Не цель, а средство или Почему федерализация - не выход
За два года активного обсуждения тематики Новороссии все относящиеся к ней содержательные вопросы, казалось бы, давно разжёваны и разложены по полочкам. Но несмотря на это, до сих пор находятся умники, умудряющиеся в сотый раз наступать на грабли. Одни снова возвращаются к теме того, как злобные Штаты хотят оторвать Европу от России, как будто европейская инициативная активность по евроассоциации Украины, спровоцировавшая геополитический кризис, не была полностью согласована и одобрена Штатами. Вторые как ни в чём не бывало рассуждают о желательности сохранения Крыма в марте 2014 года в независимом статусе, на голубом глазу доказывая, что в таком случае хунта бы продолжала его снабжать. Третьи без тени сомнения утверждают, что Москва с самого начала планировала именно нынешнюю конфигурацию ОРДиЛО, чтобы создать хунте своё Приднестровье, нисколько не смущаясь, помимо всего прочего, тем фактом, что Приднестровье никто отдельными районами Транснистрии почему-то не спешит называть.
Однако наиболее проблемным из таких вопросов является, как показали новогодние дискуссии и не только, вопрос федерализации укры, которая, несмотря на вроде бы вполне очевидные недостатки, до сих пор рассматривается отдельными сторонниками Новороссии как приемлемый выход из положения или даже желаемый результат. Эти иллюзии порождают неадекватную реакцию на события, номинально указывающие на поддержку процесса федерализации со стороны Запада, что воспринимается чуть ли не как его согласие с предложениями Москвы. Оговорка Байдена в его выступлении перед Верховной Радой про федерализм, который чуть было не помешал становлению Соединённых Штатов, так всполошила отечественных наблюдателей с подачи кремлёвской пропаганды, что они не заметили остальных, гораздо более важных пассажей в этой весьма любопытной речи. Но примечательно, что должного ответа на эту пропаганду от патриотического сегмента так и не последовало, возможно, по причине того, что участники этого сегмента давно разуверились в возможности компромисса с Западом и трезво оценивают американский подход к процессу.
Попытаемся же заполнить этот очевидный пробел и для этого вернёмся к вопросу федерализации, чтобы ещё раз объяснить, почему сам этот вопрос является ложной целью, никак не способствующей успеху русского дела, и почему не стоит уделять чрезмерное внимание позиции Запада по этому вопросу.
Первоначальный вброс
Идея федерализации Украины была вброшена на знаменитом северодонецком съезде в декабре 2004 года, но тогда её восприняли без особого энтузиазма. Вопрос бы поставлен «с бухты-барахты», без подготовки, проработки и общественного обсуждения. Даже для рядовых сторонников Януковича эта идея казалась маловразумительной, поскольку её никто не выдвигал заранее. Постановки вопроса в духе «если вы сажаете Ющенко, то мы идём на федерализацию» ни от кого из деятелей тогдашней голубой команды не звучало. В отличие от вброшенной в августе 2002 года идеи перехода к парламентской республике, которую активно продвигал будущий «дорогой кум» Путина Виктор Медведчук. Шлейф печально известного северодонецкого съезда, тем не менее, создал идее федерализации негативный ореол, и поэтому она на какое-то время ушла в тень на фоне коалиционных перипетий новорожденной полупарламентской республики.
Нужно отметить, что перипетии эти, очевидно, пришлись кремлёвским обитателям весьма по душе (если допустить, что у них таковая имеется). Постоянные ссоры ключевых фигур оранжевой клики, нескончаемая «коалициада», блокирующая управленческий процесс, парализованное правительство, постоянно висящее на волоске парламентских раскладов, слабые внутренние игроки, постоянно нуждающиеся во внешней поддержке, - одним словом, малина для тех, кто ещё недавно опасался «А вдруг у этих действительно что-то получится?». Тогда, судя во всему, и возникла идеальная модель «подлинно суверенной Украины, где оба части блокируют друг друга», о которой нам сейчас толкуют все системные и несистемные «эксперты».
Но всё хорошее имеет свойство заканчиваться - с приходом Януковича эта модель была демонтирована. Причём демонтирована она была не в октябре, когда решением Конституционного суда был произведён откат к Конституции 1996 года, а гораздо раньше. Истощённая аппаратными боями система сама легла под нового президента, так что конституционный откат зафиксировал уже существующую реальность сосредоточения полноты власти у главы государства и его политической силы. Правда, это сопровождалось углублением политической поляризации общества, не без помощи новой власти, да и внешних сил. Они целенаправленно создавали ощущение того, что маятник может качнуться в другую сторону «Вот когда мы вернёмся к власти, тогда и увидите!». И на фоне этих дрязг «дорогой кум» снова вбрасывает идею федерализации как способ разрешения растущих противоречий.
