Одна змея. Еще штрихов к портрету героини.
Писать эпизоды, в которых появляется княгиня Софья Волконская, мне трудно и я прокрастинирую как могу и как не могу.
Пост планировался тоже давно, но я и с ним умудрилась прокрастинировать.
Внимание - здесь будет много авторских домыслов и выводов
Мне весьма нравится читать записки С.М. Волконского. Отчасти от того, что он прекрасно пишет про членов своей весьма прославленной семьи. И вот, в мемуарах под названием "О декабристах" князь проговорился случайно о большем, чем хотел. А мне и радость - можно взять указанное в сюжет.
Софи дожила до изобретения фото. Здесь она на фото справа, с девочкой на руках. Я думала, что она и тут закрыла свое лицо вуалью (по аналогии с групповым портретом из английского манора, где она стоит рядом с любовником спиной к зрителю), но то оказалась некая баронесса Лилиен (и кто-нибудь подскажет смысл фотографироваться в вуали? Если она в трауре - зачем вообще фотографироваться). Слева - одна из знаменитостей начала 19 века, сноха княгини Софьи, Зинаида Николаевна Волконская, хозяйка литературных салонов, по которой сходили с ума все. Родственницы были хорошими подругами, что наводит на определенные соображения...
Ну что ж, начнем разбирать факты, изложенные потомком о прабабке.
1. "Отец не просто любил меня родительской любовью, он меня боготворил..."
Тут люди, испорченные историями ренессансных могучих семейств и ИП одновременно, заорут: "Все ясно!"
Но там было иначе. Папа (попавший в серии "Чудаки и оригиналы" навечно из-за последствий неудачной контузии) реально обожествлял дочь как некое совершенное существо, которое непонятно каким образом появилось у него на свет, от совершенно обыденной жены, среди совершенно обыденных сыновей.
" Называет он свою дочь "дражайшая княгиня Софья Григорьевна", "покрывает целованием ее драгоценные ручки", на конверте после адреса приписывает "и душевному другу" или - "и ангелу моему".
Возможно, это любезность, но, скорее всего, указание на чувства. У обычных отцов письма к дочерям куда более скупы на ласковые эпитеты.
Конечно, "странности", по манере того времени, в основном, касались религиозной темы. И к дочери отношение - чуть ли не к Деве Марии. Запомним это отношение, оно о многом говорит.
Какое-то библейское благоговение владеет им всякий раз, как узнает, что дочь его "в благословенном положении".
Губернаторствовал князь Григорий Волконский в тех краях, откуда я родом - Оренбургская губерния, она самая. Дочь его частенько туда ездила - дама, как мы позже заметим, не любила сидеть на месте, и для нее куда-то выдвинуться не составляло труда.
2) Вмешательство княгини в историю младшего брата было таким, что именно она подтолкнула его жену на поездку в Сибирь.
"Княгиня Софья Григорьевна писала старухе матери о братьях Раевских: "это исчадие ада" (une emanation infernale) и прибавляла, что брат Сергей, конечно, никогда не признается, что был ими обойден".
Вот кто бы тут говорил, что называется... про "исчадие ада".
Ну и по поводу того, что сам Сергей Волконский выпустил все сцены своего ареста и допроса из мемуаров. Разве что передал портрет своей жены сестре вот в таких условиях:
Остался от этого времени акварельный портрет Марии Николаевны, который ему было разрешено иметь в крепости. Этот портрет он перед уходом в Сибирь оставил сестре с следующей на нем надписью:
"Je confie aux soins de ma bonne soeur Sophie celle qui avait assure mon bonheur detruit par moi." (Поручаю заботам моей доброй сестры Софьи ту, которая составила мое счастье, разрушенное мною). Портрет этот остался у меня в Риме и, таким образом, уцелел ... Была также крохотная записочка на листике в полтора квадратных вершка, мелко исписанная его рукой; он просит сестру расположить в их пользу общественное мнение, повлиять на смягчение участи жен и пр. Записочка эта была передана Софье Григорьевне запеченная в хлеб. Где она сейчас, не знаю ..."
