Этот вопрос приобретает особую актуальность во времена, когда общественную поддержку получают преступные действия власти. Как можно поддерживать оккупационные войны, аннексию чужих территорий и массовые убийства граждан соседней страны? Почему навязанные пропагандой мнения столь устойчивы к воздействию опровергающих их фактов? Как бабушка, которая любит своих внуков, выступает в целом за мир во всём мире и даже жертвует деньги со своей маленькой пенсии на лечение больных детей, может поддерживать бомбёжки Киева? После нападения на Украину эти вопросы мучают многих думающих россиян. Они как раз по моей специальности, поэтому отвечать на них я буду не только как гражданин, но и как социолог. Многие мои коллеги уже давали свои ответы разной степени развёрнутости и релевантности. Наиболее полным, непротиворечивым и целостным представляется анализ Л.Д. Гудкова, представленный в его двухтомнике «Возвратный тоталитаризм», хотя ему и не занимать пессимизма и безнадёжности. Большинство же комментариев и вовсе обрывочны, сфокусированы на частных инфоповодах, имеют форму ответов на вопросы интервью и не дают целостного объяснения ситуации, поэтому представляется целесообразным подробный анализ воздействия военной пропаганды на массовое сознание и причины его относительных успехов. Я здесь не претендую на создание всеобъемлющей и подробной объяснительной модели, в этой статье я лишь в общих чертах представлю основные истоки, причины и факторы успешности путинской военной пропаганды. Разговор об этом стоит начать издалека - с того, как мы в целом воспринимаем реальность, ведь пропаганда её часть.
Большинство из нас полагают, что мы можем непосредственно воспринимать окружающую действительность такой, какая она есть. Но это не так. Мы воспринимаем реальность через призму аксиоматики, системы базовых различений и объяснительных моделей (вслед за Джеффри Александером объединим всё это понятием нарратива), которые созданы в нашем сознании воздействием циркулирующей в наших сообществах информации. Продемонстрировать это можно на простом примере: представьте, что перед вами на столе лежит книга. Вы смотрите на неё. Что вы видите? Люди нашего времени без труда ответят, что это книга. Если же задать тот же вопрос человеку из каменного века, он никакой книги не увидит - он увидит лишь прямоугольный предмет, жёсткий сверху и снизу, разделённый на множество скреплённых с одной стороны мягких и очень тонких прямоугольников, с обеих сторон покрытых мелкими непонятными чёрточками. Т.е. книга - это не предмет реальности, а социальный конструкт, идентификация которого требует от нас знания о том, что такое книги, как они выглядят и для чего используются. Применяя кантианскую метафору, можно сказать, что мы смотрим на мир через очки таких конструктов, сформированных культурой и лежащих в основе нашего мировоззрения. Чтобы наглядно продемонстрировать, как формируется картина событий в сознании человека, зададим относительно любого исследуемого события основной вопрос социологии по Ирвингу Гофману - что здесь происходит? Только ответ на него очистим, насколько это возможно, от всей предзаданной системы смыслов, чтобы показать, как смыслы конструируют из фактов социальные явления. Представим себе наблюдение за игрой в футбол - довольно простое социальное действие, относительно смысла, целей, правил и ценностей которого не возникает острых дискуссий. Что непосредственно видит наблюдатель? Он видит, как 22 человека в одежде двух разных цветовых гамм перемещаются по ровной, покрытой травой поверхности и передают друг другу круглый предмет или пытаются отнять этот предмет друг у друга. Описать данное социальное действие можно намного подробнее, однако понимания происходящему это не добавит. Никакого футбола наблюдатель увидеть не может, поскольку футбол - это социальный конструкт, создаваемый смысловой нагрузкой, интегрированной в наблюдаемое действие и считываемой наблюдателем. Только исходное знание смысла игры: её цели, правил, практик игрового взаимодействия участников матча и т.д. позволяет наблюдателю идентифицировать происходящее действие как футбольный матч, тогда как в самих по себе чувственно наблюдаемых фактах игрового взаимодействия никакого футбола нет. Чтобы описать футбол как футбол наблюдатель должен (1) либо быть знакомым с системой смыслов, конструирующей данное социальное действие как игру в футбол, (2) либо попытаться самостоятельно сконструировать данную систему смыслов на основании наблюдаемых взаимодействий в данное время в данном месте и собственных знаний об окружающей реальности, т.