Значение для русских
В русской среде к этой идее относились довольно скептически. И не только потому, что личность Медведчука вызывала у нашей стороны неприятие едва ли не большее, чем у свидомитов. Но мы прекрасно понимали, что федерализация не только не решит наших проблем, но и, скорее всего, усугубит их.
Единственное решение, которое могло бы привести к облегчению положения русского населения укры, заключалось в идеологической либерализации, то есть отказе от курса на тотальную украинизацию и признание допустимости и полноправности русской идентичности в общественно-политической жизни страны. Для этого требовались воля и решимость центральной власти, её готовность целенаправленно и публично ограничивать свидомизм, доказывая, что он не может претендовать на роль единственной легитимной идеологической силы в обществе, и способствуя формированию целостной русской альтернативы. При желании, эта альтернатива вполне могла не быть ориентированной на Москву, особых иллюзий в отношении политики РФ уже давно не было. Как раз выталкивание русского элемента из украинского политического пространства привело к его переориентации на РФ «за неимением лучшего». Но в любом случае, вопрос находился не в административной, а в идеологической плоскости. Произвести описанный идеологический поворот можно было и при сохранении унитарного устройства страны, а может даже только при его сохранении, потому что только при наличии сильной центральной власти можно было удержать рычаги для ограничения и подавления свидомизма. А вот федерализация сама по себе без соответствующего идеологического поворота не могла улучшить положение дел в принципе.
Во-первых, она никак не влияла на положение в наиболее острых сферах противостояния - языковой, культурно-исторической и внешней политике. Как бы права ни предоставлялись субъектам потенциальной федерации, язык общения в госструктурах и ВУЗах всё равно регулировались на общегосударственном уровне. Да и в отношении ассоциации с ЕС промежуточных решений быть не могло, не может одна часть страны вступать в интеграционное объединение, а другая воздержаться. Федерализация позволяла разве что перераспределить финансовые потоки, но и без неё их успешно перераспределяли те, кто с ними соприкасался.
Конечно, можно предусмотреть те или иные варианты, при которых федерализация действительно облегчала бы положение русских в регионах и позволяла бы формировать региональные элиты с учётом местной, а не общегосударственной повестки дня. Но для того, чтобы центр допустил такой вариант, нужно было добиться появления такого центра, для которого идея наличия русских и необходимости уважения их законных интересов была бы не чем-то из разряда крамолы, а вполне приемлемым и желательным сценарием развития страны. То есть борьбу всё равно надо было вести за Киев.
Во-вторых, ни пути практической реализации, ни даже субъекты этой самой федерации сторонниками данной идеи обозначены не были. Создавалось впечатление, что идея федерализации - всего лишь мулька, которую вытаскивали определённые силы в период кризисов, никакой проработки концептуальных мотивов, не говоря уже о формировании под неё контр-элиты, не велось. Импульса в этом направлении не наблюдалось ни «сверху», ни «снизу». Самостоятельные региональные идентичности, способные мобилизовать население на политическую деятельность, имелись только у Галичины, Донбасса и Крыма, да и то, в весьма ограниченном виде. Ни идея Новороссии, ни какие-либо другие варианты территориального обособления в информационном пространстве особо не продвигались. Со стороны выглядело так, будто речь лишь только о том, чтобы передать нынешним областям часть бюджетных потоков. Понятно, что никого это не прельщало, и целью политической борьбы считаться не могло.
Борьба могла вестись только за полное доминирование, а не за обособление и отмежевание. Никому в здравом уме не могло прийти в голову, что в стране, где условная наша сторона имеет полновесное большинство, нужно бороться за отмежевание. И потом, можно рисовать какие угодно карты и проводить границы, но основное разделение всегда проходило по линии «город-село», а объектами конкуренции были именно города.
