Ксения Дьяконова «Чапский, Пруст, Ахматова и другие»
Ксения Дьяконова «Чапский, Пруст, Ахматова и другие»
(«Звезда» 2020 №6)
"Он объявил товарищам, что лекции будут читаться по-французски, для поддержания тонуса. Зимой 1940-1941 годов, после изнурительного трудового дня на морозе польские офицеры в фуфайках и мокрых сапогах собирались в холодной лагерной столовой под портретами Ленина и Сталина и слушали рассказы о Сване, Одетте, Берготе и герцогине Германтской через два десятилетия после смерти их создателя."
"Чапский отмечает, что герои прустовского романа воспринимают в качестве главного авторитета в искусстве своего времени именно Эдгара Дега и что в этом художнике особенно наглядно сочетаются элементы символизма и натурализма - двух, казалось бы, несовместимых тенденций.
«Дега, близкий друг Малларме, восхищавшийся одновременно и Делакруа и Энгром, выставлявшийся с самого начала вместе с импрессионистами, писавший танцовщиц, скачущих лошадей, прачек, зевающих с утюгом в руке, <…> который первым использовал открытия мгновенной фотографии <…>, изучал парижскую жизнь в самых неизведанных искусством аспектах и <…> в то же время воевал со своими друзьями-импрессионистами. Его возмущало их презрение к принципам, их абстрактные правила, композиция, планы и тому подобное, противоречащие классической живописи. Всю свою жизнь он стремился соединить абстрактное чувство гармонии, композиции с непосредственным ощущением реальности, связать импрессионистские поиски с классической традицией Пуссена. Он же писал сонеты абсолютно в духе Малларме, которыми восторгался Поль Валери».
Кстати говоря, тот же Валери в своем эссе «Поэзия и абстрактная мысль» приводит знаменитый разговор Дега и Малларме. Дега сетовал, что стихи у него не получаются, хотя идей сколько угодно; Малларме ответил, что стихи состоят не из идей, а из слов."
...
"К концу жизни художник стал терять память и зрение. Поэт Адам Загаевский, знавший Чапского в старости, вспоминает, как тот просил друзей читать ему вслух. Причем не чужие, а его собственные книги. Загаевский уточняет, что это был не старческий нарциссизм, а желание удержать ускользающие воспоминания и вернуться к тому, что питало ум Чапского в молодости и в зрелости.
«Он особенно четко помнил цитаты, встречавшиеся в его текстах, - пишет Загаевский. - Чувствовалось, что цитаты для него - не просто украшение стиля, а фразы, с которыми он жил месяцами и годами, взвешивая их и любуясь ими как драгоценными камушками. Они так глубоко запечатлелись в его памяти, что даже сейчас, в период упадка, обладали волшебной способностью вызволить его сознание из пустоты и зажечь в глазах огонь интеллекта».
В 1981 году (Чапскому было восемьдесят пять) умерла Мария, любимая сестра художника, помогавшая ему и жившая с ним. Через некоторое время ее место заняла Элжбета Пшевлоцка, жена Януша Пшевлоцкого, племянника Чапского. Однажды перед сном она зашла в комнату Чапского проверить, все ли в порядке, и увидела, что Юзеф лежит на полу. Несколько часов назад он упал и не мог подняться. Она помогла ему встать и спросила, что же он делал все это время. Чапский улыбнулся и сказал: «Не беспокойся, мне было хорошо. Я просто лежал и думал о Прусте»."
https://magazines.gorky.media/zvezda/2020/6/chapskij-prust-ahmatova-i-drugie.html