Фанфик про Пуаро: Глава вторая. Часть вторая.
Начало второй главы - здесь.
...В гостиной уже царил полумрак, но Эмма попросила Пуаро не включать свет.
Она опустилась на стул и долго молчала, собираясь духом.
- Мой отец был помощником счетовода в одной торговой фирме. Кажется, это было три жизни назад… Моя мама, как и сейчас, давала частные уроки музыки, мы с братом учились за городом, в школах-интернатах. ...Вы никогда не задумывались: почему люди осознают, какой счастливой и беспечной была их жизнь, только тогда, когда приходит беда?
- Знаете, я до сих пор помню тот день, когда отца арестовали. Мама тогда приехала за мной на такси…
Эмма вспомнила, как поразилась её бледности, на фоне которой пятна румян особенно ярко выделялись на щеках.
- Мама о чём-то долго говорила с учителем, и меня отпустили. Всю дорогу домой она хранила молчание, просто глядела в окно такси. Уже дома она объяснила мне, путаясь и сбиваясь, что отец обвинён и хищении и растрате крупной суммы… Мой отец, понимаете, - мой отец? Человек, который однажды нашёл кошелёк с крупной суммой денег - и дал объявление в газету о находке, человек, который всегда и всем был готов помочь - зачастую в ущерб себе, - разве мог этот человек украсть и растратить чужие деньги?
- У нас действительно всегда было мало денег; родители откладывали на обучение Сэма, моего старшего брата, хотели, чтоб он изучал право в хорошем университете.
- Для нас начался ад. Обвинитель выставил отца этаким злым гением, который много месяцев вынашивал план преступления - о Господи, как будто это такая редкость - хищение и растрата! Местная пресса ликовала: в нашем городе преступления случались редко, и дело моего отца было для газетчиков лакомым куском.
- Через полтора года отец заболел воспалением лёгких и однажды ночью умер в тюремной больнице.
- Мы стали изгоями. Нет, правда. О нас говорили вполголоса, будто о мертвецах, на нас смотрели с брезливой жалостью, как на больных чумой. Мой брат решил во что бы то ни стало доказать невиновность отца. К тому времени найти доказательства было уже довольно трудно: после суда фирма была закрыта, сотрудники разъехались кто куда. Сэм действовал как заправский сыщик: искал свидетелей, пытался найти хоть какие-нибудь документы… Его идея увела его из нашего города.
Я уехала из дома, когда мне исполнилось восемнадцать. Сбежала. Отправилась на поиски брата. Я знала одно: он в Лондоне, он уехал туда, потому что у него была какая-то зацепка, какая-то ниточка расследования...
Она закрыла глаза, и картины прошлого явились её внутреннему взору.
- Знаю, меня легко осуждать. Но если б Вы знали, каково это - искать собственного брата в самых мерзких притонах, в чужом городе, где ты никого не знаешь…
Брусчатка, вытертая тысячами ног, лоснящаяся молочным, жирным блеском, и луна - дурная, пятнистая, червивая луна - были единственными свидетелями её блужданий.
- Он сам нашёл меня однажды - наш бедный Сэм; я отправилась домой после выступления - и он нагнал меня в проулке; я не сразу узнала его - он похудел и поблёк, будто Лондон высосал из него все соки, но на самом деле - как я поняла потом, - Сэм просто поддался тем порокам, с которыми неизбежно сталкиваешься, когда приезжаешь в такой большой город.
- И тогда он сказал мне, что всё узнал… Что это Роджер Апдайк, директор фирмы, где работал отец, подставил его. У Апдайка были большие долги, и он подстроил это хищение, чтобы кредиторы списали его долг, а сам, как выяснил тогда Сэм, получил приличную страховку за ущерб.
- Я ни разу не видела брата с тех, не знаю, где он. Маме я ничего сказала. Я только надеюсь, что он ещё жив, что он нашёл в себе силы не опуститься ещё ниже…
- Найти Апдайка оказалось непросто. Кроме того, как Вы понимаете, у меня не было ни денег, ни друзей в Лондоне… Я устроилась официанткой, потом танцовщицей в это треклятое ревю - только чтоб иметь возможность быть в этом городе и искать, искать этого Апдайка... К счастью, я случайно познакомилась с журналисткой Джейн Викерс. Со временем мы стали подругами, и она пригласила меня пожить у неё. Она же и обучила меня стенографировать и печатать и помогла устроиться в машинописное бюро.
…- По натуре Джейн совершенно несносный человек, но она и вправду очень помогла мне тогда, даже тоже пыталась искать Апдайка. Но Лондон - слишком большой город, как океан: бросишь камешек, воды над ним сомкнутся - и всё.