Украинство как таковое - это сельская субкультура, искусственно возведённая в ранг «нации». Собственно, именно это её возвышение и стало «корнем зла», поскольку сама по себе эта субкультура не является чем-то имманентно антагонистическим по отношению к русскости. Она представляет собой одну из разновидностей региональных и локальных деревенских субкультур, которых в русском цивилизационном пространстве насчитывается огромное множество. И кстати, с точки зрения соотношения с историческим русским фольклорным паттерном, южнорусская сельская субкультура по праву может считаться одной из основных в диапазоне себе подобных. Но возведение её в ранг национальной привело к возникновению социального и статусного противоречия, в котором носители сельской субкультуры стали претендовать на социальное продвижение без включения в общерусскую городскую культуру и без принятия русской идентичности. Вот на этой благодатной, надо признать, почве и развивалось русофобское украинство, взлелеянное различными местными и забугорными доброхотами.
Конечно, разработка его идеологем и программных мифов лежит на совести той части образованного городского класса, которая в силу неудовлетворённости собственных статусных амбиций не только становилась в оппозицию русскому государству, но и проникалась откровенной русофобией, камуфлируя её чрезмерным «радением за угнетённый народ». Однако для того, чтобы эти идеологемы из фантазий отдельных мизантропов превратились в инструмент политической борьбы, они должны были приобрести массовость, «впитаться» теми слоями, на которые они были рассчитаны. То есть надо было сначала утвердить украинское самосознание среди его потенциальных носителей в сельской среде, из банального социального расслоения сформировав социальную границу, потенциальный источник политического конфликта.
Процесс этот был постепенным, но неуклонным. Основная же стадия противостояния развернулась тогда, когда эта сельская субкультура начала порождать собственные модели городской жизни в противовес общепринятым «правилам общежития» русского города. Пока сохранялось городское русскоязычное пространство с доминированием русских поведенческих шаблонов в плане принятия и допустимости инаковости, взаимного уважения и ненасилия, пока сохранялась и общая социальная иерархия в стране, да и её политическая стабильность в целом. Разрушение русской городской среды, её размывание путём внедрения инородного элемента - вот главная угроза нашему положению и нашей идентичности. И никакая федерализация этому противостоять не могла! Причём проблема была не только в этом инородном элементе как таковом, а в том, какое качество он со временем приобретал. А приобретал он качество конкурирующей городской культуры, причём конкурирующей жёстко, с приемлемостью сначала словесного, потом и физического насилия, к которому наша сторона, увы, готова не была. Из инородного сельского пласта постепенно лепили то, что претендовало на «истинный украинский город», что должно было заменить русские поведенческие стереотипы. Причём пресловутая «европейскость» стала весомым подспорьем нашим противникам в этом деле: свои претензии и хотелки они заворачивают в обёртку «европейских стандартов», разрушая наше социального пространство под благими лозунгами европеизации.
Типичный пример - особенности употребления языков. Там, где в русской культуре считалось приличным и допустимым уважать родной язык говорящего, они начали требовать уважать только мову. И если русскому человек не пришло бы в голову требовать от украиноговорящего перейти на русский язык на улице или в кафе, эти без зазрения начинали качать права и старались раздувать эти случаи до инфоповода, чтобы навязать как правило поведения. Как выразился когда-то на заре правления Януковича один свидомый персонаж в фейсбуке, «Есть Киев, и есть Київ, и это две параллельные реальности». В своё время меня ужаснули эти слова - мне самой такое разделение казалось диким, а для них это уже тогда была обычная постановка вопроса. Они приехали не вливаться в Город, они приехали завоёвывать чуждое для них культурное пространство. Им надо было противодействовать на этом уровне, а не грезить нелепостями о федерализации.
И в-третьих, мы прекрасно понимали, что вопрос о федерализации, по сути своей, - это вопрос о том, чтобы отдать кусок свидомитам в надежде, что они нас оставят в покое. Иллюзорность подобных надежд была очевидна с самого начала. Нельзя было давать им никакую базу, даже в западных регионах, потому как они не остановятся и всё равно будут претендовать на полное доминирование. Подтверждением этому стали события после выборов в Раду 2012 года, когда даже получение большинства в ряде западных областей депутатами от «Свободы» не снизило их напор в Киеве, а наоборот, дало дополнительный ресурс для него.
По этим причинам идея федерализации не стала популярной в русской среде даже в период евромайдана. Проблему ассоциации с ЕС она, как уже было сказано, не решала, а в ситуации нахождения у власти вроде бы не совсем свидомой политической силы обсуждать пути отмежевания выглядело просто отказом от борьбы за главный выигрыш ради призрачного второстепенного. Погнаться за синицей, держа журавля за хвост, иными словами. Тем более, что эту тему не развивала тогда даже Москва.
