Галковский: ЧТО НЕОБХОДИМО ЗНАТЬ О МИХАИЛЕ БУЛГАКОВЕ
Булгаков жил в переходное время. Я не о войнах и революциях, это само собой, а о периоде его творчества, пришедшемся на 20-30-е годы. Подобно тому, как в России 00-х и 10-х уже существовала субкультура советского хамства (Горький, Ленин, Троцкий), в 20-30-х в СССР ещё продолжалась угасающая год от года субкультура русской цивилизации. Причём и власти предержащие, в той или иной степени, были ещё людьми русской культуры. Сталин родился и вырос отнюдь не в СССР, и учился отнюдь не в комакадемии. Даже самые оголтелые ненавистники русской классической литературы в 20-30-е годы, тем не менее, унаследовали от русских уважение к литературе как таковой.
Всё это предопределило парадоксальную траекторию литературной карьеры Михаила Афанасьевича. Люди, которые травили Булгакова за «белогвардейщину», одновременно относились к нему с огромным уважением как к «литературному мастеру». Для уже вполне советского Хрущёва было вполне нормально прилюдно орать на писателей (и каких - своих же советских евтушенок) и чуть ли не отвешивать им пинков. Для Сталина было так же НОРМАЛЬНО позвонить Булгакову или Пастернаку (названному впоследствии Хрущёвым свиньёй) и уважительно беседовать.
Самое популярное произведение Булгакова после «Мастера и Маргариты» это «Собачье сердце». При этом следует учесть, что «Собачье сердце» это не роман, а маленькая повесть, к тому же ставшая известной советскому читателю на двадцать лет позже (в конце 80-х).
«Собачье сердце» написано достаточно небрежно. В начале и конце - гениальный монолог пса. Посередине, после того, как пес на время исчез, превратившись в человека, повествование ведется через дневник Борменталя, а затем становится деперсонифицированным описанием. Автора практически не видно, всё сводится к диалогу и ремаркам. Фактически средняя часть это пьеса, так что экранизация не только не убавила содержания повести, как это обычно бывает, но многое к нему добавила - опять же, как это обычно бывает с пьесами и тем более сценариями.
Самое сильное место в повести реплика Преображенского о Швондере:
«Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь в свою очередь натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки».
Что и произошло в СССР через 10 лет.
«Собачье сердце» это произведение с небольшим объемом, но очень большой массой. Вещь сделана из урана и о её содержании можно говорить очень долго. Например, в чём смысл названия повести? Вероятно это собачье нутро советского человека. Однако это не верно.
Интуитивно обычно подразумевается, что Полиграф Полиграфович Шариков это Шарик, доросший до человека. Ничего подобного. Шарик это биологический материал для гипофиза Клима Чугункина, где содержится его программа, использующая мозги и тело собаки, параллельно их перестраивая до человека - Чугункина же.
Преображенский совершенно не хотел превращать собаку в человека - это побочный результат его эксперимента по омоложению. С точки зрения биологической, Шарик после операции умер, а Клим Чугункин возродился. Но возродился на 16 квадратных аршинах квартиры Преображенского. Это и есть коллизия «Собачьего сердца».
...
Приехав в Москву, Булгаков после нескольких неудач устроился на стабильную работу в «Гудке». Почему-то в этой газете был большой юмористический отдел («четвертая полоса»). «Гудок» был крупной, но второстепенной газетой профсоюза транспортников, само по себе появление там «четвертой полосы» (аналога 16-ой полосы «Литературной Газеты» 60-80-х) ещё понятно - 1922 год это НЭП.
Простодушные коллеги Булгакова по «Гудку» были очарованы новым сотрудником и приняли его в свою компанию. Но этому способствовали не только характер Михаила Афанасьевича и несомненные литературные способности, но также его склонность к лицедейству. Скрытный Булгаков никогда и никому не показывал своего истинного отношения, а иронизировал и дразнился так, что особо не придерешься. В свою очередь он более-менее терпимо относился к насмешкам в свой адрес и любил пошутить над собой.
«Гудошники» воспринимали его как несколько заносчивого юмориста и прикольщика, а эпизод с «Белой гвардией» считали графоманским заскоком. Они бы очень удивились, если бы узнали, кем их считает сам Булгаков.
Булгаков в первую очередь считал их теми, кем они являлись на самом деле. То есть евреями (2/3), а также поляками, украинцами и интернациональной мелочью (чехи-греки) (1/3).
