Ночь накануне Ивана Купалы, или золотой горшок, фея и три ореха
(Из преданий и историй, не вошедших в основной корпус "Хроник кёнигсбергских русалок и города Кнайпхоф" Аурифабера- Ансельма. Подробней и сначала см. http://popadin39.livejournal.com/47159.html)В одном городе Кнайпхофе жил да был мужичок по имени Генрих. Не молод и не стар, не низок не высок, не красавец и не урод - таков, каких природа-матушка в каждом городе производит сотнями; таков, да не совсем. Был он речист не в меру, и большой выдумщик, которые дары он получил однажды зимою, в детстве, по наущенью соседа Топчилки лизнув в мороз железяку, а точнее, замок на речном амбаре на реке Прегель, над входом которого амбара была маркировка-знак с древесной русалкой.
И пока Топчилка потешался над юным дуралеем, и пока тот отдирал с мясом язык от замка, произошла меж замком и его телом словесно-химическая реакция. Стал с тех пор паренёк понемногу набирать на свой язык множество странных слов и историй, пока не сделался речист. Чем, собственно, и прославился: не статью, не прытью, а речистостью токмо, да умом странного свойства в этой связи.
Ну, вот; долго ли, коротко ли, однажды влюбился он в фею младую, такое сплошь да рядом случается в городах, ибо для чего в них нужны феи, окромя любви, никто не знает. Вот и он не знал, и влюбился в одночасье.
Такие, брат, дела.
По сему поводу он, как и полагается влюблённым, стал петь песни звонкие на опушке Луизенваля, под буками древними, да строить мосты в долине ручья. Но не один, как обычно строят мужички в возвышенных состояниях, а целых три, объясняя это извилистостью ручья и холмистостью Луизенваля.
- Первый - это мост в общее прошлое, - говорил он, любовно вбивая сваи в топкую материю берегов. - Второй мост - в общее настоящее. Ну, а третий - в общее будущее, но он строится последним, как того требует Древний Устав Мостовиков Самбии и Натангии.
- А что фея младая? - спросите вы. Трудно сказать… феи те же кошки, что у них на уме - бог весть. Но она давно бы уже отправила его в рощу престарелых болтунов, если бы не его речи о кладе.
- Дадада! - говорил он, и глаза его устремлялись в дальнюю даль. - Я знаю, я точно знаю, что в ночь на Ивана Купала нам с тобой надо прийти на поляну папоротников! Там будет цветок, и под ним будет клад, который изменит всю нашу жизнь… - так говорил он, и она смотрела, как он строит первый мост, начинает второй и закладывает третий, и верили и не верила. Ну, а соседние феи, опытом постарше и возрастом побольше, говорили:
- Да ты посмотри на него! Стар, беден, а всё туда же! - имея в виду, что все знают, что папоротник не цветёт, а размножается спорами, как грибы,- но мало ли? - думала фея младая. - Может, он знает то, чего никто не знает?..
А мужичок всё твердил:
- Вот, погодите! - твердил он топкие берега. - Скоро расцветёт папоротник, и будет нам с нею клад! - и строил свои мосты… пока не наступила ночь накануне Ивана Купалы.
В эту ночь мужичок, справив свои дневные дела, припёрся пришёл на поляну на опушке Луизенваля, где при свете Луны, как он знал, будут танцевать сегодня феи. Так оно и было: танцевали там феи, но… танцевали не для него. Оказался мужичок не в своей похлёбке ложкою, и оказался там настолько не вовремя (да и карман его просвечивал под сверкающими взглядами фей постарше, и было видно, что в кармане всего три гроша и три корочки хлеба), что - посмеялась над ним его избранница. На глазах других фей и лесовиков, что творили бал на ночной поляне.
Такие, брат, дела.
