Первый учитель.

[rbvekpros]

1725 годом мы датируем появление первой программы просвещения инородцев на Среднем Урале. В этом году Геннин подает в правительство развернутую записку о причинах набегов башкир и мерах к их пресечению.


«Есть и то причина, что междо оными грамоте умеющих никого нет и когда указ придет, то они ни перевести, ни вырозуметь обстоятельно не могут и приемлют за невыразумение правилное в непристоиное или и то случается, что посылныя читают им и требуют не то, что написано, за которое от них бывают споры и посланным смертныя убивства». Геннин предлагает:

«4. Взять от лучших мурз детей и обучить грамоте рускои. Однако ж надобно, чтоб учители были добраго жития, а особливо не пияницы, (которые татарам весма мерско). К тому ж, чтоб силою к вере не понуждали, но ласкою и толкованием по малу закон христианскои знать им давали, чрез что со временем без принуждения вкоренится. Для безопасности обявить татаром, что то чинится для их ползы, от сожаления, слыша всегдашния им от судеи, камисаров и подячих утеснения, и чтоб обучася мурзы грамоте могли сами оные достоинства получать как росииския дворяне и протчие потребныя представления.

5. Оным ученикам для охоты с начала дать болшую в науках послабу нежели нужно, дабы учащияся не весма стужали и отцы не видали б детеи своих в тяжком принуждении или утеснении, для содержания же оных, на пищу хотя малое что ис казны определить. А ежели которыя похоят и по татарски учится, то позволить иметь особного мастера, которои будет по полудни учить и тако с охотою вкоренится потребное». [1]

Одно из самых драматичных событий того периода - Башкирская война. Вот так однажды Николай Корепанов наткнулся на документы, связанные с судьбой первого татарского учителя в Екатеринбурге, человека, так и не нашедшего ни своего места в жизни, ни оправдания той жизни, которой жила колониальная Россия. Так уж получилось, что первым написал о загадочном муаллиме русский историк, с тем пониманием, которое я не находил у татар или башкир. Больше мне нечего добавить, я с удовольствием знакомлю читателя с этим маленьким шедевром. Р.Б.

«Июльским тихим вечером 1735 года екатеринбургские жители сидели на крылечках под остывающим небом, ле­пили пельмени, вспоминали по-разному прожитый день, все доброе и злое, что совер­шили, обдумывали нажитые за день неодинаковые мысли. Ожидали сна, а дождались войны.

С колокольни уктусской Ни­колаевской церкви ударил на­бат, долетев всполошенной птицей от южных границ Ека­теринбургского ведомства, и вмиг заглушил в людях то раз­ное, что успели они надумать за день и за жизнь. Людей вы­плескивало со дворов на ули­цы, люди хватали на бегу то­поры и ведра, готовясь тушить лесной пожар, и слышали ото­всюду, и повторяли услышан­ное: «Башкиры поднялись, башкирская война». И забился колокол на Екатерининской церкви как пойманная птица. И застыли мужчины, и громко запричитали женщины, а по­том была кровь.

Потом были необученные роты новонаборных рекрут, не умеющих заряжать фузеи, были команды мастеровых, оставив­ших стоять пустыми целые за­воды, была копьями и луками вооруженная «вольница» из охотою явившихся повоевать и пограбить крестьян. Были бое­вые сотни башкир, верных пре­столу, свирепых в бою с ро­дной кровью. Были доброволь­ные заложники - аманаты - съезжавшиеся на Екатерин­бургский каторжный двор ради мира в родных кочевьях и де­ревнях. Были вожди башкирс­кие Юсуп Арыков, Акай Кучумов, Мандар Тюлькучурин и иные с тысячными отрядами убежденных людей. А еще был абыз Заит Семенов, свобод­ный человек с образом мыслей не как у всех.

Был Заит ясачный татарин Казанской дороги деревни Больших Тархан Отец - кряшен, крещенный, понадеялся на Христов рай или хоть на умаление обид от хозяев зем­ной жизни за не их веру. Гово­рил сыну: ты подумай, листок ветки моей, ты хорошенько подумай, ох, подумай, что во­круг нас. Молчал Заит: как поспоришь с отцом? Но не отцом же путь народа начертан, с него разве свернешь? И стал абызом: мулле легче объяс­нить, что свобода или несво­бода - внутри. Что лицемеры боятся, если Кто-то свыше про­чтет сердца их.