90% гудошников были одесситами, одесситками были их жёны и возлюбленные, их московская протекция тоже состояла из одесситов. В сущности, московское население было уничтожено в 1917-1921, уцелевшие москвичи из бывших жили в обстановке гетто. Одесситы составляли самую крупную и сплочённую фракцию понаехавших.
Из-за особенностей Одессы, а также особого характера гражданской войны в этом районе, у одесситов не было средостения между интеллигенцией и местными коммунистами. Если в Вологде людей стреляли латыши или пришлые евреи, то в Одессе евреи местные, которые зачастую были однокашниками, а то и членами семей тех, кого стреляли. Это создавало особую ситуацию протекции и попустительства, в других местах немыслимую.
Когда Булгаков устроился на работу в «Гудок», то первым делом изобрел себе псевдоним: «Герасим Петрович Ухов». Второй фельетон он подписал покороче: «Г.П.Ухов». А третий подлиннее: «Разговор подслушал Г.П.Ухов». Тут до ответственного секретаря дошло, он выбежал из своего кабинета и стал орать на Булгакова.
Причём все филологические кунштюки Михаила Афанасьевича имеют огромную избыточность и предумышленность - не надо забывать, что мы имеем дело с гением. «Герасим Петрович Ухов» это в одном флаконе и глухонемой Герасим и Му-Му - будущий герой «Собачьего сердца».
«Двенадцать стульев», а затем «Золотой теленок» антисоветские книги хуже «Архипелага ГУЛАГа». «Собачье сердце» по сравнению с ними просто-таки панегирик советской власти. Именно потому, что Булгаков был укрыт под двойным одеялом анонимности, он позволил себе пошутить всласть.
Помните партийный и государственный гимн 20-30-х?
Никто не даст нам избавленья,
Ни Бог, ни царь и не герой,
Добьемся мы освобожденья
своею собственной рукой.
Под пером мастера эти строчки превратились в «Спасение утопающих дело рук самих утопающих». Невозможно представить, чтобы политрук Петров даже помыслил себе подобное кощунство.
А печатная машинка с грузинским акцентом в «Рогах и копытах» («е» не работает, и печатают через «э»); «трудящийся востока» князь Гигиенишвили (гиена, проводящая чистки)?
Когда Булгаков принес рукопись Катаеву, тот понял две вещи. Во-первых, это деньги. Большие деньги. В своих зашифрованных мемуарах Катаев описывает свое обращение к Ильфу и Петрову:
«Молодые люди, - сказал я строго, подражая дидактической манере Булгакова - знаете ли вы, что вашему пока еще не дописанному роману предстоит не только долгая жизнь, но также и мировая слава?»
Полагаю, что это сказал Катаеву и Ко сам Булгаков. Когда вручал рукопись.
Но Катаев понял и второе: Ставить под такой вещью свою подпись нельзя. Прямо там ничего нет, но он лицо в Москве заметное, так что будут копать. Будут копать - докопаются. А с сосунков взятки гладки.
И действительно, Ильф и Петров были настолько наивны, что так до конца и не поняли, на что подписались.
Поэтому понятна настойчивость Катаева с посвящением. С Булгаковым был уговор, что будет стоять три фамилии и его фамилия из всех трёх самая важная. Сохраняя посвящение, он обозначал свое присутствие в проекте: из дела не уходит, прикрытие книги будет осуществлять, с изданием поможет. А поэтому и обговоренную часть гонорара возьмет себе. Думаю, Булгакову и Катаеву полагалось по 50%, но Катаев из своей части процентов 10% выделил «неграм».
Теперь зачем это было нужно самому Булгакову. Сторонниками авторства Булгакова сконструирована умопомрачительная версия литературного Днепрогэса: «Товарищ Сталин приказал ГПУ заставить Булгакова написать советский роман, чтобы затем опубликовать его от имени бездарных, но вполне советских авторов».
Это такой же бред, как конспирологическая теория убийства солнца русской поэзии: международный аристократический союз русофобов «принял решение» об убийстве главного русского поэта Пушкина. Делать нечего было европейским королям и принцам, как убивать безобидного восточноевропейского литератора средней руки (масштаб Пушкина в их восприятии).
Идея созрела среди писательского окружения Булгакова и конечно могла осуществиться только при его доброй воле. К 1927 году Булгаков догадался, что критике его подвергают не за какие-то конкретные произведения, а просто потому, что его имя подвёрстано в список врагов советской власти. Поэтому что бы он ни писал, всё будет плохо.
