Снова начали сниться сны. Так что чтобы не забыть
Третьего дня был сон про индейцев
Они сидели на задворках нашего тира, курили и пили пиво. Смешные патлатые мальчишки в засаленных джинсах, с перьями в волосах. У них были большие планы. Они хотели быть борцами, чувствовать, что от них что-то зависит. Они устали жить так, как жилось, им хотелось перемен. Когда они решили перейти от разговоров к действиям? Я не знаю, мы были так заняты собственными делами.
А потом однажды они вышли. Кто-то даже подбил родителей или старших братьев, таких же, как они, уставших от жизни на задворках. И против них, против наших смешных мальчиков, пахнущих дымом детских костров, вышли взрослые мужчины. Хорошо обученные мужчины, с оружием, в касках и бронежилетах против охотничьих винтовок и дедовских дробовиков. Не знаю, кто выстрелил первым. Какая разница? Все самое худшее в жизни начинается мелочей. А когда полилась кровь, это уже было не остановить. Отцы и братья, сестры и матери, соседи и друзья. Все за одного, каждый за всех. И не осталось никого.
На третий день только мы с дедом сидели на пороге закрытого тира. У деда была бутылка самогона, у меня не было ничего.
- Что же мы будем делать, дед? Мы, двое стариков, когда никого больше не осталось?
- Мы будем ждать, - ответил дед, и отхлебнул из бутылки, - И однажды...
Я смотрела, как он пьет, вдыхала запах пороха из тира и созревающих трав с луга позади, и мне не хотелось пить. Мне хотелось пойти на задний двор и разжечь костер из досок от старых ящиков.
Сегодня был сон про песчаную бурю
Мы бежали прочь, спасались. Наша цель лежала в центре покинутого города. Там не было безопасно, но в пустыне снаружи опасностей было куда больше. Мы ехали на монорельсе. Да-да, я знаю, что вы скажете о монорельсах. Но наш был самый обычный - локомотив и четыре вагончика со стеклами, матовыми от постоянно летящего с ветром сухого песка. Мы уже въехали в город, где дуло обычно слабее, дорога пошла между высоких, редко стоящих и частично обрушенных башен. Они были похожи на дома, где мы выросли чем-то, но не всем. Что-то в них было отличное и раздражающее. Может быть, я просто никогда не могла представить себе, как будет выглядеть наш район, если его покинут все люди.
Поезд остановился на промежуточной станции, потому что ветер так усилился, что движение стало небезопасным. задрав воротники, натянув шапки и замотав лица во много слоев, мы выбрались из вагона, спустились по скобам на опоре и спрятались в ближайшем доме. Мы выбрали место так, чтобы из окон было видно станцию и стоящий под хрупкой защитой плексигласового навеса поезд. За окнами все уже давно стало свинцово-желтым, когда мы выбрали себе, наконец, пристанище. Квартира была большой и давно покинутой. Посеревшая от времени мебель, шкафы, полные шелестящих пересохшими страницами книг, кухня, на которой уже сто лет никто не готовил. Под подоконниками насыпало горы песка, пыль скрипела на зубах, носилась в воздухе. Она была повсюду.
Мы закрывали окна, задергивали шторы во всех комнатах, запирали двери, но сквозь рассохшиеся рамы все равно доносился заунывный вой снаружи и мелкие завихрения тонкой серой пыли. Мы пробовали есть, но вкус еды был вкусом все той же серой песчаной пыли. День и ночь превратились в бесконечные желтые сумерки. Мы дожигали топливо в горелке, накрывшись спальниками и только время от времени стряхивая сухие крупинки, налипшие на лица.
Они сидели на задворках нашего тира, курили и пили пиво. Смешные патлатые мальчишки в засаленных джинсах, с перьями в волосах. У них были большие планы. Они хотели быть борцами, чувствовать, что от них что-то зависит. Они устали жить так, как жилось, им хотелось перемен. Когда они решили перейти от разговоров к действиям? Я не знаю, мы были так заняты собственными делами.
А потом однажды они вышли. Кто-то даже подбил родителей или старших братьев, таких же, как они, уставших от жизни на задворках. И против них, против наших смешных мальчиков, пахнущих дымом детских костров, вышли взрослые мужчины. Хорошо обученные мужчины, с оружием, в касках и бронежилетах против охотничьих винтовок и дедовских дробовиков. Не знаю, кто выстрелил первым. Какая разница? Все самое худшее в жизни начинается мелочей. А когда полилась кровь, это уже было не остановить. Отцы и братья, сестры и матери, соседи и друзья. Все за одного, каждый за всех. И не осталось никого.
На третий день только мы с дедом сидели на пороге закрытого тира. У деда была бутылка самогона, у меня не было ничего.
- Что же мы будем делать, дед? Мы, двое стариков, когда никого больше не осталось?
- Мы будем ждать, - ответил дед, и отхлебнул из бутылки, - И однажды...
Я смотрела, как он пьет, вдыхала запах пороха из тира и созревающих трав с луга позади, и мне не хотелось пить. Мне хотелось пойти на задний двор и разжечь костер из досок от старых ящиков.
Сегодня был сон про песчаную бурю
Мы бежали прочь, спасались. Наша цель лежала в центре покинутого города. Там не было безопасно, но в пустыне снаружи опасностей было куда больше. Мы ехали на монорельсе. Да-да, я знаю, что вы скажете о монорельсах. Но наш был самый обычный - локомотив и четыре вагончика со стеклами, матовыми от постоянно летящего с ветром сухого песка. Мы уже въехали в город, где дуло обычно слабее, дорога пошла между высоких, редко стоящих и частично обрушенных башен. Они были похожи на дома, где мы выросли чем-то, но не всем. Что-то в них было отличное и раздражающее. Может быть, я просто никогда не могла представить себе, как будет выглядеть наш район, если его покинут все люди.
Поезд остановился на промежуточной станции, потому что ветер так усилился, что движение стало небезопасным. задрав воротники, натянув шапки и замотав лица во много слоев, мы выбрались из вагона, спустились по скобам на опоре и спрятались в ближайшем доме. Мы выбрали место так, чтобы из окон было видно станцию и стоящий под хрупкой защитой плексигласового навеса поезд. За окнами все уже давно стало свинцово-желтым, когда мы выбрали себе, наконец, пристанище. Квартира была большой и давно покинутой. Посеревшая от времени мебель, шкафы, полные шелестящих пересохшими страницами книг, кухня, на которой уже сто лет никто не готовил. Под подоконниками насыпало горы песка, пыль скрипела на зубах, носилась в воздухе. Она была повсюду.
Мы закрывали окна, задергивали шторы во всех комнатах, запирали двери, но сквозь рассохшиеся рамы все равно доносился заунывный вой снаружи и мелкие завихрения тонкой серой пыли. Мы пробовали есть, но вкус еды был вкусом все той же серой песчаной пыли. День и ночь превратились в бесконечные желтые сумерки. Мы дожигали топливо в горелке, накрывшись спальниками и только время от времени стряхивая сухие крупинки, налипшие на лица.