби, руки у груди как для молитвы, радостно прихлопывает.
- Ты не поверишь, - просто светится она, - какое тебя ждет изобилие!
. . .
Мокрые до нитки, мы вчетвером толпимся в кухонной кладовке: рыщем по полкам и усыпаем пол каплями воды.
- Видали такую кладовку? - вопрошает Шошана. - Просто гигантский склад!
Она вытягивает руки в стороны.
Кладовка и правда большая, и она просто забита продуктами, в том числе и неимоверным количеством сладкого - жизненная необходимость, учитывая, что на дом часто налетают стаи подростков.
- Вы приготовились к ядерной зиме? - недоумевает Шошана.
- Я тебе сейчас расскажу, к чему мы приготовились,- говорю я. - Хочешь знать, насколько Дэбби одержима? Хочешь знать, что для нее значит Холокост? Серьезно - как ты думаешь, насколько?
- Ни насколько, - отвечает Дэбби. - Хватит о Холокосте.
- Расскажи, - требует Шошана.
- Она постоянно обустраивает тайник, где можно спрятаться.
- Ничего себе! - удивляется Шошана.
- Ну ты только посмотри: кладовка с едой, рядом туалет, тут - дверь в гараж. Можно взять гипсокартон и замуровать дверь из гостиной, и никто не догадается, чтÓ за этой стеной. Никто. А если и дверь со стороны гаража замаскировать: инструментами, например, завесить, а дверные петли вывести на другую сторону, заставить эту стену великом, газонокосилкой - у тебя получится замкнутое пространство с проточной водой, туалетом и едой. Если спрятаться здесь, то в дом можно пустить на постой другую семью. И никто не догадается.
- О, боже, - вздыхает Шошана, - хоть и покинула меня кратковременная память от всех этих родов...
- И от травки, - добавляю я.
- И от травки тоже. Но я помню! Я с детства помню, что она всегда, - Шошана поворачивается к Дэбби, - ты всегда заставляла меня играть в эту игру. Найти укромное место. Потом хуже, страшнее...
- Давай не будем, - просит Дэбби.
- Я знаю, о чем ты, - я рад, что об этом зашла речь. - Её игра, да? Она играла с тобой в эту безумную игру?
- Хватит уже об этом, - просит Дэбби.
Но Марк, который все это время молча и самозабвенно изучает этикетки с сертификатами кошерности, разрывает пакетики с батончиками в сто калорий, ест горстями жареный арахис из банки, прервавшись только однажды, чтобы спросить: «Что это за фиги Newman?», вдруг замирает и просит:
- Хочу поиграть в эту игру!
- Это не игра! - протестует Дэбби.
Я рад, что она это сказала, потому что все эти годы я пытаюсь заставить ее в этом признаться. Это не игра. Это все очень серьезно, и все эти приготовления - это серьезное отклонение, которому я не хотел бы подыгрывать.
- Это игра в Анну Франк, - говорит Шошана. - Правильно?
Я вижу, как расстроилась Дэбби, и стараюсь ее защитить.
- Это не игра, - поправляю я Шошану. - Это как раз то, о чем мы говорим, когда мы говорим об Анне Франк.
- Как играют в эту не-игру? - интересуется Марк. - Что нужно делать?
- Это игра про Праведников мира, - объясняет Шошана.
- Это игра «Кто меня спрячет?» - поправляю ее я.
- Представляем, что случился второй Холокост, - сдается Дэбби и робким голосом продолжает, - это серьезное исследование, мысленный эксперимент, в котором мы участвуем.
- В который мы играем, - поправляет ее Шошана.
- Ну вот, мы иногда рассуждаем, кто из друзей-христиан спрятал бы нас, случись Холокост в США.
- Непонятно, - говорит Марк.
- Да понятно, - настаивает Шошана, - все тебе понятно! Ну смотри. Если бы случилась Катастрофа, если бы она вдруг случилась опять... Представь, что мы в Иерусалиме, на дворе 1941 год, а Великий Муфтий пришел к власти, вот как бы поступил твой друг Джебедайя?
- А что бы он смог сделать? - недоумевает Марк.
- Он мог бы нас спрятать. Рискнуть собственной жизнью, жизнью своих родных и близких. Вот об этом и игра: сделал бы он это ПО-НАСТОЯЩЕМУ для тебя?
- Ну этот мормон бы сделал, - размышляет Марк. - Что там эта кладовка, им предписано хранить годовой запас еды на Судный день или что-то в этом роде. И воды тоже. Годовой запас. И любовью они занимаются через простыню... Ой, нет, - поправляет себя Марк, - это же, кажется, нам так предписано...
- Ну все, - прерывает его Дэбби,- хватит, не будем мы в это играть. Выйдем отсюда. Я закажу еды из кошерного ресторана. Устроим пикник на траве, поужинаем как полагается, а то жуем всякую ерунду.
- Нет уж, - протестует Марк, - Я хочу играть! Для меня это все серьезно.
- Ну и что, спрятал бы тебя твой друг? - спрашиваю я.
