Почитай врача...
Вот какая новость на этой неделе.
https://esp.md/sobytiya/2022/08/08/mitropoliya-moldovy-i-voz-vypustili-100-000-ikon-sv-panteleymona
https://point.md/ru/novosti/obschestvo/voz-v-moldove-o-podderzhke-pechati-ikon-tserkovnye-liki-pol-zuiutsia-doveriem-liudei/
Митрополия Кишинева и всея Молдовы в сотрудничестве с !!! Всемирной организацией здравоохранения в Молдове напечатали 100 000 икон Святого великомученика и целителя Пантелеймона, которые они планируют раздать прихожанам.
На обратной стороне иконки текст из Ветхого Завета о том, что де врач очень важное лицо в деле человека, и его нужно слушаться и почитать.
Сир.38:1 Почита́й врача̀ проти́вꙋ потре́бъ че́стїю є҆гѡ̀, и҆́бо гдⷭ҇ь созда̀ є҆го̀:
Что же на самом деле произошло в этом «добром жесте»?
Чтобы понять это, нужно, во-первых вспомнить что такое ВОЗ, а во-вторых вспомнить почему Авраам(патриарх Ветхозаветной Церкви) не взял даров от царя Содомского.
ВОЗ
Итак, ВОЗ это контора , которая навязывает миру определенные «принудительные» «рекомендации», которые якобы должны сохранить здоровыми людей. Но по факту люди гибнут. На них исследуют как на кроликах любое зелье.
Не буду долго объяснять что это за контора, т.к. за последние 2 года уже многие здравые люди это поняли. Скажу о главном.
ВОЗ это одна из голов зверя на котором сидит Вавилонская блудница с чашей.
Откр.18:2 И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы,
Яростное вино блудодеяния или волхвования(ФАРМАКЕЯ). Колдовское зелье. Именно им напоили весь мир под руководством ВОЗ.
- Откр.18:23
- и свѣ́тъ свѣтилника не имать свѣтити въ тебѣ́ ктому, и гласъ жениха и невѣ́сты не имать слышанъ быти въ тебѣ́ ктому: яко купцы твои бѣ́ша вельможи земстiи, яко волхвованiи твоими прельщени быша вси языцы.
Эту тему уже поднимал:
https://protomarius.livejournal.com/90314.html
https://protomarius.livejournal.com/86583.html
Дело в том что фармакея это и есть фарм индустрия, которая находится под контролем ВОЗ, точнее ВОЗ находится под контролем фарминдустрии, производящей всевозможные зелья.
Лекарство - это то что лечит болезнь, а бывает и так, что фарминдустрия произволит то что выходит за рамки этого определения, и что лекарством назвать нельзя. Это некие зелья, снадобья, генетические маркеры.
Так вот появляется вопрос: лекарства они производят или зелья?
Ведь ВОЗ много чего одобряет и продвигает.
Вся индустрия стволовых клеток и т.н. омолаживающих процедур основана на детоубийстве, абортах, и тогда это нельзя назвать лекарством. Это волхвования.
Вся индустрия операций по смене пола, и дальнейшем поддержании «измененного пола» через инъекции чужеродных гормонов или нанесения гелей вызывающих рост волос и т.д, все это не лекарства, но волхвования и зелья.
Также являются волхвованиями средства изменяющие или блокирующие психическое поведение. Все это не лекарства, но волхвования..
Не говоря уже про процедуры генетического кодирования. Это тоже ворожба и зелья.
Вся эта индустрия - это фармацевтическая составляющая построения Содома. Ведь смена пола, эвтаназия, детоубийство, испытание на людях препаратов изменяющих генотип и пр. , все это богоборчество и Содом. И Содом этот зависит от индустрии фармако очень сильно.
Если эта индустрия, или это построение через волхвования Содома, перестанет работать, но невозможно будет и далее менять пол, генетически менять или зомбировать человека, зарабатывать на детоубийстве или психокоррекции, и пр.
Авраам и царь содомский. Даже нитки на возьму....
- Быт.14:22 Но Аврам сказал царю Содомскому: поднимаю руку мою к Господу Богу Всевышнему, Владыке неба и земли,
- Быт.14:23 что даже нитки и ремня от обуви не возьму из всего твоего, чтобы ты не сказал: я обогатил Аврама;
Авраам не берет из рук царя Содомского даров, ибо это принятие развратит принимающего, к тому же Авраам, как патриарх Ветхозаветной церкви, уповает ТОЛЬКО на Господа, о чем и говорит с воздетыми к небу руками.
В прошлом году Митрополия уже брала в дар вакцины чтобы раздать «страждущим», сегодня они приняли деньги от ВОЗ для печати иконок, которые раздадут прихожанам. Т.о. каждый принявший иконку в дар, станет принимающим дар от царя Содомского, т.е. соучастником БЕЗЗАКОНИЯ. А когда поставит эту иконку у себя в красном углу дома, то невольно осквернит «святое место».