Такую надпись делают, когда считают отношения законченными. Значит, Серж предполагал, что жена никуда за ним не поедет. Предположение было разумным, с учетом обстоятельств. Но сестра передала Марии, что именно он и хочет, дабы та следовала за ним в Сибирь. Понятно возмущение Раевских поведением зятя.
3) Между тем, сама Софья особо не горела общаться с братом:
"В особенности огорчало Сергея Григорьевича молчание сестры. После его ухода в ссылку, она совсем исчезла с его горизонта, чтобы снова всплыть уже в 1854 году, когда она навестила брата в Иркутске и целый год прогостила у него".
Скажу так, не думаю, чтобы особо огорчало. И когда она все-таки добралась, общения там не получилось.
Рассказы племянницы пробудили в сердце Софьи Григорьевны более двадцати лет дремавшие в нем родственные чувства к брату-изгнаннику. Она решила навестить его. Год целый собиралась она: то не могла выехать, то не знала, каким путем поедет. Есть письмо, в котором она объявляет, что поедет через Оренбург. "Подумайте, прибавляет она, какие для меня воспоминания!" Наконец, она собралась весною 1854 года и поехала обычным сибирским "трактом", - через Москву и Нижний. Для того, чтобы предпринять эту поездку ей, понятно, пришлось просить разрешения: и ее положение, и положение того, к кому она ехала, было слишком исключительно. Николаю I это, конечно, не нравилось, но он разрешил. От нее была отобрана подписка, что она не будет ни с кем входить в неподобающую переписку; при возвращении не примет ни от кого писем, вообще будет вести себя с соответствующей осторожностью. Можно себе представить впечатление, какое произвело в Сибири это путешествие фельдмаршальши, вдовы министра двора едущей навестить ссыльного брата. Сергей Григорьевич выехал навстречу сестре, за семь верст от Иркутска в Инокенъевский монастырь. Был июнь месяц, не помню какое число, но любопытно, что было то самое число того же самого месяца, в какое они двадцать восемь лет тому назад расстались на станции под Петербургом, когда он по этапу уходил в Сибирь. Многое с тех пор переменилось, но больше всего переменилась сама Софья Григорьевна.
4) Далее про нее... "смертельная красота", которая потом ушла.
Был у моей тетки Елены Сергеевны портрет Софьи Григорьевны в юности, миниатюра работы знаменитого Изабэ. Этот портрет она даже завещала мне, но и он не дошел до меня, а если бы дошел, то вероятно бы и ушел от меня. Миниатюра эта писана в 1815 году в Вене, во время Венского конгресса. Красивая, энергичная голова, белое атласное высоко подпоясанное платье, черные жгучие глаза смотрят в бок, в черных волосах над правым виском пучок из маков и колосьев; и все это под облаком кисейного покрывала, вздутого ветром, который, откуда ни возьмись, всегда дует в портретах Изабэ. Она была похожа на своего отца; по крайней мере Григорий Семенович в одном письме писал ей: "Все сознают, что ваше прекрасное лицо подобно моему изношенному". Известен другой ее портрет в молодости, работы Боровиковского. В открытом белом платье она сидит и держит на коленях медальон с изображением своего деда Репина; прекрасно выписана оголенная рука. Рукой своей Софья Григорьевна любила хвалиться. В старости она говаривала: "Я никогда не была особенно красива, но я недурно играла на арфе, рука от плеча до конца пальцев была у меня как точеная, а в глазах было то неуловимое, что нравится мужчинам". ("Je n'etais pas precisement jolie, mais je pincais fort joliment de la harpe, j'avais un bras moule au tour et dans les yeux ce je ne sais quoi qui plait aux hommes.")
Вот эти портреты - ее любили рисовать.
Изабе
Боровиковский:
Находила также упоминание о том, что с нее даже лик Богородицы рисовали, в частности, для Покровской церкви в ее имении, построенной по ее заказу.
