Репрессии 06. Сарабский и Шарафутдинов. Горшков и Шарафутдинов.
Сарабский и Шарафутдинов.
Личность Сарабского вызывает интерес и уважение, он лишь однажды «дрогнул», но остальные два года, которые он провел по тюрьмам, говорят о том, что перед нами сильный человек, но материалы документы и здесь носят противоречивый характер.
11 января 1938 года Сарабский арестован. 13 января первый допрос, следователь Шарафутдинов, он не предвещает ничего страшного. В протоколе допроса от 20 января содержиться признание в участие в националистической организации, в которую Сарабский завербован, якобы, Садыковым. Следующий допрос, проведенный Шарафутдиновым происходит 13 июня 1938 года. Следует категорический отказ от подписей под протоколом от 20 января. То же самое происходит на допросах 15 и 16 июня.
27 августа 1938 года следствие закончено. Сарабский знакомится с материалами, требует очных ставок и возможность собственноручно написать объяснения, и приложить к делу некоторые документы, а также газетные статьи о Манчажском районе. С всеми выводами категорически не согласен. В приложении к делу Сарабский утверждает, что подписал протокол не 20 января, а 20 февраля! Вторичная просьба очных ставок, приложение написано очень логично и умно. Кроме всего прочего, он отмечает, что Хальков И Шарафутдинов угрожали, что будет арестована жена, а дети будут высланы.
Дело ведет уже Шарин и 20 сентября отправляет его на рассмотрение Особого Совещания НКВД. На запрос о деле Сарабского Шарафутдинов отвечает следующее: Сарабский содержался в камере Свердловской тюрьмы, где «обрабатывал» сержант ГБ Горшков, исходя из этого весьма возможно, что Сарабский так скоро дал свои первые показания, а затем, когда камеры Горшкова стали отказываться от показаний, отказался и Сарабский». [1]
Горшков и Шарафутдинов.
А вот, что показывал на допросе от 19 января 1940 года Петр Ильич Горшков, бывшай сотрудник НКВД:
«…В начале работы в тюрьме следствие проводилось нормальным образом, т.е. упорно сидели над каждым арестованным и добивались признания. В этот период стали поступать в большом количестве арестованные по иноразведке - китайцы, финны, корейцы, харбинцы. Тюрьма была переполнена арестованными. С этого времени начинаются массовые признания арестованных. Особенно рост признаний произошел после оперативного совещания в кабинете Боярского (число и месяц не помню), который заявил : что Управление НКВД следствие плохо развернуло» и на вопрос как быть с такими арестованными, которые работают в лесу? Боярский ответил буквально так: «Что мало леса сгорело? Пишите, что лес жег, трактора выводил из строя». Этим самым руководство в лице Боярского дало прямую установку писать в протокол все, что придет в голову следователю. Я помню случай, который был лично со мной. Я несколько дней работал с арестованным Блюм (инженер-строитель), который дал показания о своем вредительстве на строительстве, а был арестован, как шпион. Признаний о шпионской деятельности я не добился и арестованного взял себе Кричман и были получены показания на нескольких листах о его шпионской деятельности. Кроме того, Кричман взял у меня второго арестованного, который у меня также не признавался, по фамилии Берланд, и через четыре дня Кричман получил протокол допроса на 30 страницах, где указывалось, что Берланд является крупным руководителем шпионско-террористической организации. В этом же протоколе было указано, что изучением военного дела и снабжением оружием занимался начальник ГО НКВД Лосос. Этот протокол допроса был показан мне. Я был в ужасе от прочтения протокола и сделал себе вывод, что я не умею работать. Протокол я тогда принял за чистую монету. После того, как Берланд подписал этот протокол допроса, был послан в камеру №27 к арестованным, числящимся за бригадой Морозова, где проводил работу среди арестованных, чтоб прийдя на следствие давали показания.