Чего ждать дальше?
Митрополия нам говорит почитать врача. Но какого врача?
Того, кто меняет человеку пол, вырезая или пришивая органы размножения, делая человека бесплодным, выступая против Бога?
Того кто убивает дитя в утробе, нарушая заповедь «не убий»?
Того кто калечит здоровых людей уколами с жижей, «желая упредить болезнь», выступая против промысла Божия, ибо и волосы у нас подсчитаны и ни один не упадет без Его воли на то?
Того кто колет яд, отправляя на тот свет, прикрываясь исполнением процедуры, с толерантным названием «эвтаназия»?
Или того, кто потрошит еще живого человека без обезболивающего , вкалывая ему лишь парализатор для дальнейшей пересадки органов?
Такого врача?
Ведь именно таких врачей продвигает ВОЗ. Такими становятся врачи, желающие соответствовать требованиям ВОЗ и духу времени.
Врач лечит больных, а не здоровых.
Церковь учит, что болезнь , как внешнее повреждение тела, есть следствие внутреннего , духовного повреждения, причиной которого является грех.
Христос исцеляя больных, отпуская их в мир говорил: «Иди, и впредь не греши», указывая нам на грех как духовную причину всех болезней.
Т.е. первопричина любой болезни - грех, или духовное повреждение.
Новый Завет устами Христа говорит нам «не здоровый нуждается во враче, но больной», ясно давая нам понять, что ЗДОРОВЫХ ЛЕЧИТЬ НЕ НАДО.
Три апостола указывают одно и то же в Евангелии:
- Мф.9:12 Иисус же, услышав это, сказал им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные,
- Мк.2:17 Услышав сие, Иисус говорит им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию.
- Лк.5:31 Иисус же сказал им в ответ: не здоровые имеют нужду во враче, но больные;
Кому колят вакцины? Больным или здоровым?
Так почему же Митрополия на обратной стороне иконки со св.Пантелеймоном приводит нам текст из ВЕТХОГО Завета? Почему приравнивает врача лечащего больного и «врача» калечащего здоровых???
Неужели они так духовно повредились, что видя не видят того, что Церковь берут на службу блуднице?
- Пс.17:26-27 Съ преподо́бнымъ преподо́бенъ бу́деши, и съ му́жемъ непови́ннымъ непови́ненъ бу́деши,
- и со избра́ннымъ избра́нъ бу́деши, и со стропти́вымъ разврати́шися.
П.С. «Больничная формалистика»
Если вы думаете, что лишь теперь врачи стали такими продажными и бездушными, то это не так. Так было всегда и истинные врачи как и истинные пастыри - это особые люди особого призвания.
Отрывок из романа 1867 года "Петербургские трущобы" Всеволода Крестовского. :
«В палате, где предназначено было лежать двум вновь поступившим больным, стояли две свободные койки. Одна из них опросталась потому, что утром выписалась из больницы выздоровевшая пациентка; другая - потому, что часа четыре тому назад на ней умерла женщина, страдавшая сильными ожогами по всему телу, полученными ею во время ночного пожара в своей квартире. Гной и пасока из ее ран текли на постельное белье и просачивались сквозь него на скудный тюфяк, несмотря на клеенчатые подстилки, которые до того были ветхи, что почти совсем пооблупливались и попрорывались. Белье после покойницы еще не было снято. И эту самую кровать предстояло теперь занять Маше, которая пришла в немалый ужас, когда прислужница отвернула до половины вытершееся от времени байковое одеяло.
- Как!.. На это лечь?! - невольно воскликнула Маша.
- А что ж такое? - хладнокровно возразила сиделка. - Почему не лечь!
- Да ведь тут гной!..
- Ах, да, гной-то! Ну, так что ж? Белье сейчас переменим. Это не беда!
- Да вы хоть бы тюфяк переменили, - вступилась одна из больных с соседней койки. - Как же, после мертвого человека, так прямо и ложиться на то же место! Господи помилуй, что это вы делаете!
- Ты чего там? Лежи, знай, коли бог убил! - огрызнулась на нее служанка.
- Нет, уж как хочешь, мать моя, а этого нельзя! - продолжала больная. - Эдак-то у вас и без смерти смерть. Запасные, чай, есть тюфяки-то?
- Да, стану я еще бегать по ночам к черту на кулички! Потом переменят.
.....
С невольно неприятным чувством легла Маша в постель, зная, что на этом самом месте, на этой самой кровати, за четыре часа до нее, умерла в страшных мучениях женщина. «А завтра еще кто-нибудь умрет, - думалось ей в лихорадочном жару, - а там, может быть, и я… Да, и я!.. и я!..» - пронимала ее дрожь при этой мрачной мысли, потому что и самая обстановка больничной палаты как нельзя более способствовала усилению подобного настроения.»