5) Но во что превращаются красавицы эпох (хорошо, что граф не дожил, что уж тут сказать):
Софьи Григорьевне в это время было шестьдесят восемь лет. Она была высокая, крепкая старуха; она была, кроме того, страшная старуха. Я видел ее в Ясеневе, в Hotel du Rone, за год до ее смерти, в 1867 году, значит каких-нибудь тринадцать лет после сибирского ее путешествия, она была страшная, - с большими черными усами; когда она снимала чепец, обнажалась лысая голова, покрытая шишками.
Весь этот внешний облик поражал еще больше, когда начинали проявляться ее привычки и черты характера. Днем она ходила в длинных черных балахонах, очень широких, свободных, но спала в корсете; и для шнуровки этого корсета состоял при ней казак Дементий. Ходила она грузным шагом, и так как она всегда носила с собою мешок, в котором были какие-то ключи, какие-то инструменты, то ее приближение издали возвещалось металлическим лязгом. Скупость ее к концу жизни достигла чудовищных размеров и дошла до болезненных проявлений клептомании: куски сахару, спички, апельсины, карандаши поглощались ее мешком, когда она бывала гостях, с ловкостью, достойной фокусника.Но странно при этом, что столь скупая в мелочах, она бывала способна на неожиданные щедроты: она бранила горничную за то, что та извела спичку, чтобы зажечь свечу, когда могла зажечь ее о другую свечу, а вместе с тем, не задумываясь, делала бедной родственнице подарок в двадцать тысяч. Привычки ее с каждым годом "упрощались".
Страстная путешественница, она изъездила Европу на империале омнибуса. Однажды ее там на омнибусе арестовали, потому что заметили, что в чулках у нее просвечивали бриллианты; она подняла гвалт, грозилась, что будет писать папе римскому, королеве Нидерландской и еще не знаю кому, - ее отпустили. Она действительно состояла в переписке со всей коронованной и литературной Европой... Между прочим у нас был чайный сервиз, который ей подарил английский король Георг; указывая на этот сервиз, она всегда говорила: "И это не был подарок короля, это был подарок мужчины женщине ("Et ce n'etais pas un cadeau de roi, c'etait un cadeau d'homme a femme").
Ой-ой, за какие такие подвиги... Дается, бабушка, которая всю жизнь соблюдала секретность и скрывала свои связи, предпочитая маску скромности, под конец начала раскалываться и говорить о том, что нельзя
Впоследствии, когда появились железные дороги, она ездила в третьем классе и уверяла, что это "ради изучения нравов". Из гостиниц, в которых она останавливалась, она увозила огарки. Прелестный случай передавала мне внучка старшего брата Софьи Григорьевны, Ольга Павловна Орлова. Однажды, уезжая из Италии в Россию, Софья Григорьевна поручила своему брату Николаю сундук с некоторыми ее вещами, которые она с собою не брала и просила его сохранить до ее возвращения. Сундук этот, в течение многих месяцев переезжавший с места на место (тогда путешествовали на лошадях), пришел в такую ветхость, что, наконец, надо было его вскрыть: в нем оказались дрова. Ее практическая изворотливость не имела границ; в своем доме на Мойке она сдавала квартиру своему сыну; сын уехал в отлучку - она воспользовалась этим и сама вселилась в его комнаты. Таким образом, она ухитрилась в собственном доме прожить целую зиму в квартире, за которую не только не платила, но за которую получала. Не меньшую изворотливость принимали проявления в области сердечных чувств. У нее был лакей Афанасий. Когда она приехала погостить в семье своего покойного старшего брата, она перекрестила его в Николая. Почему? "Потому, отвечала она, что это имя моего любимого брата".
