"Будет полным наконец", или что плохого в Воронцове

[rayne_minstrel]

Встречаются, хотя и весьма редко, такие исторические личности, в которых, как кажется, нет ничего отрицательного. Куда ни посмотри, что про них ни прочитай, получается «сын (ну или дочь) маминой подруги». Граф (позднее светлейший князь) Михаил Семенович Воронцов к таковым относится. Особенно в последнее время, когда принято переосмысливать все, чему «нас» (то есть, в нынешнем контексте, представителей поколений бумеров и миллениалов; как там дела у зумеров, я не знаю) «учили в школе» (замечу, что уроки истории и литературы родной страны в общеобразовательной школе или в неспециализированном ВУЗе, - это не столько про науку, сколько про пропаганду патриотизма и индоктринацию в господствующую в обществе идеологию; так что, если вам действительно хочется разобраться, что же было на самом деле 100-200-300 и далее лет назад, переосмыслить то, чему вас учили в школе или на первых курсах ВУЗа в рамках предмета «история Отечества» придется в любом случае). То есть, лет 30-40 назад М.С. был в любом случае «нехороший человек», не стало бы «наше все» писать про достойного человека эпиграммы, в которых приложило его «подлецом». Короче, регрессивный, реакционный деятель охранитель, тиран, деспот, подлец, далее по тексту. Только кое-где, например, в книге А.Ю. Кривицкого «Тень друга, или Ночные чтения сорок первого года» упоминалось, что дивизия Воронцова стояла насмерть под Бородино, что он сам был «в сраженьях изувечен», что он помогал солдатам и подчиненным, отдав под госпиталь свою подмосковную усадьбу, про его подвиги во времена Заграничных походов. Другие историки тоже нехотя признавались в том, а в 1980-е уже осмелились упоминать, что даже страшный и кошмарный Бенкендорф (лучший друг «полуподлеца-полуневежды», «совпадение-не думаю») тоже вообще-то был героем 1812 года и даже одним из организаторов партизанской войны.







Лучше британских портретистов нет никого. Кого бы не рисовали Лоуренс и Доу, получаются красавцы и герои.

Сейчас же про Воронцова никто не осмелиться писать как про «полуподлеца», «полуневежду», приписывая эпиграмму (равно как и серию других, в похожем, хоть и менее прямолинейном духе) моральной слабости, пылкости чувств автора, его горячности и «несчастной любви», да и дурному влиянию на него одной «демоничной личности» (о ней речь пойдет ниже). Перечисляют одни достоинства, и, действительно, их немало:

1. Сделал из Одессы город мирового значения
2. Уладил дела на Кавказе
3. Храбро сражался во всех войнах первой половины 19 века
4. Сформировал свою команду и стиль управления
5. Собрал вокруг себя много друзей
6. Успешно занимался коммерческой деятельностью
7. Основывал города, поселки, порты, верфи, благотворительные учреждения
8. Запомнился воплощением аристократизма, любезности, причем британского разлива.
9. Был эстетом, просвещенным человеком (хоть и не оценил Пушкина), собирал книги и картины.
10. Гуманно относился к солдатам и подчиненным, хотел освобождения России от крепостного права, подал соответствующий проект (за что заслужил немилость Александра Первого и «ссылку» на позицию губернатора южных провинций).
11. И дополнение - у него красивая внешность (хотя интересно, что современники ничего по поводу его нереальной красоты и какого-то особого успеха у женщин не пишут, а вот через 200 лет подняли портреты и разглядели в нем привлекательность).

«Реабилитацию» образа Воронцова можно разглядеть в том, что в 2000-х и 2010-х были выпущено много книг про него, как историко-биографических, так и художественных. Вот лишь несколько заголовков не-худлита. Отмечу, что не все я читала и поэтому не все могу с уверенностью рекомендовать:

- О.Ю. Захарова. Михаил Семенович Воронцов. Страницы биографии.

- О.Ю. Захарова. Генерал-фельдмаршал светлейший князь М.С. Воронцов. Рыцарь Российской Империи (издавалась в серии «Россия забытая и неизвестная. Государственные деятели и полководцы» издательства «Центрполиграф» в 2001 году; полагаю, что указанная выше книга является ее переизданием).