е. на основании других имеющихся в сознании человека социальных конструктов. Во втором случае релевантность описания будет зависеть от интеллектуальных способностей наблюдателя и меры соответствия системы имеющихся в его багаже смыслов человеческих действий системе смыслов, заложенных в футбольное взаимодействие. Т.е. наблюдатель, совершенно не знакомый с понятием игры, но хорошо знающий смыслы взаимодействия в танце, вполне может описать футбольный матч как очень странный доселе не знакомый ему вид танца, поскольку в его системе различений игровое взаимодействие кодируется как танцевальное. Иными словами, чтобы обсуждать вчерашний футбольный матч участникам коммуникации недостаточно иметь опыт наблюдения за происходящими вчера в определённом месте и времени событиями, для этого нужно ещё и знать, что такое футбол. То же самое можно сказать и о других социальных взаимодействиях. Ответить на вопрос «что здесь происходит?» можно только построив соответствующий социальный конструкт.
С войной всё то же самое, только намного сложнее, поскольку за её релевантное описание ситуации конкурируют противоборствующие нарративы, а получение фактов о ней связано с дополнительными сложностями и необходимостью отделять правду от лжи. Основная задача пропаганды не в фальсификации фактов, а в навязывании нарратива, кодирующего события с помощью выгодной для пропагандистов системы различений. Эффективная пропаганда навязывает не факты, на которые человек смотрит через мировоззренческие очки, а сами эти очки, заставляющие реципиента видеть реальность заданным автором пропагандируемого нарратива способом. Поэтому навязанные установки не чувствительны к столкновению с фактами: фактами могут быть опровергнуты ложные данные о событиях, но не сам способ смотреть на эти события и не система различений, кодирующая данные события на шкале добра и зла и формирующая описывающий события нарратив. Факты воспринимаются и интерпретируются человеком в соответствии с тем нарративом описания реальности, который сформирован у данного человека подобно тому, как мы воспринимаем футбольный матч, исходя из нашего понимания, что такое футбол. Футбол в данном случае - это кодирующий события нарратив, а счёт вчерашнего матча - это кодируемый системой различения данного нарратива факт реальности. Не понимая, что значит в контексте футбольного матча пропустить десять мячей, не забив ни одного, мы не будем раздосадованы поражением нашей команды со счётом 0:10. Фактам может быть дана любая интерпретация, соответствующая аксиоматике, системе различений и культурным кодам используемого человеком нарратива. Даже отсутствие внутренних логических противоречий не является обязательным условием эффективности пропагандируемого нарратива, поскольку пропаганда воздействует не на разум, а на эмоции.
Силу влияния картины мира в сознании человека на интерпретацию им событий демонстрирует простой пример: представьте себе костёр инквизиции, сжигающий женщину, объявленную ведьмой. Что мы можем сказать об этом событии? «Это варварство и жестокое убийство невиновного человека» - скажем мы, поскольку в нашей картине мира сжигание людей недопустимо. Теперь посмотрим на это событие с позиций полной мракобесием картины мира её односельчан того времени: сжигают женщину, которая совершила смертный грех (колдовство), принесла большой вред всему селу, возможно, даже причинила смерть кому-то из односельчан. Из-за неё все страдают. Ей дали возможность покаяться, а она лишь утверждается в своём грехе, не желая признаваться. Как же избавиться от этой напасти, не прибегая к очищающему огню? И по отношению к ней это гуманно, ведь костёр святой инквизиции сжигает не только ведьму, но и все её грехи. Без этого она в ад попадёт. Так лучше уж пережить временные мучения на костре, чем вечно терпеть куда более страшные муки ада. Если выбор стоит между костром и адом, костёр предпочтительнее. Вот так ошибочная картина мира в сознании людей, их опора на ошибочную аксиоматику и ошибочную систему различений приводит к ошибочным оценкам и интерпретациям фактов. Никакие факты окружающей реальности не могли поколебать ложной картины мира, пока нарратив Просвещения её не вытеснил. Этим примером я никоим образом не оправдываю преступления инквизиции, я лишь пытаюсь продемонстрировать какой страшной силой обладает ошибочная картина мира в сознании людей. Поэтому победить нарратив пропаганды может только контрнарратив знаний и истины, который мы должны активно распространять.