Идефикс Кремля
Надо понимать, что Москве федерализация укры сама по себе тоже не является самоценностью. Для Кремля это не цель, это всего лишь средство. Средство нейтрализации возможного дрейфа укры на Запад «изнутри». Реальное внутреннее устройство страны и решение накопившихся проблем российское руководство не волновало вообще, отсюда и царящее повсеместно, от обывателей до высших чиновников, пренебрежение к киевским перипетиям в духе «Чё там у хохлов?» и игнорирование опасностей, исходящих от поляризации политического пространства укры. Московские эксперты считали (и считают по сей день), что ставку нужно делать на какие-то внеидеологичные, конструктивные, прагматичные силы, ориентированные на «объективные экономические интересы страны», а идеологические споры - это лишь ширма «реальной политики» гешефтов, откатов и распилов.
Соответственно, и чёткого плана на случай перехода идеологической поляризации в прямой конфликт у Кремля не имелось. Иначе было бы понятно, что для полноценной федерализации нужно поднимать восстание по всей Новороссии, а не в одном только Крыму. Но ведь полноценная федерализация Москве и не требовалась! Для неё что укра, что Сирия, что ещё какой-нибудь Занзибар - просто сборище аборигенов, которые сами собой управлять не способны и нуждаются в поводырях, которые бы осуществляли за них «внешнее управление». Трудность только в том, что Запад считает, что он и сам способен выступить в этой роли и помощники ему не требуются, а Кремль стремится доказать, что без него у Запада ничего не получится. Поэтому не врёт Лавров, когда говорит, что РФ неважно, федерализация или децентрализация, нам «не шашечки, а ехать». Федерализация и прочая внутренняя лабуда - это для Москвы действительно всего лишь шашечки, вопрос декора, как обставить желаемый процесс.
А желаемый процесс, к которому надо было «ехать» - такая внутренняя конфигурация, при которой возможность сближения укры с западными структурами была бы блокирована противоположной стороной, пусть даже не пророссийской, а просто не согласной с линией движения на Запад. А уж что представляет из себя эта сторона - полстраны или один регион, или даже отдельные районы - совершенно неважно.
Идеологический окрас тоже непринципиален. В идеале лучше, если б его вообще не было - как уже говорилось выше, в Москве хотели видеть в качестве партнёров «неидеологизированных прагматиков». И потом, российская пропаганда уже давно определилась в изображении населения укры в качестве либо «тупых хохлов», либо «злобных бандеровцев», чем серьёзно подыгрывала идеологии украинства, принимая её сельскую субкультуру в качестве действительно основной для данной территории. Вводить в картину ещё каких-то русских активистов, а тем более русскую городскую интеллигенцию, совершенно ни к чему, ведь с ней придётся разговаривать на равных, считаться как с равной стороной, с «человеками». Лучше придумать каких-нибудь персонажей, тупеньких, но не злобных, вроде бы пророссийских, но таких карикатурных, чтобы особой симпатии у российского обывателя не вызывали, ну и чтоб бросить их можно было без особых потерь для репутации. Вот Янукович - в самый раз. Или Захарченко с Плотницким. Идеальные «лидеры Украины» по версии Кремля. Лишь бы блокировали сближение с Западом.
Причём блокирование даже не должно быть постоянным. Важно доказать Западу, что другая сторона, помимо майданной, вна укре существует, надо уважать её интересы, а как уважать, знаем только мы, поэтому садитесь с нами за стол и договаривайтесь. Значимость этой «другой стороны» была сугубо одноразовой - довести Запад до того момента, когда он будет готов договариваться с Москвой. Всё, ничего больше от неё не требовалось. Разве удивительно, что при такой постановке вопроса в её создание не спешили вкладывать особые ресурсы, пытаясь обойтись достаточным минимумом?
Проблема заключалась лишь в том, чтобы понять, какой минимум будет достаточным для того, чтобы Запад согласился договариваться.
Незаконченная игра на повышение ставок
После февральского переворота в Киеве Москва начинает игру на повышение. Первый её ход в Крыму с объявлением референдума 25 мая с невнятными вопросами оказался недостаточным для «дожатия» партнёров. В ответ на знаменитое интервью 4 марта на следующий день поступил весьма жёсткий ответ от Евросоюза. Предложение договариваться принято не было.