6) Эта дама ездила и в Китай, куда не так много в то время ездило и мужчин. Причем требовала аудиенцию с Далай-Ламой:"Милая, проворная, летучая моя путешественница", как звал ее отец Григорий Семенович, ездила на Китайскую границу, в Кяхту; китайцы, засматриваясь на ее усы и бороду, огорчали ее знаками непочтительного веселья. Она посещала буддийские монастыри, задавшись целью во что бы то ни стало увидать великого ламу. Как раз в это время лама был болен, но Софья Григорьевна ни перед чем не останавливалась: "Живого или мертвого, а я его увижу".
Спрашивается, что за настойчивость такая в свидании с Далай-Ламой? И что такое содержалось в этом несчастном кошельке?И действительно, увидала его и поднесла ему собственного изделия бисерный кошелек. Елена Сергеевна сопровождала тетку. В одном из буддийских монастырей их повели полюбоваться целебным источником; он вытекал из месива вязкой красной глины. Зачерпывая воду, Елена Сергеевна испачкала руку и, пока она стояла, в недоумении оглядываясь, обо что бы обтереть, красивый молодой жрец подскочил и, подобрав полу своего шелкового халата, вышитого золотыми драконами, голубою подкладкой обтер вязкую красную глину. Герцог Лестер, когда бросил в лужу свой плащ под ноги королеве Елизавете, чтобы, входя в карету, она не запачкала башмаков, выказал не более рыцарства; чем этот безвестный житель монгольской пустыни.
Путешествия Софьи Григорьевны в китайские пределы имели побуждением не одну любознательность; в ней действовало также намерение, весьма типично рисующее ее характер, - "провести" государя. Дело в том, что в течение долгого времени она не могла ездить заграницу. Николай I вообще относился к ней не очень благосклонно; ее письма пестрят сетованиями на того, кого она называет "le maitre" (хозяин). Не нравились ее эксцентричности, пренебрежение обычаями, частые отлучки заграницу. Но когда узнали, что по улицам Лондона она гуляла под руку с Герценом, было дано распоряжение о невыдаче ей иностранного паспорта. Она объявила, что все-таки поедет заграницу и, как мы видели, действительно, побывала "за границей", - за китайской.
Приезды, вернее, наезды фельдмаршальши, светлейшей княгини Волконской не всегда бывали удобны для местных жителей. Она останавливалась, конечно, не в гостиницах, да таких там и не было, а у кого-нибудь из местных чиновников или у купцов. Чтобы принять такую гостью, закалывали лучшего тельца; не всякому это было по карману, в особенности, если гостья заживалась. Постоянные были пререкания с ямщиками из-за чаев и с содержателями станций из-за прогонов. В первый же день приезда ее Марья Николаевна из своей комнаты услышала в гостиной резкую перебранку; отворив дверь, она увидела, что ее золовка сводила счеты с содержателем иркутской станции Анкудиновым; на все его требования и доводы она отвечала все одно: "Нет, нет, я была с вами достаточно женерезна"! (от французского слова genereux - щедрый).
Конечно, тут дело в странностях, как любят приписывать.
Но странности - если посмотреть на это другими глазами - носят очень даже логический и последовательный характер.
Мой роман, как я уже предупреждала, несет в себе немалую долю мистики.
И, надеюсь, понятно, какую роль будет играть она, эта "княгиня мира сего". Даже на основании перечисленных выше фактов.
Говорить о сильных мира сего таким тоном, словно они ее приятели;
Постоянно "экономить ресурсы" и пытаться пополнить свои силы хотя бы воровством материальных объектов;
Стремление к разной экзотике (в Аравию тоже ездила, и в Иерусалим, и всюду, куда могла); "настоятельное свидание" с Далай-ламой и передача тому кошелька - думается, не пустого;
Превращение роковой красавицы в "чертову бабку";
Спать в корсете и вместо горничных держать слуг-мужчин - вот напрашиваются тут домыслы понятного характера...
Наконец - когда граф Кристоф был в Риме перед самой своей смертью, она пребывала там же, и он останавливался в одном с ней доме. Точнее, на вилле Зинаиды Волконской, где пребывала и Софья. Скорее всего, там его и настигли убийцы...