… в общем, еле вырвался с того бала Генрих, поражённый в правах фейного флирта. И вот, с тремя корочками хлеба в кармане, осмеянный, идёт он по лесу. Луна светит сквозь кроны, всё вокруг напоено магией и благоухает возможностями, и идёт мужичок по ночному лесу, куда глаза глядят, да куда ноги сами несут. Грустя, но посвистывая.
Дошёл до оврага Луизенвальского ручья. А там три моста, которые он строил для феи, через рукава да разливы. Освещённые Луной, были они как дороги в никуда: одна почти, другая наполовину, третья только-только. Обернулся Генрих через левое плечо, произнёс слова волшебные, скатал каждый мост в трубочку, трубочку - в катышек, катышек - в орешек. Положил три ореха в карман, обернулся обратно через правое плечо, и пошёл себе дальше.
Грустя, но посвистывая.
Вышел на Вальхенберг, на ясну поляну. На ней - папоротник густой. Сверху Луна полнющая, тёмный лес вокруг хмурится.
Ни души.
Ни цветочка.
Встал он посерёд поляны, замер. Вокруг только ночь, прозрачная, летняя, вокруг жаркий стрёкот цикад, а на самой поляне тишина необычайная, потому как в папоротнике не стрекочется.
- А где цветок? - сказал Генрих сам себе, глядит на ровную зелень поляны, и вдруг видит.
Там, на старом дереве, на другом конце поляны, на стволе, лишайник и мох сложились в необычный цветок, красивый, диковинный.
- Так-так! - сказал себе Генрих, и с этими важными словами подошёл ближе. Дерево было как дерево, папоротник с ним рядом рос как папоротник, и кладом не мерцал. Зато в дереве, над пятном из лишайника и мха, которое Генрих издалека принял за диковинный цветок, темнело дупло.
Генрих взобрался к дуплу, засунул руку внутрь, а там - горшок! Обычный горшок, стоило за ним взбираться? Поразмыслил Генрих: а с чего бы это в лесу в дупле лежать простому горшку? - и пошёл дальше, на Кнайпхоф. С тремя корочкам, тремя грошами и тремя орехами в кармане.
И с горшком под мышкой.
Грустя, но посвистывая.
…
И стал он жить с тех пор припеваючи. Нужно ему каши или щей - кинет в горшочек три корочки, скажет слова заветные, а тот сам наварит, что получится - каши ли, щец наваристых, или полбы с вервиями, с чудным названием «паста», - только успевай ложкой на тарелки раскладывать! Нужно ему денег - он три гроша в горшочек кинет, крутанёт орбитально, а из горшочка…
В общем, завелись у Генриха денежки. Стал одеваться элегантно, три гроша превратились в изрядный кошелёк, и везде носил с собой те самые три орешка. Про горшок никому не говорил, но разве в нашем городе чего-нибудь утаишь? Местному люду есть не давай, но дай про чужие тайны посудачить. Горшок-то ладно, но откуда он его взял? - судачили сударыни по закоулочкам. И есть ли там ещё такие горшки? И сколько ещё есть? И все ли волшебные, или первые три, а остальные для лохов, как обычно? И что за орешки у него в кармане?..
В общем, усреднённый мужичок, подсвеченный деньгами и тайною Золотым горшком, оказался не так уж плох и невзрачен. Уже не три гроша бренчали в его кармане, а Тайна, и звон её далеко разносился по лесам и городам, приманивая светских сплетниц, звонарей, ёжиков, кротов и прочую честь и нечисть пронзать его бытие пристальными лучами, выискивая капиталы, привычки, тайные желания (ах, эти тайные желания!) и слабости.