Теперь пришло время определить само понятие пропаганды и факторы её успешности. Пропаганда - это навязывание посредством СМИ и других институтов распространения информации и социализации людей определённой ложной картины мира, предполагающее некритичное её восприятие. Воздействие пропаганды оказывается наиболее сильным в условиях (1) монополии на массовое распространение информации, (2) недостаточности навыков работы с ней у реципиентов, (3) наличия у них чувства коллективной обиды и (4) широкой распространённости в общественном мнении выгодных для пропаганды установок. Эти 4 фактора делают пропаганду наиболее эффективной, поэтому их следует разобрать подробнее:
1. Монополия на массовое распространение информации. В числе первых жертв укрепляющих собственную власть диктаторов всегда присутствуют независимые СМИ. Чем больше их аудитория, тем быстрее они попадают под огонь репрессий. Дело в том, что пропагандистский нарратив построен на ложных основаниях и неконкурентоспособен в честной борьбе против контрнарративов. При равенстве информационных ресурсов пропаганда проиграет. Поэтому конкурирующие источники информации представляют большую опасность для пропагандистов. Другая проблема пропагандистов в том, что система государственных СМИ - это часть вертикали власти и подчиняется общим её принципам. Соответственно, условия карьерного продвижения там такие же, как и в госаппарате авторитарного режима: лояльность и готовность выполнить любое поручение куда важнее профессиональных качеств, а отсутствие конкуренции приводит к отсутствию стимулов для профессионального роста. В результате профессиональный уровень информационной обслуги режима падает до уровня кукарекания в микрофон и высмеивания имён президентов других стран. Это тоже не добавляет конкурентоспособности государственным СМИ. В условиях же монополии на распространение информации качество пропагандистских материалов уходит на второй план, поскольку большинству людей просто не с чем его сравнить. Для примера посмотрите на Ютубе советские новости и оцените, можно ли такую продукцию выпускать на конкурентный рынок информации. Но люди всё равно смотрели всю эту дребедень и ждали её выхода в определённые часы, поскольку конкурентного рынка информации у них не было. Или сравните качество текстов на «Russia Today» и в «Новой газете», просто качество текста: стиль, фактуру, сюжет и т.п. Разница объясняется тем, что «Новая» свои деньги всегда зарабатывала сама, а «RT» за любые помои получает финансирование из бюджета. Из сказанного следует контринтуитивный вывод: в демократических обществах систем пропаганды не бывает. Бывает использование приёмов пропаганды в СМИ, кинематографе, рекламе и т.д. Но систему пропаганды в них выстроить нельзя, поскольку конкуренция в информационном пространстве даёт возможности для построения контрнарративов. Поэтому на каждый пропагандистский приём в СМИ там найдётся своя Франкфуртская школа, которая громко выведет его на чистую воду. В авторитарных же режимах можно лить на людей потоки лжи, ведь правдивый ответ на них телезрители не услышат. Когда пропагандой начинают заниматься не только СМИ, но и другие формирующие у людей картину мира институты: от религиозных и образовательных до армии и соцзащиты, то защита от альтернативной информации становится почти непробиваемой. Кроме того, факты связывают руки пропаганде: при любой конкуренции в информационном поле она не может придумывать события или называть белое чёрным. В условиях зачищенного информационного поля такой проблемы нет: когда другой информации у людей нет, им можно врать, не обращая внимания на реальность. Принцип «чем чудовищнее ложь, тем скорее в неё поверят» требует монополии на распространение информации: в такую ложь поверят те, у кого нет альтернативы.