- Л. Третьякова. Создатель Новороссии. Граф М. С. Воронцов - губернатор Юга.

- А. Федотов. Воронцов.

- О. Губарь. Воронцов и Воронцова.

- В.А. Удовик. Воронцов. (книга довольно скучная).

- О. Елисеева «Повседневная жизнь пушкинской Одессы» (книга чуть более чем полностью посвящена М.С. Воронцову, его карьере, деятельности, интригам вокруг него в конце 1810-1820-х, так что можно включить в подборку его биографий; но не рекомендую, так как манера авторши заставляет меня гореть синим пламенем).

Я не упоминаю исторические романы (вышеуказанная Елисеева даже издала серию книг с ним и с его другом Бенкендорфом как с ГГ; свои работы тоже могу отнести сюда) и те монографии, где граф Воронцов упоминается, иногда весьма подробно и детально (например, об истории рода Воронцовых, о его отце и дяде, об истории Крыма, Одессы, Кавказа).

Что характерно, сам сабж мемуаров, записок или дневников не оставил, хоть и прожил долгую и плодотворную жизнь, намного пережив многих своих современников и ровесников. Многочисленная переписка сохранилась, П. И.  Бартенев в конце 19 века издавал архив князя Воронцова, который весьма обширен и составляет порядка сотни томов.

Итак, казалось бы, человек заслуженный и всем хороший, достойный реабилитации и доброй памяти, но почему его современники не были от него в таком же восторге, как потомки? В самом деле, штудируя воспоминания, записки, отзывы его сослуживцев, приятелей, я не встречаю каких-то особенно теплых слов, кроме выражений общей любезности. Вот про его жену - полно хорошего, а про него самого почти нет. Отзывы, как правило, нейтральны - вот он здесь был, делал то и то, преуспел в том и том. Даже его лучший друг Бенкендорф скуп на перечисление его достоинств, но он вообще старается сохранять тон нейтральности, кроме некоторых случаев, которые его касались особенно остро (и кроме описаний своих любовных интересов). Встречается и негатив. На котором я уж, как водится, хочу заострить тему.

Отмечу, что негатив был связан не с какой-то общей нелюбовью или завистью к графу Михаилу, а с некоторыми его поступками и словами. Цари его отмечали, но больше по «выслуге лет», любимцем и правой рукой он никогда не был (и не особенно этого хотел).

Итак. Что же видели «не так» в Воронцове? Из мемуаров, которые я штудировала, наибольший негатив выражен у князя С.Г. Волконского. Заметим, что тот готовил свои записки тогда, когда Воронцов только недавно скончался. Отмечу, что Волконский, при приписываемой им беспорядочности и «разгульности», в своих мемуарах жутко наблюдательный и злопамятный, все мелкие недочеты в поведении, а также неблаговидные или неоднозначно честные поступки своих знакомых, друзей, сослуживцев, начальников обязательно опишет, а себя зачастую выставит защитником правды и справедливости (ну что мы хотим от декабриста?). Только родственники, которые иногда творили реальную жесть по отношению к нему самому и достойны всяческого порицания, оказываются всегда описанными в нейтральных либо превосходных тонах. Так, старшего брата своей жены, А.Н. Раевского, который отжал у него имущество, а также свою сестру С.Г. Волконскую, устроившую махинации с завещанием их матери он ни в чем не обвиняет.

Итак, весь «негатив», который Волконский выливает на Воронцова, спровоцирован не самым благовидным поступком последнего во времена Заграничных походов, когда тот решил интриговать против своего корпусного командира Ф.Ф. Винценгероде, защищая свои служебные интересы. Волконский был при штабе последнего и наблюдал многое воочию.



Ф.Ф. Винценгероде. Был во всех смыслах рыцарем, даже в неприятных.