По прошествии времени выяснилась история про Топчилку и примёрзший язык, а также тот немаловажный факт, что Генрих-то - пра-правнук Ганса Сагана! и что по наследству достался ему сагановский Золотой горшок с тремя орехами редкой породы Кракатук! Кто из фей дам раскусит эти три ореха, тот завладеет сердцем Генриха, а оттуда, как известно, самая ближняя дорога к карману любого мужичка. А пока этого не произошло, то гулял он окрестностями, а то по вечерам, запершись в комнате, бросал орехи в горшок, крутил его на манер маслобойки, творил заклинания, и после этого вынимал из горшка магические предметы: волшебное кольцо, яйцо птицы Рух или ключ от сейфа в ратуше Кнайпхофа…
Не прошли метаморфозы незамеченными и на поляне фей: вести докапитализации отвергнутых ухажёров имеют непревзойдённую скорость. Увидев, что мосты свёрнуты, горшок волшебен, а мужичок ушёл в автономку, стала фея слать ему посланников. Дескать… ну, сам понимаешь… янеяишутканемоя… Но тут, по закону Шрёдингера, возник казус сопряжения миров.
Бывало, пришлёт фея зайчишку - серого, ушастого, - а Генрих в ответ: «Некоторые вещи делаются только собою!» - и отворачивается. Или пришлёт Лисичку, а та тут же начнёт крутить своим хвостом поверх чужого интереса. И горшочек усмотрит, и карман разглядит, и скатерть расстелет - и всё поперёк фейного плана. А Генрих и ей: «некоторым сначала надо научиться просыпаться на плече другого» - и ни шагу навстречу.
Оленя! Оленя фея пришлёт, развесив на его красивых рогах записки и бонбоньерки, а Генрих ни в какую: «Смеялась сама, вот и отсмеивайся тоже. Некоторым сначала следует научиться извиняться» - а сам в кармане орехами поигрывает, один орех золотой, второй серебряный, а третий костяной. И горшок в его комнате на полке светится неведомым светом, никому он его в руки не даёт подержать. Говорит, кто загадку трёх орехов разгадает, тому и горшок достанется, - и улыбается загадочно.
Такие, брат, дела.
Не то, чтобы грустные, но точно с посвистом.
Так и неясно, чем закончилась эта история, кроме общеизвестного факта, что стал со временем Генрих вице-бургомистром города Кнайпхоф, и передал Золотой горшок на хранение в библиотеку Валленродов. Многие пытались потом использовать этот горшок в целях магическо-финансовых и зловредно-колдовательных, но ни у кого ничего не выходило. То ль слова не знали верного, волшебного, то ль лягушка, сидящая в горшке, мешала сим целям и не давала ничего бросить в горшок, но и сама оттуда вылезти не могла…
Но это уже другая история.
Не менее чудесатая.
И пока Топчилка потешался над юным дуралеем, и пока тот отдирал с мясом язык от замка, произошла меж замком и его телом словесно-химическая реакция. Стал с тех пор паренёк понемногу набирать на свой язык множество странных слов и историй, пока не сделался речист. Чем, собственно, и прославился: не статью, не прытью, а речистостью токмо, да умом странного свойства в этой связи.
Ну, вот; долго ли, коротко ли, однажды влюбился он в фею младую, такое сплошь да рядом случается в городах, ибо для чего в них нужны феи, окромя любви, никто не знает. Вот и он не знал, и влюбился в одночасье.
Такие, брат, дела.
По сему поводу он, как и полагается влюблённым, стал петь песни звонкие на опушке Луизенваля, под буками древними, да строить мосты в долине ручья. Но не один, как обычно строят мужички в возвышенных состояниях, а целых три, объясняя это извилистостью ручья и холмистостью Луизенваля.
- Первый - это мост в общее прошлое, - говорил он, любовно вбивая сваи в топкую материю берегов. - Второй мост - в общее настоящее. Ну, а третий - в общее будущее, но он строится последним, как того требует Древний Устав Мостовиков Самбии и Натангии.
- А что фея младая? - спросите вы. Трудно сказать… феи те же кошки, что у них на уме - бог весть. Но она давно бы уже отправила его в рощу престарелых болтунов, если бы не его речи о кладе.