Открыто советской вещи он категорически писать не хотел, это выглядело бы как двурушничество. Писать же Булгакову хотелось ОЧЕНЬ. Писал он быстро и метко. Кроме всего прочего, Михаил Афанасьевич был прирожденным полемистом. Ему нравилось поучать, доказывать свою правоту - делал он это остроумно, точно и в режиме живого времени.
Булгаков тщательно подклеивал в альбом все статьи о своем творчестве. Его бесило не то что 95% из них несправедливые и ругательные, а то, что ему не дают никакой возможности ответить, и советские «критики» это прекрасно знают.
В конце 1926 года Маяковский распинался:
«Товарищи, «Белая гвардия» это не случайность в репертуаре Художественного театра. Я думаю, что это правильное логическое завершение: начали с тетей Маней и дядей Ваней и закончили «Белой гвардией»… это нарвало и прорвалось.. На генеральной репетиции с публикой, когда на сцене появились белогвардейцы, два комсомольца стали свистеть и их вывели из зала. Давайте я вам поставлю срыв этой пьесы - меня не выведут. 200 человек будут свистеть, а сорвем, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся. Товарищ здесь возмущался: «Коммунистов выводят. Что это такое?!». Это правильно, что нас выводят. Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть - и пискнул. А дальше мы не дадим… Запрещать пьесу не надо. Чего вы добьетесь запрещением? Что эта «литература» будет разноситься по углам и читаться с таким удовольствием, как я 200 раз читал в переписанном виде порнографию Есенина. А вот, если на всех составлять протоколы, на тех, кто свистит, то введите протоколы и на тех, кто аплодирует».
(Дополнительную пикантность словам Маяковского придает тот факт, что он не имел никакого отношения к коммунистической партии, и его туда никто никогда не приглашал. Для властей Маяковский был дворянской проституткой, он сам это прекрасно знал, и таковой, на самом деле, и являлся.)
Легально ответить мерзавцу и стукачу Булгаков не мог.
Ну, вот так и созрело. Булгаков пишет, Катаев публикует, а деньги поровну. Чтобы убрать стилистические подозрения, Катаев привлек двух соавторов, чтобы было на кого кивать. Булгаков естественно постарался убрать прямое самоцитирование и характерные обороты - для стилиста его класса это было не трудно.
Кроме того, Булгаков мог попросить влиятельного Катаева похлопотать о возвращении конфискованных рукописей из ГПУ. Действительно их скоро вернули. С деньгами тоже все вышло - в 1927 году Булгаков переехал в отдельную трехкомнатную квартиру.
Вероятно, сначала Булгаков отнесся к затее как к халтуре, но по настоящему талантливый человек халтурить не способен, идея его увлекла и он написал первоклассный роман. Было ли ему жалко его отдавать? Думаю не очень, - в силу изложенных выше соображений. В дальнейшем он, конечно, надеялся раскрыть мистификацию, но это было бы возможно только после ослаблении власти ГПУ и кардинальной перестройки политической жизни СССР. К 1934 ему уже было не до дилогии, так как стало ясно, что строй может поменяться только в далёком будущем или в случае глобальной интервенции.
История публикации «Двенадцати стульев» показала, что Булгаков правильно оценил ситуацию. Он понимал, что никакой литературной критики в СССР нет, а есть свора завистливых азиатских идиотов с полусредним образованием. Ильф и Петров значились в списках совершенно благонадёжных литераторов, причем где-то во второй половине, или даже ближе к концу. Поскольку никаких разнарядок не было, идиоты не знали что писать. ЯВНО антисоветского в книге ничего не было, кроме того была вялая протекция от литературных верхов.
Очевидно, инициатива публикации исходила от самого Булгакова, и Михаил Афанасьевич очень тщательно выбрал компаньонов для своей вынужденной литературной мистификации. Он мог дать свою вещь только людям, которых считал людьми своего круга - по образованию и степени порядочности. Человек, который ставил свою подпись под вещью Булгакова должен был безусловно понимать, что делает и зачем, и при этом не потерять лица.
Катаев для Булгакова был менеджером, его брат - ширмой для участия в деле. Очевидно единственным человеком, который в данной ситуации для Булгакова являлся полноценным компаньоном, являлся Ильф.
Иван Илья Арнольдович с точки зрения Булгакова был остроумным человеком его круга, не лишенным литературных способностей, и одновременно человеком, по расовым соображениям приемлемым для советских властей.
