Часть II. 60-е годы
Великий перелом в русской общественной жизни наступил в 60-х годах. Эпоха николаевской реакции сменилась «оттепелью» реформ Александра II. В сущности, в эти годы родилось общественное сознание. До этого существовали только тайные общества, подпольные кружки, но никакой публичной дискуссии о пути России и русского искусства не было. Все это появилось в 60-е. Хотя, конечно, подготовлялось задолго до этого. Зерно упало в 1825 году: декабристы разбудили Герцена (Ленин). И это зерно проросло. Все то, что до 60-х мыслилось подпольно и полуподпольно, вышло в пространство общественной дискуссии. Герцен, Огарев, Белинский - это «отцы» общественного мнения 60-х. Но подлинным властителем дум нового поколения стал Чернышевский. Его роман «Что делать?», написанный во время заключения в Петропавловской крепости в 1863 году, сначала был напечатан, а потом сразу запрещен цензурой, но распространялся по рукам и пользовался огромной популярностью, которой способствовала судьба Чернышевского, несправедливо осужденного на 19-летнюю каторгу. Почему Чернышевский стал властителем дум? Он не был великим писателем, ни философом, ни даже публицистом. Его влияние - это влияние нравственного авторитета эпохи. Его роман и сама его жизнь послужили образцом жизни и нравственного пути для нескольких поколений народников. К примеру, гимназист Гиляровский, прочитав роман «Что делать?», вдохновился образом Рахметова, бросил гимназию и уехал на Волгу работать бурлаком.
Я уже говорил, что определяющей идеей народничества была идея долга перед народом. Это вполне выражается в стихотворении Плещеева 1861 года:
О, не забудь, что ты должник
Того, кто сир, и наг, и беден,
Кто под ярмом нужды поник,
Чей скорбный лик так худ и бледен,
Что от небес ему одни
С тобой даны права святые
На всё, чем ясны наши дни, -
На наши радости земные!
И тех страдальцев не забудь,
Что обрели венец терновый,
Толпе указывая путь -
Путь к возрожденью, к жизни новой!
И пусть в дому твоём найдут
Борьбой измученные братья
Забвенье мук, от бурь приют
И брата верные объятья!
Говорят, что есть два вечных русских вопроса - «Кто виноват?» и «Что делать?». Откуда это пошло? «Кто виноват?» - это роман Герцена 1846 года. На этот вопрос вся прогрессивная общественность отвечала одинаково: виновато крепостное право. Когда же в 1861 году оно было отменено, оказалось, что бедствие народа на этом не кончилось, что всё тот же мрак, нищета, порок. И тогда ответом на вопрос «Что делать?» стала идея народничества: интеллигенция в долгу перед народом, и она должна оплатить его действием.
Не остались в стороне и художники. И они были под влиянием этих идей. Самый яркий пример - это идейный вдохновитель товарищества передвижников Иван Крамской. «Русская литература, - писал он, - учила нас смотреть на вещи прямыми глазами». Крамской стал лидером группы выпускников Петербургской Академии художеств, выразившей протест против академизма, выступившей за свободный выбор темы. Это событие стало вехой на пути русской живописи и его стоит описать отдельно.
Бунт четырнадцати 9 ноября 1963 года
По окончании курса в Академии художеств для выпускников назначался конкурс, победитель которого получал большую золотую медаль и большой пансион, он отправлялся на несколько лет в Европу учиться у лучших мастеров. Испытание было устроено так: выпускники получали тему (пример которой я приводил в первой части), затем их запирали в индивидуальной комнате, и через 24 часа они должны были продемонстрировать эскиз, а потом дописать полотно. Но в этот год случилось иначе. Привожу не лишенный художественности рассказ о событии:
Четырнадцать учеников академии приглашены были на утро 9 ноября в правление, чтобы выслушать программу конкурса на большую золотую медаль. Это были люди в цветущем возрасте двадцати трех - двадцати шести лет, лучшие из лучших. Каждый из них получил за годы учения две серебряные и малую золотую медали. Но теперь, в эти торжественные минуты, они выглядели озабоченными и усталыми. Некоторые, казалось, не спали всю ночь (как выяснилось впоследствии, так оно и было). Одетые в поношенные, но вычищенные накануне и тщательно наглаженные сюртуки, они стояли в молчании перед высокой и тяжелой дверью конференц-зала, ожидая вызова.
Наконец, дверь распахнулась. В глубине за длинным овальным столом крытым темно-зеленой суконной скатертью, мерцали золотом и серебром орденские звезды сановитых членов совета академии. Ученики вошли один за другим, здороваясь, и молча остановились в правом углу зала. Князь Григорий Григорьевич Гагарин, генерал и вице-президент академии, блестящий рисовальщик и акварелист, любитель и знаток византийских икон и византийского орнамента, поднялся с бумагою в руке и стал читать: "Совет императорской Академии художеств к предстоящему в будущем году столетию академии для конкурса на большую золотую медаль для конкурса по исторической живописи избрал сюжет скандинавских саг: "Пир в Валгалле". На троне бог Один, окруженный богами и героями, на плечах у него два ворона. В небесах, сквозь арки дворца Валгаллы, видна луна, за которой гонятся волки". Он читал все это басовитым рокочущим голосом, держа в одной руке на весу бумагу, а другой перебирая серебряные наконечники аксельбантов на груди. Толстые генеральские эполеты покойно лежали на его плечах.