- Меня и всех моих детей? - интересуется Марк. - Я что, должен представить себе подпольный мотель в Иерусалиме, где он может спрятать 12 человек?
- А что, - подхватывает Шошана, - в семинарии, например, или где-то там. Почему бы и нет?
Марк надолго задумывается. Жует фиги и размышляет. По взгляду его видно, что он принимает все очень близко к сердцу, что для него это очень серьзный вопрос, предельно серьезный.
- Да, - заключает Марк, и вид у него очень взволнованный. - Думаю, что да, Джеб бы нам помог! Он бы нас спрятал. Он бы рискнул всем.
- Я тоже так думаю, - поддерживает его Шошана и улыбается. - Ух ты, от этой игры начинаешь как-то по-взрослому ценить людей!
- Да, - говорит Марк, - Джеб хороший человек.
- Теперь вы, - поворачивается к нам Шошана, - ваша очередь.
- Но у нас больше нет общих знакомых, - колеблется Дэбби. - А мы обычно о соседях говорим.
- Наши соседи напротив, - поясняю я, - очень показательный пример: муж, Митч, он бы нас спрятал, точно знаю, он жизнь положит за праведное дело. А вот его жена...
- Да, - поддерживает меня Дэбби, - ты прав. Митч бы нас спрятал, но Глория, она бы отступилась. В один прекрасный день, пока муж на работе, она бы нас сдала.
- Тогда можете взять себя в пример, - предлагает Шошана. - Вот как бы все было, если б один из вас был не-евреем? Вы бы спрятали друг друга?
- Давай играть, - говорю я. - Я буду не-евреем, потому что я на него больше похож. Женщина, у которой в гардеробе все еще висит юбка до пят - такую сразу арестуют!
- Ну хорошо, - соглашается Дэбби.
И вот я стою расправив плечи, как будто в строю. Стою задрав подбородок, чтобы жена могла изучить меня получше. Чтобы она могла хорошенько всмотреться, подумать и решить, стÓящий ли человек ее муж. Смогу ли я, хватит ли у меня совести (и это непростой вопрос, а очень серьезный) рискнуть жизнью, чтобы спасти ее и нашего сына?
Дэбби смотрит внимательно, улыбается и, легонько так, толкает меня в грудь.
- Ну конечно, спрятал бы!
И крепко меня обнимает.
- Теперь вы, - говорит Дэбби, все еще сжимая меня в объятиях, - ты и Юри.
- А чем смысл?- недоумевает Марк, - даже если только представлять.
- Ш-ш-ш, - говорит Шошана. - Просто становись вон там и представь, что ты не-еврей, а я буду смотреть.
- Но если бы я был не-еврей, то это был бы не я.
- Это точно, - замечаю я.
- Видишь, он согласен. Мы бы не были женаты. И у нас не было бы детей.
- Да представь только, - настаивает Шошана. - Ну смотри, - она закрывает дверь кладовки. - Вот, Южная Флорида, и мы тут прячемся во время второго Холокоста. Ты не-еврей, а мы втроем спрятались в твоей кладовке.
- Да ты только посмотри на меня! - горячится он.
- Давай так, - предлагаю я, - представь, что ты подпевала в группе ZZ Top, знаешь такую группу?
Дэбби разжимает объятия, чтобы хлопнуть меня по руке.
- В самом деле, - настаивает Шошана, - сделай усилие и посмотри на нас троих вот так: это твой дом, а мы в твоей власти, заперты в этой комнате.
- А ты что в это время будешь делать? - спрашивает Марк.
- А я буду смотреть на тебя и представлять.
- Окей, - соглашается он. - Давай, начинаем. Я буду тут стоять, а ты представляй.
И вот мы играем, все четверо. У каждого своя роль, и мы в нее вкладываемся. Мы и в самом деле включаем воображение. Я вижу, как Дэбби наблюдает за ним, как он смотрит на нас, и как Шошана пристально разглядывает мужа.
Долго стоим, трудно даже сказать, сколько времени прошло: свет, который пробивается через щель под дверью, слегка тускнеет, видимо, опять набегают тучи.
- Ну что, спрятал бы я вас? - серьезным голосом спрашивает он.
Впервые за весь день я вижу, как он протягивает руку, точно моя жена, и касается ладони Шошаны.
- Как думаешь, спрятал бы, Шоши?
По Шошане видно, как она задумалась о своих детях, хотя этого нет в правилах игры. Видно, что она не совсем по правилам представляет. Помолчав, она говорит «Да», но как-то невесело. Она отвечает «Да», но для него ответ звучит так же, как и для нас, поэтому он все повторяет и повторяет свой вопрос.
- Ну, спрятал бы я вас? Даже если б мне грозила смерть, но вы бы спаслись, и я один бы погиб за то, что вас укрыл? Ну, спрятал бы?
Шошана высвобождает свою руку из его. Она молчит. И он молчит. И никто из нас четверых не в силах сказать вслух то, что произнести невозможно: эта женщина не верит, что муж бы ее спрятал.
Как же нам быть? Что дальше? Так и стоим вчетвером, узники кладовки. Боимся открыть дверь, чтобы не выдать нашу тайну.