На оперсовещаниях у Кричмана стала резко «улучшаться» работа бригады Дермана и Дерман ставился как в пример. Меня этот вопрос заинтересовал, почему количество признавшихся в бригаде Дермана растет, вскоре я установил, один из следователей Дермана - старший оперработник Шарафутдинов попросил, чтоб я его пустил в свою комнату на несколько минут для подписания арестованными своих показаний, что мною было разрешено. В комнату была вызвана малограмотная женщина - арестованная по статье 58 пункт 6 УК, в протоколе допроса было записано, что эта арестованная является участницей контрреволюционной шпионско-диверсионной организации, руководители и участники контрреволюционной организации человек 11, а Шарафутдинов зачитал ей совсем другое, а именно то, что она виновной себя не признает ни в чем, а когда она стала подписывать протокол, заметила ряд фамилий в тексте и попросила объяснить, что тут написано, последний ей заявил, что это записаны ваши земляки-колхозники, после подписи протокола допроса арестованной я немедленно доложил обо всем виденном и слышанном Морозову, который сразу же вызвал Шарафутдинова, последний Морозову признался в том, что таким образом он допросил несколько человек. Как мне говорил Морозов, он обнаружио таких дел у Шарафутдинова 25, со слов Морозова мне было известно, что он докладывал об этом командованию, в частности Кричману И Боярскому. После этого Дерман и Шарафутдинов были переведены из тюрьмы на следственную работу непосредственно в Управление НКВД»… [2]
Сарабский и Шарафутдинов. Продолжение.
Справка от 11 мая 1939 года по поводу Халькова говорит о том, что он никакого отношения к делу не имел. Хальков уже арестован. [3]
Из протокола допроса Шарафутдинова по делу Сарабского от 27 июня 1940 года, допрос ведут начальник 3 отдела УГБ старший лейтенант ГБ Шашкин и начальник 2 отделения 3 отдела УГБ Шарин:
«В допросах Садыкова я принимал участие и писал его протокол вместе с бывшим зам.начальника 3 отдела УГБ Кричманом и еще один работник, фамилии которого сейчас не помню.
Теперь, обдумав вопрос с делом Сарабского, я пришел к выводу, что показания Садыкова в отношении Сарабского не соответствуют действительности по следующим мотивам:
При допросе Садыкова, Садыков не сам назвал Сарабского, как участника контрреволюционной организации, а ему один из следователей, не помню сейчас кто, назвал Сарабского, спросив Садыкова «Сарабский тоже состоял в Вашей организации»? Садыков ответил - да. Ему тогда снова задали вопрос «Вы его завербовали»? Садыков ответил: да.
Учитывая то обстоятельство, что Садыков прошел камерную обработку в камере №9 в тюрьме №1, в которой подследственных настраивали т.н. «колуну» на то, чтобы они подписывали все то, что скажет следователь, я и делаю вывод, что Садыков назвал Сарабского, как участника контрреволюционной организации именно потому, что ему назвали его при допросе один из следователей». [4]
Следующий вопрос звучал приблизительно так:
«Обвиняемый Сарабский от 15 февраля 1939 года в заявлении на имя Председателя Верховного Совета СССР говорит, что к нему при следствии по его делу Вами, Шарафутдиновым, применялись провокационные методы следствия, в частности, Сарабский заявляет следующее:
«19 января 1938 года следователь Шарафутдинов вызывает меня и предъявляет протокол обвинения санкционированный военным прокурором по ст.58-6-11, т.е. будто бы я состоял в буржуазно-националистической контрреволюционной партии и одновременно являюсь агентом японской разведки.
Прочитав мне протокол обвинения я возмутился этому ложному грязному обвинению и потребовал основания для предъявления этого протокола, следователь мне тут же показал заявление редактора областной национальной газеты «социализм юлы» Садыкова в том, что будто бы я завербован им в вышеуказанную организацию. Когда я тут же потребовал очную ставку с Садыковым следовательзаявил «Садыков тоже не виновен, не сотоит ни в какой контрреволюционной организации, но подписанием этих документов он помогает партии и правительству». Подвергаясь каждодневной обработке камеры в течение месяца обману и провокации со стороны следователя Шарафутдинова и начальника отделения Халькова вынудили и заставили меня подписать ложный документ. Например следователь Шарафутдинов говорил: «партия и правительство нуждается в документах для того, чтобы из страны Советов изгнать и предъявить счет множеству иностранных консулов на материальные убытки, причиненные их агентурой. Сейчас в Москве при Наркомотделе работает специальная комиссия лиги наций, которая рассматривает эти документы, после чего этот вопрос будет обсуждаться на очередной сессии лиги наций. Дальше следователь продолжает, чтобы помочь партии и государству за это взялись органы НКВД, «для того мы, некоторые следователи создали буржуазно-националистический контрреволюционный штаб, во главе которого назначили сына крупного кулака муллы Абайдуллина Шагата (психически больного, лежавшего в психических больницах Перми и Свердловска) и заместителями назначили Садыкова и Ижбулатова. Через Абайдуллина мы вербуем беспартийных, а через Садыкова и Ижбулатова - коммунистов в эту контрреволюционную организацию. Ты обязан верить органам НКВД как старый член партии, т.к. этим делом руководит секретарь ЦК Ежов по поручению ЦК ВКП(б). Подписав этот документ через месяц или полтора вы будете освобождены».