В то время казанский гу­бернатор наказал ясачным с семьями не ходить никуда, не отъезжать, не кормиться ни­где за губернией. Дом-де ваш здесь. Но какой губернатор, какой начальник смеет сказать, где у человека дом? Бог может сказать и сам человек. Тесно будет жить с таким губернато­ром в одной губернии под од­ним казанским небом. Двинулся Заит в Башкирь. Сзади Рахима Ибраева дочь плетется, тащит следом трех сыновей да двух дочек. В зем­лях казанских и алаторских та­тар, живущих в Башкирии, на­зываемых мещеряками, посе­лился Заит. Принес грамоту детям мещеряцким и башкир­ским, грамоту по их вере, благородные узоры древних букв. Как птица свободный, как птица бедный явился Заит. За душой одна медная черниль­ница да горсть чернильных орешков. Да Священная кни­га. Да корольки-камушки, украшение замужней женщины, на руках милой. Но кого на свете народ уважает больше, чем учителя? Имя старшины дети могут не знать, но не имя муаллима.   Со  старшиной взрослые мужчины каждый по-своему разговаривает, но с муаллимом - все одинаково. Ста­рики в этом мире всех учить могут как жить, всех судят, и самого старшину, но не муал­лима. На сто волостей будет один муаллим - будет он пер­вый человек. Через год пол ­Башкирии знало: живет в де­ревне Алабуге абыз Заит Семен-улы, муаллим.

Доходная вещь авторитет. Хорошо стал жить абыз. Двор богатый, лошадей пяток и больше, коров, баранов пол­но. Слишком хорошо. Бог не терпит такого. Кому на роду написано будить заснувших, не давать людям спать, застав­лять их ночами ворочаться с боку на бок, вставать с постели и глядеть во тьму, тому не заплыть жиром, не превратиться в жирного кота, тому при­нимать на себя совесть от не болеющих ею. Муаллим разве не совесть нации? Разве муаллиму допустимо думать как все, быть как все? Война каждого проверит, Башкирская война.

...От войны мещеряки потя­нулись тайными сакмами в Русь, в земли горных заводов, а частью - в боевые сотни вождей башкирских. Друг Заита, абыз Мустафа Кутлу-Мухаметев, открыл в себе дар со­чинять воззвания, огнем вос­пламенявшие сердца мусуль­ман. Приезжал в Алабугу, го­ворил: давай вместе. Волк наш предок. Тысяча ангелов нас поддержат, бросим страх в сердца нечестивых. Смотрел в глаза, ждал ответа. «Решайся, Заит».

Молчал Заит. О чем гово­рить с человеком, возжаждав­шим огня и крови, забывшим все цвета кроме красного, за­бывшим, что цвет Священной книги - цвет проснувшейся степи? Пусть запомнят это уче­ники, этому учил их Заит: учи­тесь мыслить не как все, хотя бы и посреди крови. Может быть, когда вырастете, прочте­те не листки абыза Мустафы, а иное.

Учил, пока не исхлестали плетьми отцы учеников. Сте­гали и приговаривали: «Может, ты шпион, Заит? Чему наших детей учишь, сын кряшена? Для чего русских разорять не ходишь? Какой ты абыз, шай­тан тебя задери? А, Заит?» Молчал Заит: что скажешь злобной ограниченности. Бог им ответит, если захочет, а он всего лишь абыз, мулла.

Разорили двор Заита, забра­ли лошадей и скот весь. Дви­нулся абыз в Русь. На груди медная чернильница на ремеш­ке, в кармане горсть черниль­ных орешков, под мышкой Свя­щенная книга. Сзади Рахима с детьми плетутся, тащат уцелев­ший скарб. Рассчитал Заит, ког­да христианский Великий Пост начнется, он это умел, чтоб в святое для русских время объ­явиться, и не пролилась бы не­чаянно кровь беженцев, и обошлось бы без грабежа.

Но, наверное, русские пока воюют, свой святой месяц по-другому отмечают, чем мусуль­мане Обобрали абыза до нит­ки солдаты и конторские жир­ные коты. Отобрали скарб весь, отняли медную черниль­ницу, сорвали корольки-камуш­ки с рук Рахимы. Видно, за миролюбство из своего кармана платить надо.

Весной 1736 года явился абыз в Екатеринбург - мир сему городу и жителям этого города - предстал пред глав­ным русским командиром Та­тищевым: мир тебе, командир. Сказал: «Я муаллим, командир, детей учу, жизнь не кончена в тридцать пять, сам знаешь».