"Больничная формалистика разрешает родным и знакомым свидания с больными только в определенные часы дня: по окончании обеда до пяти часов пополудни.
Однажды в палату вбежала бледная, очень бедно одетая женщина, с крупными слезами на испуганном лице, и тревожными взорами спешно стала искать по койкам ту, о которой болело ее сердце, и вдруг с тихим воплем стремительно кинулась к тифозной девочке. Это была ее мать. Только сегодня узнала она про болезнь своей дочери, которая была отдана ею в учение к содержательнице белошвейного магазина, тогда как сама она жила на месте в кухарках, только сегодня сказали ей, что девочка отправлена в больницу, когда она, ничего не зная, случайно зашла в магазин проведать ее. Мать тотчас же кинулась в больницу - не впускают, потому - определенное время посещений еще не настало. Она плакала, умоляла, совала швейцару в руку свои последние гроши, а все-таки должна была больше часу ждать у подъезда, мучимая тоской сомнения и ожидания. С рыданием приникла она к голове своей дочери и долго-долго не могла от нее оторваться, нежно нашептывая ей добрые, ласковые материнские слова; но девочка ничего не слышала: она, как пласт, лежала в полном беспамятстве и только грудь ее медленно и высоко вздымалась под трудным дыханием. В эти минуты мать инстинктивно почуяла, что ее детище домучивается свои последние часы. Она и не заметила, как пролетел срок, определенный для свиданий, и с испуганным недоумением покосилась на сиделку, когда та подошла к ней с извещением, что пора кончить. Она, казалось, даже не разобрала, не поняла этих слов и продолжала шептать нежные слова над головкой умирающей девочки.
Сиделка меж тем, видя, что слова ее не имели успеха, позвала надзирательницу. Эта строго приказала матери удалиться.
- Уйти?.. Как?.. Зачем?.. От Машутки уйти? Да она помирает… Куда ж я пойду?.. - бормотала растерявшаяся женщина, не зная, на кого ей глядеть - на немку ли, которая ей приказывала, или на дочь, к которой рвалось ее сердце, ее мысль, а вслед за ними и взоры невольно тянулись.
- Эти беспорядок! Эти нельзя! Пять часов уже биль! - настаивала немка.
- Милые мои!.. да ведь я никому не мешаю… я ведь тихо… Позвольте остаться: помирает ведь - совсем помирает… Господь вам за меня пошлет!.. Позвольте, милые! - шепотом умоляла мать.
Но надзирательница настаивала на том, что никак не можно допустить такого беспорядка, и что если она не уйдет сама, то ее выведут. Женщина не слушала этих резонов и с тихими слезами любовно целовала синеватый лоб умирающей.
Две сильные служанки подхватили убитую горем мать и оттащили ее от постели.
Та было вырвалась от них и с воплем кинулась к дочери, но ее успели подхватить вовремя и повлекли из комнаты. Силясь обернуться, чтобы впоследнее взглянуть на своего ребенка, эта женщина громко рыдала и посылала торопливою рукою благословения умирающей девочке. Ее свели с лестницы, но под сводами все еще раздавались рыдания и вопли, а так как это вполне уже нарушало всякий порядок, то ее, за таковую продерзость, кажется, отправили в полицию.
Больные возмущались и роптали; но что значит ропот какой-нибудь горсти больных и нищих женщин, кому он нужен и кто его услышит! И вправе ли, наконец, были они, призренные общественным филантропическим учреждением, вправе ли они были роптать и возмущаться там, где в подобном поступке проявилось торжество установленного порядка?
К ночи страдания тифозной девочки усилились: она пуще стала метаться по постели, потому что уже начиналась последняя борьба жизни со смертью - подступал период агонии, и вместе с тем из уст ее вырывались жалобные хриплые крики:
- Ой, жжет!.. Ой, горит!.. Ой, душно мне!.. Ах, дайте воды!.. воды напиться!.. Христа ради, воды... печет меня, печет! - стонала и металась больная, но на ее предсмертные мольбы ни надзирательница, ни прислужницы не нашли нужным обратить хоть какое-нибудь внимание.
Между тем эти крики надрывали душу и драли слух больных женщин, одна из которых поднялась с постели, чтобы напоить умирающую.
- Ты куда! - окликнула ее служанка, преспокойно сидевшая в углу, сложа руки. - Не тронь ее!
- Да ведь слушать - смерть! Просит-то как! Аль не слышишь?