- Однажды мне несказанно повезло: в наше машинописное бюро пришёл запрос на еженедельную помощь в написании монографии по истории экономического развития северных графств… Его прислал мистер Роджер Апдайк. Я не могла поверить своему счастью и сама вызвалась к нему в помощь. Девчонки обычно предпочитают шпионские романы или дамские повести, поэтому никто возражать не стал. У меня были хорошие рекомендации: в отличие от других машинисток я часто соглашалась печатать научные труды, и у меня был опыт работы с самыми разными материалами.
- Если б Вы знали, в каком ужасе я пребывала до первой встречи с Апдайком. Признаться, я ожидала встретить монстра - хладнокровного, беспринципного негодяя, которому ничего не стоило когда-то отправить невинного человека в тюрьму, только чтобы поправить своё материальное положение... Увидев его - сутулого, близорукого - он носил очки с толстенными линзами - я была почти разочарована.
- Я была уверена, что он заметит моё состояние: меня словно бил озноб, - но он, очевидно, счёл это страхом робкой девчонки перед работодателем.
- Я блестяще справилась с проверочным заданием, и он нанял меня. Каждые четверг и пятницу я должна была приходить к нему в десять утра, стенографировать его комментарии, приводить в порядок записи, сделанные им за неделю...
- Должна заметить, он хорошо платил мне - вероятно, отчасти потому, что трудно найти машинистку, которая без ошибок справляется со всеми старинными именами и экономическими терминами и готова брать на дом для перепечатки его черновики - ох, у него был ужасный почерк!
- По четвергам и пятницам я становилась практически членом его семьи - если только сообщество людей, которые жили с Апдайком под одной крышей, можно было назвать семьёй: я обедала и ужинала с ними, слушала сплетни о неизвестных мне людях, была свидетелем бурных скандалов и редких примирений.
- Я видела, что Апдайк один, что он в одиночку противостоит своей семье, которая практически на его глазах делит его же деньги; я видела, что за его отрешённостью и увлечением этой своей монографией скрывается острое желание сбежать, избавиться хоть на пару часов от “общения” с близкими… И чувствовала жгучую, злую радость.
- Наша семья никогда не была религиозной, но перед тем, как решиться на… на последний шаг, я должна была спросить Его, понимаете? Каждую среду я ходила в церковь, молилась, как умела, и спрашивала, спрашивала… Но Он молчал. Он молчит и теперь, - с горьким упрёком заметила девушка.
Она умолкла на несколько минут.
- И однажды я поняла, что дальше ждать нельзя. В то время я уже жила здесь, с мамой, и каждый четверг ездила в Лондон - да, именно тогда Вы и видели меня. Ещё несколько лет назад не без помощи Джейн я купила револьвер; каждый раз, собираясь к Апдайку, я первым делом клала его на дно портфеля, каждый раз давала себе обещание: “Сегодня, это случится сегодня”...
...- Удивительно, правда? - однажды для вас наступает самый важный в жизни день, а для всех остальных мире будто ничего и не изменилось… До обеда всё шло как обычно: Апдайк проверял то, что я напечатала, вносил правки… Потом мы сделали перерыв.
… -Дверь в библиотеку была приоткрыта; я знала, что каждый день, после обеда он отдыхает там. Я осторожно заглянула внутрь: Апдайк спал в кресле, книга выпала из его руки. До сих пор помню это странное впечатление: книга в тёмной обложке на пёстром ковре в желтовато-коричневых тонах - будто мёртвая птица на земле, покрытой опавшими листьями, - Эмма виновато улыбнулась и бросила быстрый взгляд на Пуаро:
- Наверное, странно, что я тогда обратила внимание на что-то, кроме самого Апдайка... Но эта сцена - Апдайк в кресле, книга на ковре - я до сих пор вижу её в мельчайших подробностях, стоит мне только закрыть глаза…
Судорожный вздох, будто ей не хватает воздуха.
- Я подошла к нему почти вплотную; к счастью, ковёр был совсем мягкий, и мои шаги никто бы не услышал, - она замолчала, глядя через стекло во тьму сада. - Мне казалось, сама судьба толкает меня... Толкает на это.
Эмма вновь посмотрела на собеседника: на её губах играла рассеянная улыбка, будто она не верила своей удаче. Лицо Пуаро словно окаменело; Эмма почувствовала, как страх, будто ледяная рука, сжимает её сердце: что, если он - даже он - не поймёт?