- Дадада! - говорил он, и глаза его устремлялись в дальнюю даль. - Я знаю, я точно знаю, что в ночь на Ивана Купала нам с тобой надо прийти на поляну папоротников! Там будет цветок, и под ним будет клад, который изменит всю нашу жизнь… - так говорил он, и она смотрела, как он строит первый мост, начинает второй и закладывает третий, и верили и не верила. Ну, а соседние феи, опытом постарше и возрастом побольше, говорили:
- Да ты посмотри на него! Стар, беден, а всё туда же! - имея в виду, что все знают, что папоротник не цветёт, а размножается спорами, как грибы,- но мало ли? - думала фея младая. - Может, он знает то, чего никто не знает?..
А мужичок всё твердил:
- Вот, погодите! - твердил он топкие берега. - Скоро расцветёт папоротник, и будет нам с нею клад! - и строил свои мосты… пока не наступила ночь накануне Ивана Купалы.
В эту ночь мужичок, справив свои дневные дела, припёрся пришёл на поляну на опушке Луизенваля, где при свете Луны, как он знал, будут танцевать сегодня феи. Так оно и было: танцевали там феи, но… танцевали не для него. Оказался мужичок не в своей похлёбке ложкою, и оказался там настолько не вовремя (да и карман его просвечивал под сверкающими взглядами фей постарше, и было видно, что в кармане всего три гроша и три корочки хлеба), что - посмеялась над ним его избранница. На глазах других фей и лесовиков, что творили бал на ночной поляне.
Такие, брат, дела.
… в общем, еле вырвался с того бала Генрих, поражённый в правах фейного флирта. И вот, с тремя корочками хлеба в кармане, осмеянный, идёт он по лесу. Луна светит сквозь кроны, всё вокруг напоено магией и благоухает возможностями, и идёт мужичок по ночному лесу, куда глаза глядят, да куда ноги сами несут. Грустя, но посвистывая.
Дошёл до оврага Луизенвальского ручья. А там три моста, которые он строил для феи, через рукава да разливы. Освещённые Луной, были они как дороги в никуда: одна почти, другая наполовину, третья только-только. Обернулся Генрих через левое плечо, произнёс слова волшебные, скатал каждый мост в трубочку, трубочку - в катышек, катышек - в орешек. Положил три ореха в карман, обернулся обратно через правое плечо, и пошёл себе дальше.
Грустя, но посвистывая.
Вышел на Вальхенберг, на ясну поляну. На ней - папоротник густой. Сверху Луна полнющая, тёмный лес вокруг хмурится.
Ни души.
Ни цветочка.
Встал он посерёд поляны, замер. Вокруг только ночь, прозрачная, летняя, вокруг жаркий стрёкот цикад, а на самой поляне тишина необычайная, потому как в папоротнике не стрекочется.
- А где цветок? - сказал Генрих сам себе, глядит на ровную зелень поляны, и вдруг видит.
Там, на старом дереве, на другом конце поляны, на стволе, лишайник и мох сложились в необычный цветок, красивый, диковинный.
- Так-так! - сказал себе Генрих, и с этими важными словами подошёл ближе. Дерево было как дерево, папоротник с ним рядом рос как папоротник, и кладом не мерцал. Зато в дереве, над пятном из лишайника и мха, которое Генрих издалека принял за диковинный цветок, темнело дупло.
Генрих взобрался к дуплу, засунул руку внутрь, а там - горшок! Обычный горшок, стоило за ним взбираться? Поразмыслил Генрих: а с чего бы это в лесу в дупле лежать простому горшку? - и пошёл дальше, на Кнайпхоф. С тремя корочкам, тремя грошами и тремя орехами в кармане.
И с горшком под мышкой.
Грустя, но посвистывая.