Подтверждаете ли Вы факты, изложенные Сарабским в его заявлении? [5]
Ответ: Факты провокационных методов ведения следствия я категорически отрицаю.
Никаких уговоров провокационного характера при следствии по делу Сарабского я не применял. Протокол допроса Сарабского первоначально писал я вместе с бывшим зам.нач. 3 отд. Кричман, протокол этот был написан от руки примерно на 3-4 страницах протокол писал в присутствии Сарабского и был им подписан.
Впоследствии этот протокол мною был передан Кричману, который его редактировал, причем поправок было настолько много, что впоследствии отпечатывания, он оказался значительно больше, чем был раньше. Ясно, что содержание протокола было изменено, в частности в первоначальном протоколе допроса в числе завербованных Сарабским был указан Хафизов работник Манчажского РК ВКП(б), а после корректировки протокола вместо Хафизова был включен Кричманом Колпаков».
Далее Шарафутдинов пространно расказывает о том, что Сарабский отказался подписывать этот протокол: тот был написан от руки, этого я не говорил и т.д. Далее по тексту: «Примерно часа полтора я убеждал Сарабского в необходимости подписать этот протокол. Я говорил Сарабскому, что его жизнь в руках следствия, что протокол корректировал начальник и его надо подписать, но он упорно не подписывал. Тогда я попросил зайти ко мне пом.нач. 2 отделения Халькова и помочь убедить Сарабского, когда Хальков зашел ч передал ему записку, что ухожу в буфет и вышел, пояснив предварительно, что Сарабский отказывается от подписи протокола. Когда я вернулся из буфета, то протокол был уже подписан». [6]
27 июня 1940 г. проводится очная ставка Сарабского и Шарафутдинова. Каждый остается при своем, Сарабский лишь делает одно дополнение: Кричмана я совершенно не знал. Кроме Шарафутдинова меня никто не допрашивал и протокол подписал в присутствии только одного Шарафутдинова. [7]
3 июля 1940 года принимается постановление о невиновности Сарабского, 5 июля - он освобождается.
[1] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.229.
[2] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.23955, л.67.
[3] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.235.
[4] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.244.
[5] Этого заявления в деле Сарабского я не увидел (прим.Р.Б.)
[6] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.251.
[7] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.254.
Личность Сарабского вызывает интерес и уважение, он лишь однажды «дрогнул», но остальные два года, которые он провел по тюрьмам, говорят о том, что перед нами сильный человек, но материалы документы и здесь носят противоречивый характер.
11 января 1938 года Сарабский арестован. 13 января первый допрос, следователь Шарафутдинов, он не предвещает ничего страшного. В протоколе допроса от 20 января содержиться признание в участие в националистической организации, в которую Сарабский завербован, якобы, Садыковым. Следующий допрос, проведенный Шарафутдиновым происходит 13 июня 1938 года. Следует категорический отказ от подписей под протоколом от 20 января. То же самое происходит на допросах 15 и 16 июня.
27 августа 1938 года следствие закончено. Сарабский знакомится с материалами, требует очных ставок и возможность собственноручно написать объяснения, и приложить к делу некоторые документы, а также газетные статьи о Манчажском районе. С всеми выводами категорически не согласен. В приложении к делу Сарабский утверждает, что подписал протокол не 20 января, а 20 февраля! Вторичная просьба очных ставок, приложение написано очень логично и умно. Кроме всего прочего, он отмечает, что Хальков И Шарафутдинов угрожали, что будет арестована жена, а дети будут высланы.
Дело ведет уже Шарин и 20 сентября отправляет его на рассмотрение Особого Совещания НКВД. На запрос о деле Сарабского Шарафутдинов отвечает следующее: Сарабский содержался в камере Свердловской тюрьмы, где «обрабатывал» сержант ГБ Горшков, исходя из этого весьма возможно, что Сарабский так скоро дал свои первые показания, а затем, когда камеры Горшкова стали отказываться от показаний, отказался и Сарабский». [1]
Горшков и Шарафутдинов.