- Мало ли чего просит!.. Ты думаешь, она и в самом деле хочет пить? Это так только, бред один. Помирает, вишь, так вот и бредит от этого, - пояснила служанка, и, как ни в чем не бывало, стала подстилать себе на полу у печки ночное ложе, составленное из больничных халатов.
Давно уже пробило двенадцать часов, а хриплые стоны девочки все еще продолжались. В палате давно уже наступила ночная тишина, но некоторые из больных не спали: лежа по своим койкам, они поневоле должны были слышать эти беспомощные мольбы и тщетные вопли, которые, между прочим, мешали сладко уснуть служанке, явившейся на свой пост немножко под хмельком.
- О, штоб тебе, лешему, околеть скорей! - проворчала она, сердито поднявшись с полу, и, подойдя к постели умирающей, выдернула у нее из-под головы подушку, которую преспокойно положила на свое собственное место.
- Бога в тебе нет!.. Зачем подушку выдернула?.. От умирающего-то человека!.. Каинское вы семя, что вы делаете? - в ужасе возмутилась соседка тифозной девочки.
- А зачем ей подушка? - огрызнулась служанка. - Все равно помирать-то, что на одной, что на двух! Может, так-то еще поскорей отойдет. Эка пискунья! Покою целую ночь нету от проклятой! Ну, да! Как же, как же! Пищи, пищи! - бормотала она про себя, снова укладываясь на свое ложе. - Пищи! Так вот я и встала сейчас для тебя! Дожидайся!
- Ой, жжет!.. Ой, горит!.. Матушка, родная моя, горит, горит нутро мое... водицы!.. - раздавались меж тем стоны несчастной девочки, и раздавались непрерывно до четвертого часа ночи, пока наконец не порвался этот голос, заменясь последним гортанным хрипением, но и то вскоре смолкло - и конвульсивные движения прекратились: девочка лежала спокойно, неподвижно, и широко раскрытые глаза тускло, безжизненно глядели теперь на спящую соседку. Под утро, с первым брезжущим рассветом, соседка проснулась, случайно взглянула на раскрытые глаза покойницы и, повинуясь безотчетному движению, сперва было вздрогнула и отшатнулась, но тотчас же перекрестилась набожно и покрыла простынею лицо мертвой девочки.
Прислужница меж тем спала пьяно-безмятежным сном.
В семь часов утра явились двое рабочих, из солдат, и принесли с собой черный, обитый клеенкою ящик, вроде тех длинных картонок, куда кладут дамские платья. Маша видела, как сняли они покойницу с кровати, и слышала, как брякнулись ее пятки и как стукнулся затылок об дно деревянного ящика и как захлопнулась на нем крышка.
Одной свободной койкой стало больше в больнице и одной страдалицей меньше на земле, койка ждала новой кандидатки на тот свет, - но зрелище смерти, столь обычное в, больницах, даже и из больных-то мало на кого сделало впечатление. Одна только Маша долго не могла забыть его, и долго возмущалась душа ее при воспоминании о том бессердечии, с каким относится больничная филантропия к этим жалким существам, которые имели несчастие попасть под ее благое попечение.
Да, эта бессердечность обращения становится поистине изумительною. Все те больничные сцены, которые вкратце набросаны нам, вся процедура приема в больницу и прочие милые вещи - все это можно было бы отнести к области смелой фантазии, мало того: все это можно было бы счесть за дерзкую клевету, если бы не существовало на свете слишком много свидетелей, которым, по собственному опыту, приходилось видеть вещи еще более горького свойства и которые своим голосом могут подтвердить справедливость рассказанного. Этот немецки-татарский педантизм и эта отвратительно-грубая прислуга, в которую нанимаются за ничтожную плату весьма сомнительные личности - более добросовестные за столь скудную плату не берут на себя такую ответственность и весьма тяжелый труд больничного ухода, - все это в совокупности составляет разгадку тех причин, по которым народ наш избегает лечения в больницах, предпочитая валяться и умирать в своих гнилых, промозглых от сырости, голодных и холодных трущобах. Это факт слишком общеизвестный и слишком печальный. Зато сколь благоденственно и тепло живется на свете равным больничным начальствам! Зато какая внешняя чистота, лоск и порядок господствуют в наших больницах! Зато с каким идиллическим, бараньим самодовольствием бьются сердца почетных филантропов-посетителей, видящих только этот наружный лоск и официальный порядок! Зато, наконец, эти прекрасные, обширные здания, с громкими надписями на своих фронтонах - какая великолепная для глаз вывеска нашей гуманности и общественной филантропии, над которою, впрочем, обществу не дано ни малейшего контроля, но на которую, тем не менее, с беднейшего рабочего населения нашей столицы взимается особенный налог в виде больничного сбора - налог за право издыхать подобно паршивой собаке, от равнодушия и бессердечия, скрытно гнездящихся под этими громкими филантропическими вывесками."