- Меня вдруг поразило ощущение необыкновенной ясности происходящего, будто вот-вот решится некий важный вопрос. Посудите сами: его жена только и мечтала, чтобы убрать мужа и быть с любовником-артистом, сын и дочь не могли дождаться наследства, утром того дня Апдайк со скандалом уволил дворецкого, который, как выяснилось, воровал семейное серебро... Все они были в доме, и каждый мог придти в библиотеку, каждый знал, что Апдайк работает там... Несколько месяцев - всё время, что я работала у Апдайка, я возила в своей сумке револьвер... Конечно, в тот момент у меня его с собой не было, он остался в сумке в его кабинете... Но рядом с креслом я увидела нож для вскрытия писем. Господи, как описать Вам, какое счастье я испытала в тот момент! Будто само провидение вложило тот нож мне в руку! - Эмма рассмеялась, запрокинув голову, мучительно мечтая побороть вновь подступающие слёзы. - Не правда ли, всё как в дурной детективной пьесе? Зритель догадался обо всём раньше сыщика, потому что автор совал улики прямо ему под нос…
Она надолго замолчала. Тишина расползалась по дому вместе с темнотой.
-...Но знаете что? - вдруг сказала Эмма совершенно иным голосом - глухим и горьким. - Я так ничего и не сделала!
Пуаро медленно закрыл глаза, будто в изнеможении.
- Ни-че-го! Просто стояла с этим ножом, смотрела на Апдайка... И понимала, что не смогу убить его. Столько раз представляла себе это: в разных декорациях, с разным оружием - ножом, револьвером... Я стреляла в него, колола в сердце и резала горло… Будто наяву я видела, как он в изумлении открывает глаза - последний раз, - чтоб только понять, что уже мёртв... Я знала свою роль назубок, лучше, чем любой артист Шекспировской труппы!
Она вдруг свернула плечи, заперев свои руки между коленей.
- Если б Вы только знали, каким простым всё казалось... До... До того момента. Знаете, будто весь мир перестал существовать, будто кругом - непроницаемая тьма, и есть только я - и он. Я была словно заперта внутри самой себя: рвалась, будто зверь, наружу, - и не могла пошевелить ни пальцем. Будто было две меня: одна держала другую… Не знаю, сколько я так простояла над ним - может, минут десять, может, час…
Одна рука стремительно, будто вырвавшись из плена, метнулась вверх и, торопливо смахнув слезу, вновь спряталась в складках юбки.
- Конечно, я ушла от него в тот же день. Сослалась на то, что мне нужно уехать, чтоб помогать матери. С тех пор я… Я разлюбила себя. Не могу просить себе бездействия. Это была ужасная, непростительная трусость.
- Трусость? - словно не веря своим ушам, переспросил Пуаро.
- Конечно, трусость! - она злилась на себя. - Никто бы ничего не узнал, если б у меня только хватило духу!
Она поднялась, держась рукой за край стола, словно ей было тяжело двигаться.
- О, я знаю, Вы осуждаете меня... Вы же всегда были по другую сторону баррикад, Вы всегда на стороне жертвы! - её слова прозвучали как жестокий упрёк. - Но мы - разве наша семья не была прежде его жертвой?! Разве Апдайк не заслужил смерти?...
У неё перехватило дыхание, слёзы слепили глаза. Неверным шагом Эмма направилась к двери.
- Мадемуазель Барли! - его оклик застал её на пороге. Эмма медленно, будто нехотя обернулась. Пуаро подошёл к ней.
- Что бы Вы сейчас ни чувствовали, какие бы мысли ни посещали Вас… Я уверяю Вас: то, что Вы сделали, а не то, чего, по-Вашему, Вы не смогли сделать, - правильно.
Лицо её было белее полотна, глаза казались пронзительно-синими:
-Почему? - слово как выдох.
- Потому, - он шагнул к ней вплотную, - что Вы были близки к тому, чтобы совершить ужасную, непоправимую ошибку.
Эмма не мигая смотрела на него, слёзы ручьями текли по щекам.
- Правда? - одними губами спросила она.
- Апдайк совершил преступление, подставив Вашего отца, и, сам того не подозревая, как Вы сами сказали, разрушил Вашу семью. Одно преступление всегда влечёт за собой другое, и часто оно оказывается вне досягаемости закона. Но, убивая одного, Вы убиваете как минимум двоих, - голос Пуаро, только что живой и яркий, вдруг стал бесцветным и далёким.
- Двоих? - эхом отозвалась девушка.