…
И стал он жить с тех пор припеваючи. Нужно ему каши или щей - кинет в горшочек три корочки, скажет слова заветные, а тот сам наварит, что получится - каши ли, щец наваристых, или полбы с вервиями, с чудным названием «паста», - только успевай ложкой на тарелки раскладывать! Нужно ему денег - он три гроша в горшочек кинет, крутанёт орбитально, а из горшочка…
В общем, завелись у Генриха денежки. Стал одеваться элегантно, три гроша превратились в изрядный кошелёк, и везде носил с собой те самые три орешка. Про горшок никому не говорил, но разве в нашем городе чего-нибудь утаишь? Местному люду есть не давай, но дай про чужие тайны посудачить. Горшок-то ладно, но откуда он его взял? - судачили сударыни по закоулочкам. И есть ли там ещё такие горшки? И сколько ещё есть? И все ли волшебные, или первые три, а остальные для лохов, как обычно? И что за орешки у него в кармане?..
В общем, усреднённый мужичок, подсвеченный деньгами и тайною Золотым горшком, оказался не так уж плох и невзрачен. Уже не три гроша бренчали в его кармане, а Тайна, и звон её далеко разносился по лесам и городам, приманивая светских сплетниц, звонарей, ёжиков, кротов и прочую честь и нечисть пронзать его бытие пристальными лучами, выискивая капиталы, привычки, тайные желания (ах, эти тайные желания!) и слабости.
По прошествии времени выяснилась история про Топчилку и примёрзший язык, а также тот немаловажный факт, что Генрих-то - пра-правнук Ганса Сагана! и что по наследству достался ему сагановский Золотой горшок с тремя орехами редкой породы Кракатук! Кто из фей дам раскусит эти три ореха, тот завладеет сердцем Генриха, а оттуда, как известно, самая ближняя дорога к карману любого мужичка. А пока этого не произошло, то гулял он окрестностями, а то по вечерам, запершись в комнате, бросал орехи в горшок, крутил его на манер маслобойки, творил заклинания, и после этого вынимал из горшка магические предметы: волшебное кольцо, яйцо птицы Рух или ключ от сейфа в ратуше Кнайпхофа…
Не прошли метаморфозы незамеченными и на поляне фей: вести докапитализации отвергнутых ухажёров имеют непревзойдённую скорость. Увидев, что мосты свёрнуты, горшок волшебен, а мужичок ушёл в автономку, стала фея слать ему посланников. Дескать… ну, сам понимаешь… янеяишутканемоя… Но тут, по закону Шрёдингера, возник казус сопряжения миров.
Бывало, пришлёт фея зайчишку - серого, ушастого, - а Генрих в ответ: «Некоторые вещи делаются только собою!» - и отворачивается. Или пришлёт Лисичку, а та тут же начнёт крутить своим хвостом поверх чужого интереса. И горшочек усмотрит, и карман разглядит, и скатерть расстелет - и всё поперёк фейного плана. А Генрих и ей: «некоторым сначала надо научиться просыпаться на плече другого» - и ни шагу навстречу.
Оленя! Оленя фея пришлёт, развесив на его красивых рогах записки и бонбоньерки, а Генрих ни в какую: «Смеялась сама, вот и отсмеивайся тоже. Некоторым сначала следует научиться извиняться» - а сам в кармане орехами поигрывает, один орех золотой, второй серебряный, а третий костяной. И горшок в его комнате на полке светится неведомым светом, никому он его в руки не даёт подержать. Говорит, кто загадку трёх орехов разгадает, тому и горшок достанется, - и улыбается загадочно.
Такие, брат, дела.
Не то, чтобы грустные, но точно с посвистом.
Так и неясно, чем закончилась эта история, кроме общеизвестного факта, что стал со временем Генрих вице-бургомистром города Кнайпхоф, и передал Золотой горшок на хранение в библиотеку Валленродов. Многие пытались потом использовать этот горшок в целях магическо-финансовых и зловредно-колдовательных, но ни у кого ничего не выходило. То ль слова не знали верного, волшебного, то ль лягушка, сидящая в горшке, мешала сим целям и не давала ничего бросить в горшок, но и сама оттуда вылезти не могла…
Но это уже другая история.
Не менее чудесатая.