И наконец, последнее - в виде цветов на могилу авторства Ильфа и Петрова. Общительный и веселый Булгаков, прочитав «Двенадцать стульев», а потом и «Золотого теленка» хохотал бы до упаду, засыпал авторов письмами и комплиментами, постоянно говорил бы о содержании книг и т.д. Если бы его что-то в романах не устроило - реакция была бы ещё более бурной. Булгаков был великим сатириком и не мог не оставить без внимания единственные по настоящему смешные книги России 20-30-х годов. Однако он эти книги не заметил. Набоков из своей эмиграции заметил. А Булгаков из Москвы - нет.
Из десятка персонажей второго плана еврей в романах только один - панталоне Паниковский. И это самый худший персонаж: грязный, жалкий, трусливый, настырный и подловатый неудачник, умирающий на обочине дороги как собака. Не случайно цензоры потребовали изменить его отчество «Моисеевич» на более расплывчатое «Самуэлевич» и убрали песенку про раввина - единственное прямое указание на национальность.
Еврейская тема там затрагивается редко, при этом, повторяю, евреи выставляются в самом неприглядном свете. Еврей Кислярский - доносчик, сдавший всех; еврейский ансамбль Галкин-Палкин-Малкин-Чалкин-Залкинд, играющий на кружках Эсмарха, то есть на клизмах, - издевательство над еврейскими музыкантами-клезмерами. Полыхаевский «генеральный секретарь» Серна Михайловна, управляющая людьми посредством резиновых штампов - это издевательство над именем «Сарра»: «Серна» и «Сарра» для русского уха звучат неприлично, «серна» неприличнее. Это парафраз из «Песни песней» («у тебя сосцы как у горной серны»), и, что гораздо хуже, штампы Серны Михайловны это намек на юдофобскую статью Андрея Белого «Штемпелеванная культура».
В романах единственный раз описывается антисемит. Это обитатель Вороньей слободки Александр Дмитриевич Суховейко. Узнав, что сосед-летчик отсутствует, потому что находится в полярной экспедиции «среди торосов и айсбергов», Суховейко восклицает: «Айсберги! Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи».
Затем Александр Дмитриевич, или в обиходе Митрич, пляшет под гармошку русскую с пьяной соседкой.
Правда на самом деле Митрич закончил пажеский корпус и был камергером при дворе его императорского величества. В дальнейшем он вместе с другими обитателями вороньей слободки страхует имущество от пожара, квартиру поджигают с шести концов и воронья слободка сгорает. Митрич стоит около загоревшегося дома и поучает:
«Сорок лет стоял дом, - степенно разъяснял Митрич, расхаживая в толпе, - при всех властях стоял, хороший был дом. А при советской сгорел. Такой печальный факт, граждане!»
Филологическая мышеловка, филигранно сконструированная Булгаковым, захлопывается.
Формально, Митрич это изувер-погромщик, замаскированный враг советской власти, злорадствующий по поводу пожара, который сам же и учинил. В этом смысле история «Вороньей слободки» ничем не отличается от сотен литературных поделок такого рода, в том числе и поделок, вышедших из-под пера Ильфа и Петрова.
А реально…
Во-первых, Митрич никакой не антисемит. Это интеллигентный, образованный человек, вынужденный кривляться под пролетария в результате деятельности революционеров, значительная часть которых состоит из «Рабиновичей и Айсбергов». То есть «Рабиновичи и Айсберги» понуждают его имитировать тупую ненависть к себе - чтобы спрятаться от них в основной массе некультурного, в том числе, антисемитского населения, и, одновременно защитить себя от агрессии соседей, в значительной степени - пьяниц и хулиганов.
Во-вторых, пожар вороньей слободки это результат разрушения социальной иерархии, превративший жизнь обывателей в злобный цирк. Из-за культурного перепада люди не понимают действий друг друга. Митрич говорит, что дом сгорел из-за советской власти. А РАЗВЕ НЕТ? «Кто скажет, что это девочка, пусть бросит в меня камень».
В произведениях Булгакова есть целая вереница сцен, посвященных коммунальной разрухе и квартирным пожарам, но самая впечатляющая из них, несомненно, история «Вороньей Слободки». Здесь писатель, укрытый анонимностью, всё сказал открытым текстом, без оглядки на цензуру. Но сказал, подобно лечащему врачу, включившись в невежественный еврейский бред о погромщиках из лицея и пажеского корпуса.
«ГЕРКУЛЕС» из «Золотого теленка» - это символ советского бюрократии и всего советского государства.