А вот, что показывал на допросе от 19 января 1940 года Петр Ильич Горшков, бывшай сотрудник НКВД:
«…В начале работы в тюрьме следствие проводилось нормальным образом, т.е. упорно сидели над каждым арестованным и добивались признания. В этот период стали поступать в большом количестве арестованные по иноразведке - китайцы, финны, корейцы, харбинцы. Тюрьма была переполнена арестованными. С этого времени начинаются массовые признания арестованных. Особенно рост признаний произошел после оперативного совещания в кабинете Боярского (число и месяц не помню), который заявил : что Управление НКВД следствие плохо развернуло» и на вопрос как быть с такими арестованными, которые работают в лесу? Боярский ответил буквально так: «Что мало леса сгорело? Пишите, что лес жег, трактора выводил из строя». Этим самым руководство в лице Боярского дало прямую установку писать в протокол все, что придет в голову следователю. Я помню случай, который был лично со мной. Я несколько дней работал с арестованным Блюм (инженер-строитель), который дал показания о своем вредительстве на строительстве, а был арестован, как шпион. Признаний о шпионской деятельности я не добился и арестованного взял себе Кричман и были получены показания на нескольких листах о его шпионской деятельности. Кроме того, Кричман взял у меня второго арестованного, который у меня также не признавался, по фамилии Берланд, и через четыре дня Кричман получил протокол допроса на 30 страницах, где указывалось, что Берланд является крупным руководителем шпионско-террористической организации. В этом же протоколе было указано, что изучением военного дела и снабжением оружием занимался начальник ГО НКВД Лосос. Этот протокол допроса был показан мне. Я был в ужасе от прочтения протокола и сделал себе вывод, что я не умею работать. Протокол я тогда принял за чистую монету. После того, как Берланд подписал этот протокол допроса, был послан в камеру №27 к арестованным, числящимся за бригадой Морозова, где проводил работу среди арестованных, чтоб прийдя на следствие давали показания.
На оперсовещаниях у Кричмана стала резко «улучшаться» работа бригады Дермана и Дерман ставился как в пример. Меня этот вопрос заинтересовал, почему количество признавшихся в бригаде Дермана растет, вскоре я установил, один из следователей Дермана - старший оперработник Шарафутдинов попросил, чтоб я его пустил в свою комнату на несколько минут для подписания арестованными своих показаний, что мною было разрешено. В комнату была вызвана малограмотная женщина - арестованная по статье 58 пункт 6 УК, в протоколе допроса было записано, что эта арестованная является участницей контрреволюционной шпионско-диверсионной организации, руководители и участники контрреволюционной организации человек 11, а Шарафутдинов зачитал ей совсем другое, а именно то, что она виновной себя не признает ни в чем, а когда она стала подписывать протокол, заметила ряд фамилий в тексте и попросила объяснить, что тут написано, последний ей заявил, что это записаны ваши земляки-колхозники, после подписи протокола допроса арестованной я немедленно доложил обо всем виденном и слышанном Морозову, который сразу же вызвал Шарафутдинова, последний Морозову признался в том, что таким образом он допросил несколько человек. Как мне говорил Морозов, он обнаружио таких дел у Шарафутдинова 25, со слов Морозова мне было известно, что он докладывал об этом командованию, в частности Кричману И Боярскому. После этого Дерман и Шарафутдинов были переведены из тюрьмы на следственную работу непосредственно в Управление НКВД»… [2]
Сарабский и Шарафутдинов. Продолжение.
Справка от 11 мая 1939 года по поводу Халькова говорит о том, что он никакого отношения к делу не имел. Хальков уже арестован. [3]
Из протокола допроса Шарафутдинова по делу Сарабского от 27 июня 1940 года, допрос ведут начальник 3 отдела УГБ старший лейтенант ГБ Шашкин и начальник 2 отделения 3 отдела УГБ Шарин:
«В допросах Садыкова я принимал участие и писал его протокол вместе с бывшим зам.начальника 3 отдела УГБ Кричманом и еще один работник, фамилии которого сейчас не помню.
Теперь, обдумав вопрос с делом Сарабского, я пришел к выводу, что показания Садыкова в отношении Сарабского не соответствуют действительности по следующим мотивам:
При допросе Садыкова, Садыков не сам назвал Сарабского, как участника контрреволюционной организации, а ему один из следователей, не помню сейчас кто, назвал Сарабского, спросив Садыкова «Сарабский тоже состоял в Вашей организации»? Садыков ответил - да. Ему тогда снова задали вопрос «Вы его завербовали»? Садыков ответил: да.
Учитывая то обстоятельство, что Садыков прошел камерную обработку в камере №9 в тюрьме №1, в которой подследственных настраивали т.н. «колуну» на то, чтобы они подписывали все то, что скажет следователь, я и делаю вывод, что Садыков назвал Сарабского, как участника контрреволюционной организации именно потому, что ему назвали его при допросе один из следователей». [4]
Следующий вопрос звучал приблизительно так:
«Обвиняемый Сарабский от 15 февраля 1939 года в заявлении на имя Председателя Верховного Совета СССР говорит, что к нему при следствии по его делу Вами, Шарафутдиновым, применялись провокационные методы следствия, в частности, Сарабский заявляет следующее:
«19 января 1938 года следователь Шарафутдинов вызывает меня и предъявляет протокол обвинения санкционированный военным прокурором по ст.58-6-11, т.е. будто бы я состоял в буржуазно-националистической контрреволюционной партии и одновременно являюсь агентом японской разведки.