Итак, сначала, благодаря Винценгероде Воронцов получил высокую награду (причем Сергей Г. берет на себя смелость утверждать, что посоветовал начальнику сделать М.С. кавалером ордена св. Александра Невского, а не генерал-адъютантом, т.к. был уверен, что тот и без ходатайства начальства получит подобный чин). Далее  «неприязненные сношения, или, лучше сказать, была поводом интриг Воронцова против Винценгероде и поставила меня в положение, заставившее меня удалиться от того места и звания, которое я занимал, и это удаление впоследствии, может быть, много имело последствий на мою службу». Суть интриг раскрывается тут:

«Во время нашего пребывания в Реймсе возникло обстоятельство, имевшее большое влияние на мою последующую службу. Уже нескрытые интриги графа Воронцова против Винценгероде приняли такую гласность и объем, что я почел обязанностью предварить об оных Винценгероде - это было в моей обязанности по долгу службы и по чувству личной преданности и неограниченности признательности за расположение и доверенность ко мне. Прежде еще соединения отряда Воронцова с корпусом получил я от графа довольно черствое письмо, в которое он вложил письмо незапечатанное к Винценгероде с поручением передать его Винценгероде. Он мог бы прислать его запечатанным, и тогда  в стороне, но, прислав его незапечатанным, оно подлежало моему сведению и разбору. В этом письме он в дерзких выражениях приписывал Винценгероде личным для него оскорблением расформирование сводных гренадерских батальонов, приписывая эту меру как меру - с повода представления Винценгероде и лично для него от оного обидою. Хотя, как я выше сказал, все это распоряжение имело начало в воле государя императора. Я это письмо не передал по назначению и обратно отправил его к графу, объяснив ему письмом, что я не хочу и не должен быть передатчиком письма обидного и на началах по содержанию вовсе неосновательных. Я о содержании этого письма не сообщил Винценгероде, о, как выше сказал, предварил его, что против него делают интриги, но он мне отвечал: Je ne puis croire que des gens d'honneur agissent ainsi. (Я не могу поверить, чтобы так поступали люди чести). Видя его упорство судить людей по благородным чувствам своим и убедясь, что интриги принимали все больший размер, я решился написать, хотя и не предуведомив об этом Винценгероде, к князю Петру Михайловичу Волконскому, что мое желание оставить занимаемое мною место и служить во фрунте, чтоб приобресть и навык оной и заслужить собственную репутацию, и просил его вытребовать меня из корпуса Винценгероде и вступить в ряды не штабных обязанностей, но чисто фрунтовых». И снова он повторяет, уже далее, эту историю, объясняя причину своей неприязни к Воронцову:

«Предварительно должен пояснить, что по моим служебным сношениям с графом Воронцовым возникли от него на меня незаслуженные неудовольствия по поводу расформированных сводных гренадерских батальонов, в его отряде состоящих и которых он считал своей преторианской гвардией. Он эту меру приписывал весьма неосновательно представлению Винценгероде, когда эта мера имела первое свое начало по воле государя, который временно остановил военные действия, достигнув берега Рейна. Император очень справедливо озаботился привести все части армии по численности в общий строевой порядок нормального состава по корпусам и полкам, причислив уже отдельные команды, временем и обстоятельствам составленные, к строю тех войск, при которых отдельно находились. Хотя я, кажется, об этом уже поминал, но здесь опять повторяю, чтоб объяснить причину отклонения моего от почетной должности, которую я занимал. Я еще до первого нашего приступа на Суассон получил от графа на мое имя письмо довольно резкого и обидного содержания, в котором было вложено от графа письмо грубое, несовместное от подчиненного к начальнику, которое, быв незапечатанным, давало мне полное право узнать о его содержании, и как я почел передачу оного, на меня возложенную, могущую породить неприятные последствия между Винценгероде и графом, я при учтивом письме к графу (еще не примкнувшему к корпусу и шедшему для соединения с оным) возвратил ему оное с объяснением, что я не хочу и не должен быть посредником в делах, столь бойких для обвинения, не должен и не хочу быть путем неприятностей и что доставление мне незапечатанного письма графа к Винценгероде давало мне полное право на чтение содержания оного. В моем письме я выставлял весь ход дела в настоящем его виде по расформировке сводных гренадерских батальонов, и письмо мое заключалось тем, что буде графу угодно, чтоб его письмо получено было Винценгероде, может оное переслать мимо меня запечатанным на имя Винценгероде, - желая быть в стороне по этому делу.