Далее - только читать
Пост планировался тоже давно, но я и с ним умудрилась прокрастинировать.
Внимание - здесь будет много авторских домыслов и выводов
Мне весьма нравится читать записки С.М. Волконского. Отчасти от того, что он прекрасно пишет про членов своей весьма прославленной семьи. И вот, в мемуарах под названием "О декабристах" князь проговорился случайно о большем, чем хотел. А мне и радость - можно взять указанное в сюжет.
Софи дожила до изобретения фото. Здесь она на фото справа, с девочкой на руках. Я думала, что она и тут закрыла свое лицо вуалью (по аналогии с групповым портретом из английского манора, где она стоит рядом с любовником спиной к зрителю), но то оказалась некая баронесса Лилиен (и кто-нибудь подскажет смысл фотографироваться в вуали? Если она в трауре - зачем вообще фотографироваться). Слева - одна из знаменитостей начала 19 века, сноха княгини Софьи, Зинаида Николаевна Волконская, хозяйка литературных салонов, по которой сходили с ума все. Родственницы были хорошими подругами, что наводит на определенные соображения...
Ну что ж, начнем разбирать факты, изложенные потомком о прабабке.
1. "Отец не просто любил меня родительской любовью, он меня боготворил..."
Тут люди, испорченные историями ренессансных могучих семейств и ИП одновременно, заорут: "Все ясно!"
Но там было иначе. Папа (попавший в серии "Чудаки и оригиналы" навечно из-за последствий неудачной контузии) реально обожествлял дочь как некое совершенное существо, которое непонятно каким образом появилось у него на свет, от совершенно обыденной жены, среди совершенно обыденных сыновей.
" Называет он свою дочь "дражайшая княгиня Софья Григорьевна", "покрывает целованием ее драгоценные ручки", на конверте после адреса приписывает "и душевному другу" или - "и ангелу моему".
Возможно, это любезность, но, скорее всего, указание на чувства. У обычных отцов письма к дочерям куда более скупы на ласковые эпитеты.
Конечно, "странности", по манере того времени, в основном, касались религиозной темы. И к дочери отношение - чуть ли не к Деве Марии. Запомним это отношение, оно о многом говорит.
Какое-то библейское благоговение владеет им всякий раз, как узнает, что дочь его "в благословенном положении".
Губернаторствовал князь Григорий Волконский в тех краях, откуда я родом - Оренбургская губерния, она самая. Дочь его частенько туда ездила - дама, как мы позже заметим, не любила сидеть на месте, и для нее куда-то выдвинуться не составляло труда.
2) Вмешательство княгини в историю младшего брата было таким, что именно она подтолкнула его жену на поездку в Сибирь.
"Княгиня Софья Григорьевна писала старухе матери о братьях Раевских: "это исчадие ада" (une emanation infernale) и прибавляла, что брат Сергей, конечно, никогда не признается, что был ими обойден".
Вот кто бы тут говорил, что называется... про "исчадие ада".
Ну и по поводу того, что сам Сергей Волконский выпустил все сцены своего ареста и допроса из мемуаров. Разве что передал портрет своей жены сестре вот в таких условиях:
Остался от этого времени акварельный портрет Марии Николаевны, который ему было разрешено иметь в крепости. Этот портрет он перед уходом в Сибирь оставил сестре с следующей на нем надписью:
"Je confie aux soins de ma bonne soeur Sophie celle qui avait assure mon bonheur detruit par moi." (Поручаю заботам моей доброй сестры Софьи ту, которая составила мое счастье, разрушенное мною). Портрет этот остался у меня в Риме и, таким образом, уцелел ... Была также крохотная записочка на листике в полтора квадратных вершка, мелко исписанная его рукой; он просит сестру расположить в их пользу общественное мнение, повлиять на смягчение участи жен и пр. Записочка эта была передана Софье Григорьевне запеченная в хлеб. Где она сейчас, не знаю ..."