Ученики хмуро слушали. Наконец чтение кончилось. Опустив бумагу, князь Гагарин произнес, отечески глядя на стоящих в углу: "Как велика и богата даваемая вам тема, насколько она позволяет человеку с талантом высказать себя в ней и, наконец, какие и где взять материалы, объяснит вам наш уважаемый ректор, Федор Антонович Бруни" .Сидевший справа от президента благообразный старик, четверть века назад прославившийся картиной своей "Медный змий", тихо поднялся, украшенный, как и многие другие члены совета, нагрудной муаровой лентой и орденскими звездами. Сохраняя на лице выражение значительной задумчивости, он направился неслышными шагами в сторону учеников, стоявших в угрюмом молчании, - и тут произошло нечто небывалое.
Один из четырнадцати, худощавый и бледный, с негустой бородкой и глубоко посаженными пристальными глазами на скуластом лице, вдруг отделился и вышел вперед навстречу ректору. Бруни остановился в недоумении. Мундиры, ленты и звезды за овальным столом шевельнулись и замерли.
"Просим позволения сказать перед советом несколько слов," - произнес глухим от волнения голосом вышедший вперед. - "Мы подавали дважды прошение, но совет не нашел возможным выполнить нашу просьбу... Не считая себя вправе больше настаивать и не смея думать об изменении академических постановлений, просим освободить нас от участия в конкурсе и выдать нам дипломы на звание свободных художников."
Косматая голова пятидесятилетнего Пименова, профессора скульптуры, которому Пушкин посвятил когда-то экспромт "На статую играющего в бабки", откинулась и замерла в удивлении. В тишине из-за стола послышалось недоверчиво-изумленное: "Все?". "Все!" - ответил вышедший вперед. Поклонясь, он решительно направился к двери. За ним двинулись остальные. "Прекрасно, прекрасно!" - прозвучал им в след насмешливый голос Пименова.
Выйдя из Конференц-зала в канцелярию, каждый проходил к столу делопроизводителя и вынимал из кармана сюртука сложенное в четверо прошение. Тексты всех прошений были одинаковы: "По домашним обстоятельствам не могу продолжать учение ..." Подписи же стояли разные: Корзухин, Шустов, Морозов, Литовченко, К. Маковский, Журавлев, Дмитриев-Оренбургский, Вегин, Григорьев, Песков, Петров. Прошение говорившего от имени всех перед советом было подписано: И. Н. Крамской.
Тем временем в конференц-зале разыгралась пренеприятная сцена. Один из четырнадцати "бунтовщиков", Заболотский, не вышел, остался в зале, как бы желая сделаться свидетелем наступившего там замешательства. Он стоял в углу, щуплый и темноволосый, на лице его блуждала растерянная полуулыбка. "А вам чего угодно, сударь?" - спросил, едва сдерживая раздражение, князь Гагарин, продолжавший столбом своим выседся на своем предсказательском месте. "Я ... желаю конкурировать," - через силу выжал из себя Заболотский. Князь Гагарин усмехнулся. "Разве вам не известно, милостивый государь," - сказал он едко-насмешливо, - "что конкурс из одного участника не состоятся не может? Благоволите подождать до следующего года." Заболотский вышел, униженно кланяясь, унося на улицу застывшую улыбку. Через год он все же участвовал в конкурсе, провалился и затем исчез бесследно разделив незавидную долю, уготованную людям нетвердых убеждений.
Между тем к тринадцати положенным на стол делопроизводителя заявлениям прибавилось четырнадцатое: молодой скульптор Крейтан, также назначенный конкурировать на большую золотую медаль решил примкнуть к своим товарищам-живописцам. "Когда все прошения были отданы," - вспоминал спустя четверть века Крамской, - "мы вышли из правления, затем из стен академии, и я почувствовал себя наконец на этой страшной свободе, к которой мы так жадно стремились. Свободы от чего? Только, конечно, от административной опеки... но художнику - продолжает он - зато необходимо научится высшему повиновению и зависимости от... инстинктов и нужд своего народа и согласию внутреннего чувства и личного движения с общим движением".
Коммуна Крамского
"С тех пор, как я себя помню, - писал Крамской спустя много лет, - я всегда старался найти тех, быть может, немногих, с которыми всякое дело, нам общее, будет легче и прочнее сделано".
"Бунтовщики", получив на руки дипломы свободных художников и не имея за душой ни гроша, объединились в артель. Лидером её стал, конечно, Крамской. Они сняли просторную квартиру и стали жить коммуной, организованной на принципах, описанных в романе Чернышевского "Что делать?". Подали объявление о приеме заказов. Работали вместе, ели за одним столом, хозяйство вела молодая жена Крамского. По вечерам все собрались и устраивали культурные вечера: читали "Современник", новые сочинения Тургенева, Белинского, стихи Некрасова, рисовали эскизы. Вскоре коммуна Крамского стала известна, и вечера посещали петербургская интеллигенция, молодые художники, ученики Академии. Был среди них и Репин.
Коммуна просуществовала до 1871 года. Один из членов коммуны, Дмитриев-Оренбургский, тайно подал прошение в Перетбургскую Академию художеств о получении пансиона и поездке в Европу. Узнав об этом, Крамской потребовал его публично осудить. Общее собрание отказалось. Тогда Крамской подал заявление и вышел из артели. Менее чем через и сама артель распалась.
Сразу после этого Крамской вместе с групой художников объединяется с московской группой художников и образуется Товарищество передвижных выставок. Но о нем чуть позже. Сначала два слова о последних предтечах передвижников.