Граф Воронцов не возобновил отправления письма, но по мстительному своему характеру начал интригами своими восстановлять многих против корпусного командира столь явно, что я в этом не мог иметь сумнения и поставлен был по долгу службы и преданности лично к Винценгероде некоторым образом предварить его об оных. Но рыцарские его чувства и понятия не допускали его в убеждениях возможности в этом, а я все больше и больше убеждался в злонамеренных действиях графа Воронцова и о группировке около него им выдвинутых недовольных, и, видя, что Винценгероде упирается в невозможности всего этого от сослуживцев, им уважаемых, я почел лучше для себя удалиться от круга этих сплетней и происков и писал к зятю моему князю Петру Михайловичу Волконскому, бывшему тогда начальником штаба всей армии, что я желаю для приобретения большей опытности в военном деле оставить службу штабную и поступить на боевую строевую службу, и просил его вытребовать меня в Главную квартиру и причислить меня в боевые войска с поручением уже отдельной части. Все это я скрыл от Винценгероде, чтоб он не уговорил меня от этого решения отклониться».

To make a long story short, в итоге вызов из Главной квартиры пришел, но  накануне сражения под Лаоном, поэтому князь Сергей остался при Винценгероде (при этом он признается, что сражение было тяжелым, он был на передовой, и в его время думал, что зря не поехал сразу после получения вызова: «Но не дурак ли я, вчера мог бы выехать, объявив вызов, мной полученный, а того и смотри, что убьют, а еще хуже, попадешь в калеки на всю жизнь»). Он попрощался с начальником, пояснив причины своего отъезда, упомянул об интригах, указав, что, возможно, многих обижает доверие, оказываемое Волконскому, и даже попросил, чтобы ему в преемники назначили рекомендуемого им человека, чтобы «избегнуть тем, что другими приисками ему выставят лицо на место меня человека шайки Воронцова - ненадежного, скажу даже, враждебного ему, и Винценгероде поверил мне».  Он также демонстрирует некоторые косяки Воронцова как военачальника, описывая сражение под Краоном, при этом упоминая, что не отнимает у того военных дарований, но видит в нем самонадеянность и склонность выказаться. Далее упоминает он про само Краонское сражение, которое единолично провел граф П.А. Строганов, до тех пор, пока не получил известие о смертельном ранении единственного сына. Не в силах продолжать командование (да, в подобной ситуации, наверное, только Раевский смог бы довести битву до конца), он сдал пост графу Воронцову, который довел сражение до победного конца и при этом получил за это «плюшки», которые более заслужил предыдущий командир. Даже у Жуковского в «Певце во стане русских воинов» поступок Строганова указан: «И предал славе ты чужой/ Успех, достигнутый тобой». Волконский говорит менее расплывчиво: «Краонская битва наделала много шума, и немудрено, потому что она дала повод дворнослужащим Воронцова восхвалять его и приписать его славе то, в чем он участник только как подчиненный, но то, что по всей справедливости должно было быть приписано Строганову, как главноначальствующему в этой битве».

На этом точку Волконский не ставит, очевидно, Воронцова он конкретно записал во враги (и взаимно). Он несколько раз упоминает его: «...если в предыдущем заключении беглых рассказов я отклонился к личным моим соотношениям с графом Воронцовым, то имел в виду хоть поверхностно выказать этого человека в прямом его виде, ненасытного в тщеславии, не терпящего совместничества, неблагодарного к тем, которые оказывали ему услуги, неразборчивого в средствах для достижения своей цели, а мстительного донельзя против тех или которые стоят на его пути, или тех, которые, действуя по совести, не хотят быть его рабами. Придется еще сказать, что по злобе на меня за высказанные выше каверзы его против моего начальника и благодетеля - в глаза ему по чести и долгу дал от себя отбой, он впоследствии еще раз выказал злобу на меня, когда я был уже сосланным в Сибирь». И, наконец, в разделе, где мемуарист пишет про дела тайного общества, он находит еще один повод приложить Воронцова о стенку. Речь идет о покупке земли Волконским близ Одессы и пребывании в городе: «Быт одесский в тогдашнее время был самый приятный, общество не было стеснено  ни аристократическими замашками, как впоследствии при графе Михаиле Семеновиче Воронцове, лукавом, одностороннем и корчившим в Новороссийском крае себя ост-индским генерал-губернатором».