Такую надпись делают, когда считают отношения законченными. Значит, Серж предполагал, что жена никуда за ним не поедет. Предположение было разумным, с учетом обстоятельств. Но сестра передала Марии, что именно он и хочет, дабы та следовала за ним в Сибирь. Понятно возмущение Раевских поведением зятя.
3) Между тем, сама Софья особо не горела общаться с братом:
"В особенности огорчало Сергея Григорьевича молчание сестры. После его ухода в ссылку, она совсем исчезла с его горизонта, чтобы снова всплыть уже в 1854 году, когда она навестила брата в Иркутске и целый год прогостила у него".
Скажу так, не думаю, чтобы особо огорчало. И когда она все-таки добралась, общения там не получилось.
Рассказы племянницы пробудили в сердце Софьи Григорьевны более двадцати лет дремавшие в нем родственные чувства к брату-изгнаннику. Она решила навестить его. Год целый собиралась она: то не могла выехать, то не знала, каким путем поедет. Есть письмо, в котором она объявляет, что поедет через Оренбург. "Подумайте, прибавляет она, какие для меня воспоминания!" Наконец, она собралась весною 1854 года и поехала обычным сибирским "трактом", - через Москву и Нижний. Для того, чтобы предпринять эту поездку ей, понятно, пришлось просить разрешения: и ее положение, и положение того, к кому она ехала, было слишком исключительно. Николаю I это, конечно, не нравилось, но он разрешил. От нее была отобрана подписка, что она не будет ни с кем входить в неподобающую переписку; при возвращении не примет ни от кого писем, вообще будет вести себя с соответствующей осторожностью. Можно себе представить впечатление, какое произвело в Сибири это путешествие фельдмаршальши, вдовы министра двора едущей навестить ссыльного брата. Сергей Григорьевич выехал навстречу сестре, за семь верст от Иркутска в Инокенъевский монастырь. Был июнь месяц, не помню какое число, но любопытно, что было то самое число того же самого месяца, в какое они двадцать восемь лет тому назад расстались на станции под Петербургом, когда он по этапу уходил в Сибирь. Многое с тех пор переменилось, но больше всего переменилась сама Софья Григорьевна.
4) Далее про нее... "смертельная красота", которая потом ушла.
Был у моей тетки Елены Сергеевны портрет Софьи Григорьевны в юности, миниатюра работы знаменитого Изабэ. Этот портрет она даже завещала мне, но и он не дошел до меня, а если бы дошел, то вероятно бы и ушел от меня. Миниатюра эта писана в 1815 году в Вене, во время Венского конгресса. Красивая, энергичная голова, белое атласное высоко подпоясанное платье, черные жгучие глаза смотрят в бок, в черных волосах над правым виском пучок из маков и колосьев; и все это под облаком кисейного покрывала, вздутого ветром, который, откуда ни возьмись, всегда дует в портретах Изабэ. Она была похожа на своего отца; по крайней мере Григорий Семенович в одном письме писал ей: "Все сознают, что ваше прекрасное лицо подобно моему изношенному". Известен другой ее портрет в молодости, работы Боровиковского. В открытом белом платье она сидит и держит на коленях медальон с изображением своего деда Репина; прекрасно выписана оголенная рука. Рукой своей Софья Григорьевна любила хвалиться. В старости она говаривала: "Я никогда не была особенно красива, но я недурно играла на арфе, рука от плеча до конца пальцев была у меня как точеная, а в глазах было то неуловимое, что нравится мужчинам". ("Je n'etais pas precisement jolie, mais je pincais fort joliment de la harpe, j'avais un bras moule au tour et dans les yeux ce je ne sais quoi qui plait aux hommes.")
Вот эти портреты - ее любили рисовать.
Изабе
Боровиковский:
Находила также упоминание о том, что с нее даже лик Богородицы рисовали, в частности, для Покровской церкви в ее имении, построенной по ее заказу.