Половина сотрудников «Геркулеса» носит фамилии Дрейфус, Музыкант, Кукушкинд, Лапидус-младший.
Начальник с революционной фамилией Огонь-Полыхаев ничем не занимается, всем руководит его секретарша Серна Михайловна, управляющая делами при помощи резиновых штампов.
В организации кипит фиктивная общественная работа: готовится переход на латинский алфавит, ведется борьба с Рождеством, организуются кружки для поддержки авиации, беспризорников, химии и т.д. и т.п.
Эта безумная деятельность самозванцев и временщиков носит инфернальный оттенок.
Сейчас ясно, что Булгаков был единственным великим писателем на территории России после 1917 года.
Именно в момент смерти Булгакова, 10 марта 1940 года русская культура если не умерла, то замерла на много десятилетий.
Какое-то число носителей культуры жило и дальше, но они не создавали среды и «не выражали мнения» (боялись, не умели, или заткнулись от страха). Это женщины (Ахматова), закомплексованные провинциалы про зверюшек и детишек (Олеша, Чуковский), эмигрантские реликты (Бунин, Зайцев), русско-европейские трансформеры (Набоков). В последнем случае люди продолжали говорить и создавать вокруг себя среду, но говорили они уже не как русские, а как французы, англичане, американцы.
В 60-е началось оживление, но это было оживление и очеловечение советских людей, расселённых из родных азиатских коммуналок в европейские детсады хрущоб. Те из них, кто пытался восстановить связь времен, превращались в советских же кривляк, напяливших на себя чужую одежду и мысли - пускай, из самых благих побуждений (Солженицын).
Булгаков был русским «коноводом», создающим вокруг себя враждебный советскому быту русский мир. Булгаков умер - русский мир, смертоносный и дьявольский для советских, впал в анабиоз, повис на чаше весов в неустойчивом, но длительном равновесии: продолжить жить дальше или умереть.
Думаю это «небольшое стилистическое разногласие» и есть причина зверской, неправдоподобной ненависти в РФ к Булгакову. Это чужой разум, говорящий на родном языке и говорящий вещи либо оскорбительные, либо непонятные. Или и то, и другое одновременно. При этом он говорит адресно. Это не голос ушедшей эпохи, а собеседник на лавочке в парке.
Поэтому оказалось, что Булгаков «сатанист» - нехороший человек из нехорошей квартиры, вокруг которого советские дохнут как мухи. Но на варенье всё равно лезут. Своего-то за душой нет.
А весы по-прежнему неподвижны. Вроде бы легко подтолкнуть русскую чашу в небытие - но для этого надо быть талантливым человеком. Таланта нет, поделать ничего невозможно. Остаётся беситься.
Пройдет время, и русский разум снова появится. Много сделано, чтобы этого не произошло, но великая культура не такая вещь, чтобы её можно было разрушить физически. В духовном мире она неуязвима, хотя и может умереть, как умерла античная цивилизация. Но это какие сроки.
ГАЛКОВСКИЙ Дмитрий Евгеньевич - русский философ, писатель и публицист. В 1987 году написал философский роман «Бесконечный тупик».
Сотрудничал в 1988-89 в самиздатском журнале Александра Морозова "Параграф". В конце 80-х, после первых скандальных публикаций о "Памяти", боровшейся с жидомасонским заговором, выступил от имени придуманной им масонской ложи "Новый Гамаюн" перед редакцией "Комсомольской правды" с инициативой легализации масонства в СССР.
Автор «Святочных рассказов», которые печатались в 2001-2003 годах в «Литературной газете», «Независимой газете», «Дне литературы», в газете «Консерватор». Составитель антологии советской поэзии «Уткоречь», изданной в 2002 году. С октября 2003 года ведёт Живой Журнал. В 2003 году вышел сборник статей «Пропаганда», в 2004 - «Магнит». В 2005-2006 годах публиковался в интернет-газете «Взгляд», в 2007 - в журнале «Русская жизнь». В 2007 году вышло третье издание «Бесконечного тупика», это издание стало первым официальным.
Из самопрезентации: «Дмитрий Евгеньевич Галковский, русский писатель. Из-за своего социального и этнического происхождения всю жизнь бойкотировался властями СССР, и затем РФ. Известность приобрёл благодаря интернету. Однако в интернете же против Галковского ведётся планомерная кампания, изображающая его психически больным человеком и скандалистом. Между тем известно, что Галковский уравновешенный и общительный человек с университетским образованием, трезвенник, председатель клуба блогеров».
ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