Вера Дробинская. Ночь опекуна
Я еду с моим братом на машине. Брат гонит по ямам. Я не могу держаться, я держу в руках грудного ребенка. Он все время плачет. Мы спешим. Машина внезапно встает. Брат пытается починить, потом говорит, что не может и - “извини, я тороплюсь” и куда-то исчезает. Я спешу на почту. Она вот-вот закроется, а мне нужно получить там деньги. Я так боюсь остаться без денег.
Ребенок на моих руках плачет. Он весь горит. У него пересохшие губы, он ищет губами воду, у него жар. Мне самой жарко рядом с ним, пот течет с меня. Воды у меня нет. Я не помню, откуда у меня этот ребенок. Но я точно помню, что не могу его вернуть, ему там было плохо. Я пыталась его спасти...от чего? От одиночества в таком страшном жару, он весь горит. Вечер. Я иду между домов и ищу аптеку. Там будет жаропонижающее и питьевая вода. Его надо срочно напоить, у него начинаются судороги. Я не могу вызвать Скорую, потому что они увезут его одного, а это страшнее смерти, лежать вот так одному в ночи: гореть и кричать и звать, звать на помощь... вижу аптеку и захожу туда. Аптекарша с тошнотворно равнодущным лицом слюнявит палец и ищет в журнале, есть ли у них жаропонижающее. А лекарство стоит у меня прямо перед глазами за стеклом, но она не смотрит на него. Она уныло и равнодушно водит пальцем по строчкам. Я гадаю, успеет ли она дать мне хотя бы воду, или все же вызвать Скорую?
Телефон взрывается как труба Страшного суда. Я сама перед сном поставила максимально громкий сигнал. Я подскакиваю! Блин! А Мишка, проплакавший всю ночь около меня, только заснул. Он весь горит. Жаропонижающее подействовало, и он мокрый, как мышь, но все равно горячий. Мне кажется, что у меня от него ожог. Ноги и руки согрелись, ушла эта жуткая температура, когда трясет от холода. Еще немного, и жар спадет, уже падает. Наверняка он хочет пить. Я встаю, чтоб принести воды. Мишка вздрагивает, открывает глаза, медленно и тяжело просыпается и начинает кричать. Громче, громче. Утро. Рассвет. Наверняка в тишине его крик слышат все соседи. Его напугал телефон.
Но надо принести воду. Я иду на кухню. Мишка кричит и бьет себя по голове. Остервенело, кулаком, костяшками пальцев. Потом рыдает и показывает мне, что у него это место болит. Прижимается. Когда-то я ложилась на его руку, чтоб он не бил себя, и тогда он засыпал. Теперь он сам засовывает себе руку под подушку, чтоб прижать ее головой. Чтоб рука не действовала сама по себе, лупя его по несчастной голове, по одним и тем же болящим ранам.
Рассвет. Но мы оба проваливаемся в сон. И я опять на вечерней улице ищу аптеку, а на руках у меня ребенок, горящий от жара. Я знаю, кто этот ребенок, я боюсь за него, он очень болен, но я не помню, как получилось, что он у меня. Просто я помню, что нельзя отпустить его одного в больницу, там ему страшнее смерти. Потом через пять лет он станет моим Мишкой, который плачет и плачет, и бьет себя по голове, и успокаивается только прижавшись ко мне. Вся моя жизнь сплошная статика - сиди и обнимай то одного, то другого. И нельзя даже, чтобы звонил телефон. Он их будит от дремы, и они опять кричат где-то в темном коридоре, где-то далеко, невидимые. И я бреду наощупь, держась за стены, на этот крик. Только нельзя оставлять одних, это самое страшное. Никак не докричаться, не сообщить, что я рядом, что можно не бояться. Не пробиться сквозь темноту разума и воли, нет у меня таких слов.
Я не знаю языка этих детей. Я только прижимаю к себе их крепко - и мы вместе проваливаемся в сон. Голова тяжелая. Нету личного пространства. Границы личного разрушены. Их нет. Можно жить только прижавшись друг к другу - или только через сплошной крик. На который не ответишь, потому что ответ он не услышит. Он заперт в тюрьме своего вечного одиночества. Ключа нет у меня. Я ищу его. И его нет.
Вы можете помочь Вере Дробинской материально:
Сбер 4276 1609 8543 1312
PayPal: verasreten@yandex.ru