За этим последовало воссоединение, которое перевело игру в совершенно иную плоскость. Во-первых, оно, фактически закрыло вопрос о федерализации укры, о чём постфактум уже многие успели написать. А во-вторых, из внутриукраинских противоречий игра перешла в русло оспаривания всего международного права, что серьёзно изменило её общие условия. Теперь каждый шаг Москвы рассматривался уже не в контексте повышения ставок сугубо на локальном политическом фронте, а в контексте посягательств на существующий международный порядок. Это значительно ограничило свободу манёвра Кремля, хотя в самом Кремле это, кажется, поняли далеко не сразу. Но самое главное, это значительно повысило «порог чувствительности» Запада к действиям РФ и цену постановки вопроса о любых договорённостях с ней.
Следующий шаг в виде апрельских захватов админзданий в городах Новороссии, подозреваю, мыслился как вполне себе очередное повышение ставок, возможно, даже как подготовительный этап к более серьёзному шагу, только вот в посткрымском контексте это уже не работало. Для того, чтобы Запад действительно начал договариваться с РФ, уже был необходим гораздо более мощный нажим и гораздо более серьёзная угроза с российской стороны. Конечно, угроза как некоторое намерение в будущем сохранялась, после Крыма от РФ ещё ожидали различных кренделей. Но само по себе это ожидание никак не означало готовности договариваться с Москвой по существу, хотя и не мешало вступать в разнообразные контакты, имитируя эту готовность.
Именно с середины апреля на российское руководство обрушивается шквал контактов с западными партнёрами, чуть ли не ежедневно бомбардирующих Кремль разнообразными предложениями и схемами выхода из кризиса. Кремлины, судя по всему, приняли эти предложения за чистую монету и вообразили, что с ним реально начали договариваться. Уровень эскалации показался достаточным для достижения поставленной задачи, и после Женевской декларации 17 апреля игра на повышение ставок была свёрнута.
Постфактум можно сказать, что не остановись Кремль на этом этапе, веди он игру не за готовность договариваться, а за реальные договорённости и их соблюдение, либо за обеспечение реальных и «неубиваемых» стартовых позиций для будущих переговоров, как то взятие под военный и политический контроль Новороссии, он вполне мог добиться своего. Если бы угроза «не допустить» силового подавления восстания была хотя бы на 10% приведена в исполнение на той стадии, когда ВСУ пробовали обстреливать Славянск, ситуация бы в корне поменялась, и у Москвы было бы реальное преимущество за столом переговоров. Собственно, на этом зиждились надежды «кремлескептиков», включая меня, что Путин не по доброте душевной и не из идеологических соображений, а ради собственных интересов будет вынужден «развивать наступление».
Однако в Кремле, видимо, посчитали, что и без того связали любое правительство в Киеве достаточным количеством «камней на шее», чтобы получить не только нужные рычаги влияния на это правительство, но и предмет торга с Западом в целом. «Кредит Януковича», зона свободной торговли СНГ, газовые долги (закачка повышенных объёмов весной 2014 года должна была увеличить сумму долга до как можно большего значения) и в довершение внутренний конфликт - супервыигрышная комбинация, сплошные козыри на руках. Задача заключалась лишь в том, чтобы поддержать этот конфликт до момента выборов нового президента и «передать» ему эту проблему «в наследство» вместе с собственными предложениями по её разрешению (предложения, насколько можно судить, оригинальностью не отличались и сводились к банальной оплате газовых счетов).
Надо признать, решить эту задачу было непросто. Нужно было создать у населения ДЛНР иллюзию того, что конфликт «не понарошку», что это действительно война за идею, а не очередной «бунт олигархов», чтобы даже понимание того, что РФ не пойдёт на открытое вмешательство, не привело к снижению градуса накала и интенсивности протеста. И в этом деле у Кремля появился ряд неожиданных помощников. Прежде всего, это был Крым, который не только подал пример выхода из состава укры, но и устами своих новых лидеров призывал Донбасс к восстанию. Помимо этого, укрохунта своими маниакально жестокими расправами над русскими активистами в ряде городов Новороссии способствовала нарастанию протеста независимо от действий или бездействия РФ. Ну и напоследок, для усиления эмоционального фона на первый план восстания был выдвинут Игорь Стрелков.
Тот факт, что его «выход на свет» состоялся через два дня после окончательного отказа от открытого ввода войск, всегда вызывал некоторое недоумение. Зачем нужно выставлять на публику и делать лидером восстания человека, компрометирующего всю риторику про внутриукраинский конфликт? Зачем придавать восстанию дополнительную субъектность, когда от сценария, в котором бы такая субъектность была востребована, уже отказались?