5) Но во что превращаются красавицы эпох (хорошо, что граф не дожил, что уж тут сказать):
Софьи Григорьевне в это время было шестьдесят восемь лет. Она была высокая, крепкая старуха; она была, кроме того, страшная старуха. Я видел ее в Ясеневе, в Hotel du Rone, за год до ее смерти, в 1867 году, значит каких-нибудь тринадцать лет после сибирского ее путешествия, она была страшная, - с большими черными усами; когда она снимала чепец, обнажалась лысая голова, покрытая шишками.
Весь этот внешний облик поражал еще больше, когда начинали проявляться ее привычки и черты характера. Днем она ходила в длинных черных балахонах, очень широких, свободных, но спала в корсете; и для шнуровки этого корсета состоял при ней казак Дементий. Ходила она грузным шагом, и так как она всегда носила с собою мешок, в котором были какие-то ключи, какие-то инструменты, то ее приближение издали возвещалось металлическим лязгом. Скупость ее к концу жизни достигла чудовищных размеров и дошла до болезненных проявлений клептомании: куски сахару, спички, апельсины, карандаши поглощались ее мешком, когда она бывала гостях, с ловкостью, достойной фокусника.Но странно при этом, что столь скупая в мелочах, она бывала способна на неожиданные щедроты: она бранила горничную за то, что та извела спичку, чтобы зажечь свечу, когда могла зажечь ее о другую свечу, а вместе с тем, не задумываясь, делала бедной родственнице подарок в двадцать тысяч. Привычки ее с каждым годом "упрощались".
Страстная путешественница, она изъездила Европу на империале омнибуса. Однажды ее там на омнибусе арестовали, потому что заметили, что в чулках у нее просвечивали бриллианты; она подняла гвалт, грозилась, что будет писать папе римскому, королеве Нидерландской и еще не знаю кому, - ее отпустили. Она действительно состояла в переписке со всей коронованной и литературной Европой... Между прочим у нас был чайный сервиз, который ей подарил английский король Георг; указывая на этот сервиз, она всегда говорила: "И это не был подарок короля, это был подарок мужчины женщине ("Et ce n'etais pas un cadeau de roi, c'etait un cadeau d'homme a femme").
Ой-ой, за какие такие подвиги... Дается, бабушка, которая всю жизнь соблюдала секретность и скрывала свои связи, предпочитая маску скромности, под конец начала раскалываться и говорить о том, что нельзя
Впоследствии, когда появились железные дороги, она ездила в третьем классе и уверяла, что это "ради изучения нравов". Из гостиниц, в которых она останавливалась, она увозила огарки. Прелестный случай передавала мне внучка старшего брата Софьи Григорьевны, Ольга Павловна Орлова. Однажды, уезжая из Италии в Россию, Софья Григорьевна поручила своему брату Николаю сундук с некоторыми ее вещами, которые она с собою не брала и просила его сохранить до ее возвращения. Сундук этот, в течение многих месяцев переезжавший с места на место (тогда путешествовали на лошадях), пришел в такую ветхость, что, наконец, надо было его вскрыть: в нем оказались дрова. Ее практическая изворотливость не имела границ; в своем доме на Мойке она сдавала квартиру своему сыну; сын уехал в отлучку - она воспользовалась этим и сама вселилась в его комнаты. Таким образом, она ухитрилась в собственном доме прожить целую зиму в квартире, за которую не только не платила, но за которую получала. Не меньшую изворотливость принимали проявления в области сердечных чувств. У нее был лакей Афанасий. Когда она приехала погостить в семье своего покойного старшего брата, она перекрестила его в Николая. Почему? "Потому, отвечала она, что это имя моего любимого брата".