2. Нехватка у большинства людей навыков работы с информацией. Врать всегда проще тем, кто не умеет распознавать лжи. Те, кто не ориентируется в потоках информации, не умеет её искать и отличать заслуживающие доверия источники от информационных помоек, потребляют, что дают, а дают авторитарные режимы только пропаганду. Поэтому узурпация телевидения как источника самой доступной и легкой для получения информации осуществляется диктаторами в первую очередь. Выбирать и искать - это лишний труд, от которого телевизор «заботливо» избавляет свою аудиторию. Когда в стране, в том числе и у СМИ, отсутствует институт репутации становится возможным топить остатки правдивой информации в море лжи информационных помоек, ещё сильнее затрудняя поиск и отбор источников. Так российская пропаганда использует модель «
пожарного шланга лжи», который ещё до войны и сопутствующих репрессий заливал самые острые вопросы потоками ложных данных, работая не на качество, а на количество, чтобы запутать неподготовленного человека.
3. Наличие чувства коллективной обиды. Когда люди ощущают, что с их социальной группой (чаще всего народом) поступили несправедливо, и неважно, обосновано такое ощущение или нет, у них возникает острое желание во что бы то ни стало восстановить справедливость и снижется критичность восприятия ситуации, кажущейся им несправедливой. В результате формируются негативные коллективные идентичности и программы насильственного «восстановления справедливости», на алтарь реализации которых кладутся личные интересы, жизненные перспективы и возможности для развития страны. Если коллективная обида безосновательна, то ей управлять ещё легче, поскольку для её обоснования всегда можно состряпать привлекательный нарратив.
4. Широкая распространённость в общественном мнении установок, благоприятных для навязываемого пропагандой нарратива. Людям легче навязать те мнения, которые перекликаются с доминирующими в их группах коллективными представлениями. Мифы об утрате былого величия легче принимаются там, где распространена ностальгия по прежним временам и желание вернуть их. Ненависть к другому народу легче воспримут те, у кого остались непроработанными межнациональные конфликты недавнего прошлого. Марксизм будет популярнее там, где долгое время держится высокий уровень социальной несправедливости. Религиозный фундаментализм получает большее распространение в менее образованных и более авторитарных обществах со склонностью к харизматической легитимации власти. Любые деструктивные идеи и идеологии легче воспринимаются в странах, где люди плохо живут и не видят возможностей изменения ситуации. Если в коллективных представлениях людей доминируют предрассудки - для пропаганды полдела уже сделано, осталось только интегрировать их в навязываемую картину мира, в соответствии с которой потом можно будет врать людям. Поэтому наиболее успешной становится та пропаганда, которая использует уже имеющиеся ошибки в коллективных представлениях. В Руанде и до геноцида 1994 года была сильная неприязнь между хуту и тутси. В Германии и до Гитлера был развит антисемитизм и реваншизм. Многовековое рабство большинства жителей царской России породило массовую ненависть к дворянам и имущим людям задолго до появления большевиков.
Все 4 фактора успешной пропаганды характерны для путинской России. У нас разгромлены все независимые СМИ. Образовательные, религиозные, силовые, социальные и другие организации превращены в инструменты пропаганды. Информационная обработка населения ведётся от детских садов до домов престарелых. Навыков работы с информацией и свободного времени большинству явно не хватает (о причинах этого читайте ниже). Института репутации в России нет. Зато имперских амбиций и ностальгии по
«былому величию» хоть отбавляй: о распаде СССР сожалеют две трети россиян (65%), 58% грезят об «особом пути», а каждому второму (52%) не даёт покоя «утрата великой державы». Переход к рыночной экономике тоже имеет в массовом сознании негативную окраску отчасти из-за реально совершённых в ходе реформ ошибок, отчасти под влиянием пропаганды, которая уже больше 20 лет сваливает все промахи путинского режима на 90-е годы. Т.е. коллективная обида в массовом сознании также ярко выражена, как имперское мышление, низкий уровень межличностного и обобщённого доверия и широкая распространённость конспирологических установок. Всё это облегчает задачу для пропаганды.
Продолжение статьи в следующем посте
НЕТ ВОЙНЕ!!!