Прочитав мне протокол обвинения я возмутился этому ложному грязному обвинению и потребовал основания для предъявления этого протокола, следователь мне тут же показал заявление редактора областной национальной газеты «социализм юлы» Садыкова в том, что будто бы я завербован им в вышеуказанную организацию. Когда я тут же потребовал очную ставку с Садыковым следовательзаявил «Садыков тоже не виновен, не сотоит ни в какой контрреволюционной организации, но подписанием этих документов он помогает партии и правительству». Подвергаясь каждодневной обработке камеры в течение месяца обману и провокации со стороны следователя Шарафутдинова и начальника отделения Халькова вынудили и заставили меня подписать ложный документ. Например следователь Шарафутдинов говорил: «партия и правительство нуждается в документах для того, чтобы из страны Советов изгнать и предъявить счет множеству иностранных консулов на материальные убытки, причиненные их агентурой. Сейчас в Москве при Наркомотделе работает специальная комиссия лиги наций, которая рассматривает эти документы, после чего этот вопрос будет обсуждаться на очередной сессии лиги наций. Дальше следователь продолжает, чтобы помочь партии и государству за это взялись органы НКВД, «для того мы, некоторые следователи создали буржуазно-националистический контрреволюционный штаб, во главе которого назначили сына крупного кулака муллы Абайдуллина Шагата (психически больного, лежавшего в психических больницах Перми и Свердловска) и заместителями назначили Садыкова и Ижбулатова. Через Абайдуллина мы вербуем беспартийных, а через Садыкова и Ижбулатова - коммунистов в эту контрреволюционную организацию. Ты обязан верить органам НКВД как старый член партии, т.к. этим делом руководит секретарь ЦК Ежов по поручению ЦК ВКП(б). Подписав этот документ через месяц или полтора вы будете освобождены».
Подтверждаете ли Вы факты, изложенные Сарабским в его заявлении? [5]
Ответ: Факты провокационных методов ведения следствия я категорически отрицаю.
Никаких уговоров провокационного характера при следствии по делу Сарабского я не применял. Протокол допроса Сарабского первоначально писал я вместе с бывшим зам.нач. 3 отд. Кричман, протокол этот был написан от руки примерно на 3-4 страницах протокол писал в присутствии Сарабского и был им подписан.
Впоследствии этот протокол мною был передан Кричману, который его редактировал, причем поправок было настолько много, что впоследствии отпечатывания, он оказался значительно больше, чем был раньше. Ясно, что содержание протокола было изменено, в частности в первоначальном протоколе допроса в числе завербованных Сарабским был указан Хафизов работник Манчажского РК ВКП(б), а после корректировки протокола вместо Хафизова был включен Кричманом Колпаков».
Далее Шарафутдинов пространно расказывает о том, что Сарабский отказался подписывать этот протокол: тот был написан от руки, этого я не говорил и т.д. Далее по тексту: «Примерно часа полтора я убеждал Сарабского в необходимости подписать этот протокол. Я говорил Сарабскому, что его жизнь в руках следствия, что протокол корректировал начальник и его надо подписать, но он упорно не подписывал. Тогда я попросил зайти ко мне пом.нач. 2 отделения Халькова и помочь убедить Сарабского, когда Хальков зашел ч передал ему записку, что ухожу в буфет и вышел, пояснив предварительно, что Сарабский отказывается от подписи протокола. Когда я вернулся из буфета, то протокол был уже подписан». [6]
27 июня 1940 г. проводится очная ставка Сарабского и Шарафутдинова. Каждый остается при своем, Сарабский лишь делает одно дополнение: Кричмана я совершенно не знал. Кроме Шарафутдинова меня никто не допрашивал и протокол подписал в присутствии только одного Шарафутдинова. [7]
3 июля 1940 года принимается постановление о невиновности Сарабского, 5 июля - он освобождается.
[1] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.229.
[2] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.23955, л.67.
[3] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.235.
[4] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.244.
[5] Этого заявления в деле Сарабского я не увидел (прим.Р.Б.)
[6] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.251.
[7] ГААОСО, ф.1, оп.2, д.7664, л.254.