6) Эта дама ездила и в Китай, куда не так много в то время ездило и мужчин. Причем требовала аудиенцию с Далай-Ламой:"Милая, проворная, летучая моя путешественница", как звал ее отец Григорий Семенович, ездила на Китайскую границу, в Кяхту; китайцы, засматриваясь на ее усы и бороду, огорчали ее знаками непочтительного веселья. Она посещала буддийские монастыри, задавшись целью во что бы то ни стало увидать великого ламу. Как раз в это время лама был болен, но Софья Григорьевна ни перед чем не останавливалась: "Живого или мертвого, а я его увижу".
Спрашивается, что за настойчивость такая в свидании с Далай-Ламой? И что такое содержалось в этом несчастном кошельке?И действительно, увидала его и поднесла ему собственного изделия бисерный кошелек. Елена Сергеевна сопровождала тетку. В одном из буддийских монастырей их повели полюбоваться целебным источником; он вытекал из месива вязкой красной глины. Зачерпывая воду, Елена Сергеевна испачкала руку и, пока она стояла, в недоумении оглядываясь, обо что бы обтереть, красивый молодой жрец подскочил и, подобрав полу своего шелкового халата, вышитого золотыми драконами, голубою подкладкой обтер вязкую красную глину. Герцог Лестер, когда бросил в лужу свой плащ под ноги королеве Елизавете, чтобы, входя в карету, она не запачкала башмаков, выказал не более рыцарства; чем этот безвестный житель монгольской пустыни.
Путешествия Софьи Григорьевны в китайские пределы имели побуждением не одну любознательность; в ней действовало также намерение, весьма типично рисующее ее характер, - "провести" государя. Дело в том, что в течение долгого времени она не могла ездить заграницу. Николай I вообще относился к ней не очень благосклонно; ее письма пестрят сетованиями на того, кого она называет "le maitre" (хозяин). Не нравились ее эксцентричности, пренебрежение обычаями, частые отлучки заграницу. Но когда узнали, что по улицам Лондона она гуляла под руку с Герценом, было дано распоряжение о невыдаче ей иностранного паспорта. Она объявила, что все-таки поедет заграницу и, как мы видели, действительно, побывала "за границей", - за китайской.
Приезды, вернее, наезды фельдмаршальши, светлейшей княгини Волконской не всегда бывали удобны для местных жителей. Она останавливалась, конечно, не в гостиницах, да таких там и не было, а у кого-нибудь из местных чиновников или у купцов. Чтобы принять такую гостью, закалывали лучшего тельца; не всякому это было по карману, в особенности, если гостья заживалась. Постоянные были пререкания с ямщиками из-за чаев и с содержателями станций из-за прогонов. В первый же день приезда ее Марья Николаевна из своей комнаты услышала в гостиной резкую перебранку; отворив дверь, она увидела, что ее золовка сводила счеты с содержателем иркутской станции Анкудиновым; на все его требования и доводы она отвечала все одно: "Нет, нет, я была с вами достаточно женерезна"! (от французского слова genereux - щедрый).
Конечно, тут дело в странностях, как любят приписывать.
Но странности - если посмотреть на это другими глазами - носят очень даже логический и последовательный характер.
Мой роман, как я уже предупреждала, несет в себе немалую долю мистики.
И, надеюсь, понятно, какую роль будет играть она, эта "княгиня мира сего". Даже на основании перечисленных выше фактов.
Говорить о сильных мира сего таким тоном, словно они ее приятели;
Постоянно "экономить ресурсы" и пытаться пополнить свои силы хотя бы воровством материальных объектов;
Стремление к разной экзотике (в Аравию тоже ездила, и в Иерусалим, и всюду, куда могла); "настоятельное свидание" с Далай-ламой и передача тому кошелька - думается, не пустого;
Превращение роковой красавицы в "чертову бабку";
Спать в корсете и вместо горничных держать слуг-мужчин - вот напрашиваются тут домыслы понятного характера...
Наконец - когда граф Кристоф был в Риме перед самой своей смертью, она пребывала там же, и он останавливался в одном с ней доме. Точнее, на вилле Зинаиды Волконской, где пребывала и Софья. Скорее всего, там его и настигли убийцы...
Далее - только читать