- Двоих! - неожиданно резко подтвердил сыщик. - Вашу жертву и себя. Ваша дальнейшая жизнь, Ваше дальнейшее существование никогда, ни за что не были бы прежними! Какие бы благие побуждения ни двигали Вами, каким простым и безопасным для Вас ни казалось бы преступление, оно не стало бы для Вас избавлением.
- Если бы Вы убили его тогда, - твёрдо сказал Пуаро, - Апдайк победил бы снова. Подумайте: он уже уничтожил Вашего отца, скорей всего, разрушил жизнь Вашего брата, запятнал репутацию Вашей семьи… Оставались только Вы, мисс Барли.
В полутьме её ответная улыбка была похожа на оскал.
- Я знаю, что Вы чувствуете, я правда знаю.
Девушка заглянула ему в лицо:
- Тогда скажите: это чувство пройдёт?
И вновь Пуаро должен был солгать, должен был утешить её надеждой, но вместо этого признался:
- Если б я только знал, Эмма.
***
Пуаро остался стоять у окна.
На дворе стояла ночь; взошла луна, и её свет высеребрил купы жимолости и боярышника, выбелил мощёную дорожку до калитки, - и на мгновенье сыщику показалось, будто всё вокруг покрыто снегом.
Он вышел на порог: луна - ясная, чистая ликом, - будто огромный прожектор выхватила его фигуру из темноты.
Он вспоминал зимнее утро: заметённый снегом поезд среди гор, серое небо без намёка на солнце, чёрные человеческие фигуры на снежном фоне… И холод. Они будто оказались в самом центре ада, у берегов Коцита.
“Он и сейчас молчит”, - пробормотал Пуаро, повторяя слова Эммы. Он знал это молчание, молчание свинцовых небес, молчание темноты пустого купе, молчание в ответ на бесконечный вопрос: “Что делать? Как поступить?” Его вопросы, его молитвы падали в это молчание будто в рыхлый снег, чтоб через мгновенье исчезнуть без следа.
С той поры прошло полгода, но он так и не получил ответа. “Даже хорошие люди совершают преступления”... Был ли он прав, убеждая эту девушку в том, что убийство подлеца - не выход?
***
Лето подходило к концу. Предчувствие грядущей неизбежной войны ощущалось как приближение шторма. Огромное, страшное, оно постепенно заслонило собой все иные тревоги.
Пуаро должен был уехать раньше неё - тем самым утренним поездом, на котором Эмма ездила в Лондон каждый четверг.
Она пришла проводить его.
Эмма отчаянно пыталась подобрать слова прощания. Ей хотелось рассказать, как она признательна, что он выслушал её тогда, и как ей жаль, что она так и не решилась попросить его открыться ей взамен, какую гордость она испытывает, считая его своим другом, и как ей не хочется прощаться с ним...
Но она только застенчиво спросила:
- Можно я напишу Вам? - и прежде, чем Пуаро успел ответить, выпалила:
- Лондон, Уайтхэвен Мэншнс, пятьдесят шесть «Б», я помню… Можно?
- Не нужно спрашивать, мадемуазель Барли, - сыщик улыбнулся в ответ, но улыбка не коснулась его глаз. - Просто пишите мне.
Вокруг суетились люди: носильщики грузили багаж, пассажиры прощались с близкими и занимали места в вагонах.
- Помните, - вновь нарушила молчание Эмма, - когда-то Вы сказали мне, что вне зависимости от намерений, преступление остаётся преступлением, что убийство, даже убийство негодяя - тягчайший проступок… Вы говорили тогда как сыщик?
Взгляд вниз, взгляд на неё.
- Нет, - долгая, тяжелая пауза. - Я был тому свидетелем.
Несмотря на шум вокруг, Эмма услышала стук собственного сердца.
До отправления оставалось меньше минуты. В этот момент поезд обдал их клубами пара, на краткий миг скрыв их обоих от чужих глаз.
Эмма быстро обняла Пуаро, на секунду одарив его прикосновением лёгких рук и тонким, тёплым ароматом своих духов, и, мягко отстраняясь, спросила - так тихо, что он подумал, будто ему послышалось:
- И что стало с тем человеком? - глаза её были темны как штормовое море. - С тем, кто совершил преступление?
Пуаро промолчал.
- Сэр, мы отправляемся! - предупредил проводник.
- До свиданья, мадемуазель Барли! - лёгкий поклон, касание шляпы; уже в вагоне сыщик снова повернулся к ней.
Она стояла прямо за окном, ждала его ответа.
Даже если б этот момент умерли все звуки вокруг, если б наступила абсолютная тишина, она не услышала бы его слов, но прочитала по его губам:
- Я дал ему уйти.