Слышал Заит, есть у Тати­щева особая гордость души, за­ботливо взлелеянная и оберегаемая как цветок в бушующей пожаром степи. Пять екатерин­бургских школ - словесная, арифметическая, чертежная, не­мецкая, латинская. В Европе го­ворят Татищев вырезает баш­кир, сам азиат. Так пусть же видят - нигде в России таких школ нет, нигде. И вот - как причудливый подарок судьбы, как недавно присланный из Гер­мании красочно расписанный Коран на немецком, как благая весть с небес - приходит бег­лый татарин и говорит: я учи­тель, командир, быть шестой школе, татарской. Пусть же зна­ют в Европе - мы их тут не режем, а просвещаем. Ради та­кого дела и ученики найдутся. Известно какие. «Взятые в полон башкирские и татарские робята».

Весной 1736 года одна за другой снаряжались и уходили в «башкирские походы» дра­гунские и крестьянские коман­ды, билась по всем четырем дорогам Башкирии «верные» с повстанцами, российское вой­ско загибалось от сибирской язвы в лагере на озере Кы-зылташ, Мандар Тюлькучурин с отрядом невысоких, черно­волосых, убежденных в своей правоте людей перешел Киртмелянский брод на реке Тече и бесстрастно смотрел на север; Екатеринбург, поделенный на оборонительные округа, ощетинился пушками и розданными обывателям фузеями. А Заиту Семенову сыну выделили казенную квартиру, отвели казенный покос, назначили учительское жалованье. Все чин чином. Но на какое до­вольствие поставить душу муаллима, ей чем платить?

Целый год делал свое дело Заит, целый год был отцом од­ним на всех, выписывал перед полонятами благородной древней вязью  «Ужели вы думаете, что войдете в рай, тогда как с вами не было еще подобного тому, что было с вашими предшественниками, кото­рых теперь уже нет?» А через год проводил в рабство, отдал в чужие руки, что, выдернув деревца из земли, обрубили едва пущенные корни. Половину разобрали офицеры в дворовые люди, остальных отправили в Петербург отучать от грамоты и веры народа и быть верными престолу.

Приходил к Заиту новый зна­комый его, абыз Махмут Мемеделин, говорил: «Бросай это дело, Заит, сломаешься, если не сломался уже, переходи ко мне». Группа грамотных татар .под командой Махмута целыми днями листала духовные книги и письма аманатов с каторжно­го двора и от их родни с воли. Искали вложенные, подшитые, вклеенные листки Мустафы Кутлу-Мухаметева. Хорошо жили те татары, как и положе­но кормящимся от борьбы за убеждения. Без счета храни­лось ковров в екатеринбургс­кой квартире абыза Махмута, никому не рассказывал он, ка­ково награждение получает от командиров. Говорил: «Не сжи­май своего сердца, Заит. Мож­но и в этом городе хорошо жить, мир ему Можно на вос­точные его ворота, на Исетские, намаз совершать».

Сухими глазами смотрел Заит на приходившего, молча выслушивал. Знал Заит, како­во быть богатым, но знает ли пришедший, каково на сердце муаллима? О стебельки мои степные!

Что же делать муаллиму? Муаллим только человек. Как это в Священной книге? «Не Бог, а только учитель...» Разве может один человек остано­вить народы? Кто услышит то­ненький писк посреди общего рева? Не стал Заит никого су­дить, не стал за других ре­шать, за себя решил. Не про­щай мне, Рахима, хотя это твое такое дело - прощать.

13 июня 1737 года ушел Заит из города этого неведомо куда, бежал тайно Позвал с собой только старшего сына: с вывод­ком по горам не побегаешь. Рахиму же Ибраеву дочь выслали власти на прежнее место, в де­ревню Большие Тарханы.
...Никто не знает, в какую сторону направился из города абыз Заит Семенов, свобод­ный человек с образом мыслей не как у всех, в каком краю закрыл глаза первый татарс­кий учитель Екатеринбурга, пу­шинка, закрученная башкирс­кой войной, четвертым башкир­ским восстанием. Знали за сотни лет до восстания, не забыли и потом: особенный строй мыслей одного человека не из­менит пути народа, не прине­сет добра семье. Но зачем-то ведь живут такие?» [2]

[1] Геннин В. Уральская переписка с Петром I и Екатериной I. Ек-г, 1995. - сс..286-288.
[2] Николай Корепанов «Первый учитель». - «Областная газета», 16 августа 1995. Тематическая страница «Якташ».