Итак, что мы здесь видим (в том числе, для тех, кому не хочется продираться через, прямо скажем, неидеальный слог мемуариста):

Воронцов протестует против расформирования его личного подразделения. Он имел право на возмущение, своих гренадеров он лично пестовал, много вложился именно в этот отряд, лечил, кормил и лелеял их за свой счет. А тут его лишают верных людей, «преторианской гвардии». Пусть даже по воле императора, но эдакая воля должна была кем-то быть продиктована. Воронцов складывает два и два, и приходит к следующему выводу: все императорские приказы даются из Главной квартиры, то есть, Генерального штаба армии, которым командует кн. П.М. Волконский. Его шурин и протеже служит правой рукой Ф.Ф. Винценгероде и может тому кое-что нашептать на ухо, мол, чего это граф Михаил тут много о себе возомнил, собирает себе личную армию, надо отнять у него все это. Воронцов поэтому шлет письмо с обвинениями не Винценгероде напрямую, а Волконскому, да еще вкладывает туда ругательное послание лично Винценгероде, причем незапечатанное, с тем, чтобы Волконский его передал. То ли совсем за дурака держит («нам всем давно известный», как проговорился Николай Павлович, который этого Волконского лично не знал и о его глупости ему «Рабинович напел», то есть, видать, упомянула либо мать Волконского в разговорах с матушкой НП, то ли Бенкендорф со слов Воронцова, с которым, в отличие от мемуариста, всегда довольно близко дружил), то ли пытается испытать: ты за или против меня? Ну, Волконский высказал, что против, да еще постарался отвязаться от этого дела вообще, за что и получил неприязнь со стороны Воронцова и людей вокруг Воронцова (среди этих людей, одним из приближенных, был и А.Н. Раевский). Не знаю, насколько мстительным оказался Воронцов. Мне кажется, здесь мемуарист делает типичную проекцию некоторых собственных качеств на другого человека. Та же мстительность, злопамятность, хитроумие, принцип «цель оправдывает средства», стремление быть «первым среди равных». Эти качества привели его в тайное общество, с одной стороны (плюс еще авантюризм и желание куда-то приложить накопленные силы и навыки), и заставили написать мемуары, которыми он решил разом посчитаться со всеми своими врагами из прошлого, живыми и мертвыми.

Интересно также, как же Волконскому мог вредить М.С. после 1826 года. Сергей прямо утверждает, что вред был, не уточняет, какой именно, и составители примечаний к мемуарам тоже не могут ничего сказать по этому поводу (честно сами признались под сноской). Я могу предположить, что дело связано с имуществом Волконского в Новороссии. Воронцов не стал препятствовать попыткам А.Н. Раевского завладеть им так же, как он завладел остальным имуществом своей сестры, оказавшейся, так сказать, правопреемницей своего лишенного прав состояния мужа. Возможно, даже помог тому или выступил поручителем.

Другие косяки Воронцова описаны более широко. Про его радость по поводу повешения Риэго, высказанного в присутствии АП, да еще в такой форме, что царя аж перекосило. Эту историю рассказывает декабрист Н.В. Басаргин: «После смотра был обед... Когда сели за стол... то государь... сказал, обращаясь к сидевшим около него генералам: »Господа, я вас поздравляю. Риего схвачен«. »Все отвечали молчанием и потупили глаза, один только Воронцов воскликнул: «Какая счастливая новость, государь». Эта выходка была так неуместна и так не согласовывалась с прежней его репутацией, что ответом этим он много потерял тогда в общем мнении«. Пушкин, который к тому времени уже попал в ссылку в Михайловское, вспомнив про этот случай, о котором от своих знакомых, присутствующих на тех маневрах Южной армии, не преминул отметить этот faux pas своего »Голиафа« в эпиграмме:

Сказали раз царю, что наконец/Мятежный вождь, Риэго, был удавлен./»Я очень рад, - сказал усердный льстец, -/От одного мерзавца мир избавлен«. Все смолкнули, все потупили взор.../Пристойно ли, скажите, сгоряча/Ругаться нам над жертвой палача?/Сам государь такого доброхотства/Не захотел улыбкой наградить:/Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить/И в подлости осанку благородства!». Князь П.А. Вяземский тоже не отстал: «В натуре его есть что-то низкое и подлое, которое чутьем должно пронюхать презрение и отвращение мое к подлецам его разбора, имеющим все нужное, чтобы стать на высокой чистой степени, а, вместо этого, торчащим на грязных запятках».

Авторша, приводящая все эти цитаты, уверена, что Воронцова готовили в соратники декабристам, но он четко и рискуя собственной репутацией, высказал свое «фе», продемонстрировав царю свою полную к нему приверженность. Я бы не сказала все это с такой уверенностью. Хотя, возможно, и так. Воронцов много поплатился за свое стремление к обособленности, за любовь к созданию своих «шаек», как выразился С.Г. Волконский (то есть, команд единомышленников, преданных ему лично людей). Эта история была «родовым проклятьем» для всех графов Воронцовых. Его отец и дядя пострадали от приверженности проигравшей стороне - Петру Третьему. Одна из теток, известная «Лизка Воронцова», была фавориткой плохо кончившего свою жизнь императора (Екатерина в своих записках предоставила ее вульгарной, грубой, тупой, страшной, жирной бабищей, которая соблазнила ее «придурка» мужа неизвестно чем,  но в реальности Елизавета Романовна была довольно милой женщиной, пусть и не писаной красоткой). Другая тетка, знаменитая Е.Р. Дашкова, тоже пострадала от того, что ее венценосная подруга, которой она помогала завоевать престол, швырнула ее куда подальше. При Екатерине Воронцовых держали в полуопале, и С.Р. Воронцов не забыл своих недругов до такой степени, что запретил в свое время сыну жениться на девушке из клана Орловых, которые были верными «екатерининцами». К слову, Волконских и Репниных тоже можно отнести к партии Екатерины Великой, хоть потом Н.В. Репнин и тайно поддержал наследника цесаревича. Впрочем, и с воцарением Павла ничего в судьбе Воронцовых не поменялось, потому что Семен Романович пытался отговаривать самодержца от союза с Францией, будучи последовательным сторонником дипломатической близости с Англией. Его имения были конфискованы, граф лишился источников доходов и всерьез подумывал отдать дочь в услужение, а сына - в коммерческий флот. К слову, отмечу, что отец на Михаила Семеновича имел очень большое влияние, не только в детстве, но и во взрослом возрасте, и это несмотря на то, что тот предпочитал жить в Англии фактически безвылазно. Судьба отца и родственников, неверность милостей государевых преподала Михаилу уроки, в том числе, и в ловкости. «Хочешь жить, умей вертеться». Кроме того, он воспитывался в Англии, его воспитатель был довольно успешным и ловким дипломатом, и он видел, что понятия аристократической чести в туманном Альбионе разнятся с тем, как принято на «материке» и особенно в РИ. Стремление Воронцова построить «партии», уважать «нижних чинов» и помогать им финансово, материально и духовно (в его дивизии были отменены телесные наказания, организовано ланкастерское обучение солдат, свою «преторианскую гвардию», то есть, тех гренадеров, что были с ним рядом под Бородино, граф холил и лелеял, давал им личную пенсию от себя; за это некоторые декабристы и считали его «своим», и делали на него ставки) очень напоминает деятельность факций вигов и тори перед выборами и в течение срока в Парламенте. Его обособленность и умение держать друзей и единомышленников на расстоянии вытянутой руки - туда же. Также он не терпел, когда кто-то лезет в его частную жизнь. Казалось бы, всем нам не нравится пролом границ со стороны кого бы то ни было, даже родных и самых близких людей, но для аристократа 19 века в той же России было нормой, когда власть имущие относятся к нему как с своей собственности, организовывают личную жизнь приближенных, лезут в постель и в кошелек, и это называется «отеческим отношением», воспринимается всеми более чем нормально и даже считается показателем особой милости. У Воронцова понятия были британские, «мой дом - моя крепость». Поэтому в ситуации с Пушкиным он среагировал так не потому, что особенно любил жену и не хотел ни с кем делить ее (тем более, он не мог не знать, что там скорее всего вообще ничего не было, Елизавета Ксаверьевна знала правила игры и снисходить до «мелкашки», а тем более, как верят некоторые пушкинисты и историки, рожать от него ребенка не стала бы), а потому что пошли какие-то разговоры, слухи, интриги, связанные лично с ним и его семейной жизнью. Поэтому позже он так поступил с Раевским, когда-то бывшем его правой рукой в Мобеже, центурионом его «преторианской гвардии». Его связь с женой Воронцов терпел до тех пор, пока Раевскому вздумалось опозорить ту на глазах всего города, остановив ее экипаж и пожелав ей заботиться об общих детях (или о дочери). Елизавета Ксаверьевна перед этим решила с ним порвать, но, как в случае всех абьюзивных и токсичных отношений, спокойно расстаться не получилось, он показал себя во всей красе, огласив их связь на весь город и даже пытаясь ударить ее и ее слуг (в руках у него был хлыст). Воронцов, что характерно, не поверил в то, что он здесь не причем, подумал, будто опозорили его, подшил политическое обвинение и выгнал Раевского, который и так был опальной личностью, после своего ареста по поводу участия в тайном обществе. Отец, тот самый Н.Н. Раевский, потом писал аж прошение к императору. Считается, что будто тот пытался выгородить сына за неблаговидный поступок, но здесь Раевский-отец проявляет себя русским дворянином, который не понимает методов Воронцова (у того методы типично британские - для разрешения конфликтных ситуаций нужно привлечь третью сторону, обладающую официальной властью, которая и вынесет свой вердикт). Раевский полагал, что для решения конфликта с оскорбившим тебя человеком привлекать полицию и шить политическое обвинение было подло, и он со своей точки зрения прав. Вспомним, что Воронцов также, через посредника в лице князя Волконского, пытался решить свой конфликт с Винценгероде, но потенциальный посредник гордо удалился, облив Воронцова презрением и автоматически вписавшись к нему во враги.  В ситуации со сказанным про Риэго (и сказанное было совсем не в духе Воронцова, который был всегда вежлив, тактичен и предупредителен) - он дал понять, что на него рассчитывать не стоит, и лучше уж прослыть подлецом, чем недостаточно верноподданным. С другой стороны, все остальные промолчали, и император тоже поморщился от поддакивания такому двусмысленному «поздравлению».

В итоге, неприязнь современников к Воронцову обуславливается тем, что его методы не согласовывались с тем, как, по их мнению, должен вести себя дворянин. Иными словами, они видели в нем недостаток чести. Честь предполагала прямоту, прозрачность в отношениях с равными себе и власть имущими, готовность, если надо, запачкаться, заработать врагов и неприятелей (а Воронцов этого не хотел никак). Нарочитое стремление казаться хорошим для всех и сгубило репутацию М.С. в глазах тех, кто про него вспоминал - это вечная участь всех, кто стремится к этому. Если бы он избил того же Раевского, вызвал его на дуэль или разобрался с ним с глазу на глаз, то его бы, возможно, сочли грубияном и варваром, взбалмошной натурой и скандалистом, но не подлецом. Английское воспитание также предполагает, что нужно keep up appearances. Кстати, Воронцов на дуэлях сам не дрался, но несколько раз выступал в качестве mediator'а, то бишь, переговорщика, и секунданта. Благодаря его переговорам некоторые дуэли отменились. В том числе, поединок того же С.Г. Волконского с К. А. Нарышкиным, причиной которого было то, что они претендовали на одну и ту же барышню.

Наши современники, кстати, к таким методам относятся терпимо и даже положительно. В России и постсоветских республиках, может быть, не так, но, пожив 11 лет в НЛ и Германии, я поняла, что «стукачество» на соседей, которые громко дышат после 10 вечера или на 1,5 см промахнулись мимо парковочной линии, но при этом будут мило и как ни в чем не бывало вам улыбаться - это не от злонамеренности и желания всех засадить, и даже не от скрытой любви к концлагерям и тяжкого наследия нацизма, а откровенное желание разрешить конфликт, не вмешиваясь в него лично, без риска «потерять лицо» и схлопотать по этому самому лицу. Если есть специальные люди, которые объяснят провинившемуся, что к чему, то зачем беспредел устраивать - надо к ним обратиться, зря, что ли, платят такие налоги, - вот логика типичного «ябеды»-немца. И это не хорошо и не плохо.

Нынче и российское общество тоже шагнуло вперед, и Воронцов, даже при наличии вот этих вот «недочетов», кажется многим хорошим и правильным человеком, как ни крути. Поэтому перечисление его недостатков в мемуарах не поменяет позитивного мнения о нем.