С высоты прошедших месяцев единственной правдоподобной версией кажется та, что таким образом Кремль камуфлировал отказ от реального повышения ставок, делая вроде бы шаг вперёд, а на деле готовясь отыграть назад. Для этого создавалось удобное прикрытие, а по сути очередной симулякр, который бы убеждал внешнюю аудиторию в готовности к уступкам, а внутреннюю общественность и, самое главное, участников восстания - в том, что ничего не потеряно, надо продолжать борьбу (интересно, стали бы его создавать, если бы заранее знали, как хунта удружит РФ в Одессе и Мариуполе?). Причём необходимость в таком симулякре ограничивалась «довыборным» периодом: в том, что после выборов Порошенко и Запад будет вынужден договариваться, похоже, сомнений в Кремле не питали.
Однако процесс пошёл не совсем так, как планировалось. Официальная пропаганда сыграла с Москвой злую шутку. То, что создавалось как симулякр, на какое-то время вышло из-под контроля, а его эффекты оказались прямо противоположны ожидаемым. Появление Стрелкова само по себе очень взбудоражило Запад, для которого идеологический аспект процесса никогда не был пустым звуком, и который любой намёк на возрождение русской имперской идеи воспринимал крайне болезненно. В то же время внутренняя общественность настолько поверила в реальность происходящего, что пришлось подключать целую армию пропагандонов, чтобы дискредитировать идею Новороссии. Правда, для Кремля всё это было разве что досадным препятствием, но никак не главным фактором принятия решений. А в отношении главного - договорённостей с Западом - Кремль оказался в положении Ахиллеса, догоняющего черепаху: каждый раз, когда, казалось бы, удалось выйти на реальные договорённости, что-то срывалось, кто-то кого-то кидал, падали самолёты - и торг приходилось начинать заново.
Федерализация в постминской пропаганде РФ
Несмотря на то, что тематика федерализации довольно быстро ушла из дипломатической повести дня, в пропагандистской риторике она занимала настолько значимое место, что продолжала поддерживаться даже после публичных заявлений Лаврова про «шашечки». Частично из-за своей колоссальной на тот момент «раскрученности», частично из-за банального отсутствия альтернатив. В парадигме, где вне РФ нет ни самих русских, ни русских интересов, в качестве желаемой модели решения «украинского вопроса» Москва ничего, кроме ограниченных бюрократических решений, предложить не могла. Поэтому федерализация изначально была призвана вытеснить русскую тематику из инфопространства, подменив собой проблему защиты русских в Новороссии. Раздувание в общем-то технического вопроса федерализации укры в российском обществе точно так же, как раздувание не менее технического вопроса ассоциации с ЕС в украинском, привело к смещению общественного фокуса внимания. Федерализация, таким образом, была возведена в ранг самоцели и критерия успеха российской политики.
Однако и здесь пропаганда оказала Кремлю медвежью услугу. По мере того, как федерализация исчезла с повестки дня переговоров с Западом, а вместо неё появились ОРДиЛО и особый статус, надо было как-то исхитряться, чтобы доказать публике, как главстерх всех переиграл. После первого Минска ещё как-то можно было натягивать сову на глобус и доказывать, что особый статус (который даже не автономия!) - это ого-го какой успех и почти что федерализация. Другие области мол последуют примеру ОРДиЛО и дело в шляпе - укра сама распадётся. После Минска-2 положение стало безнадёжным - содержание особого статуса было расписано в тексте Комплекса мер, и всем стало понятно, что никакой федерализацией там и не пахнет, а вся возня идёт только за то, чтоб несчастные огрызки не геноцидили уж слишком открыто.
Этот факт, правда, неуклюже пытаются прикрыть другой фикцией - параллельным процессом административной децентрализации, которую западные кураторы настойчиво продвигают в ходе реформы укроконституции. Рьяные ХППшники представляют дело так, как будто это процесс - яркое свидетельство того, что Запад-де убедился в правоте Путина и пошёл практически по пути предлагаемой им федерализации. Вот дескать и Запад пришёл к тому, что мы выдвигали! Самым ярким эпизодом этой кампании стал визг пропагандонов после оговорки Байдена о федерализме во время выступления в Раде в декабре прошлого года. Что тут началось! И никто за этим визгом не заметил других высказываний дорогого партнёра о том, что выполнять Минск-2 нужно только после выведения «наёмников» и т.п.
Это опять подтверждает, как смещение фокуса и подмена целей может привести к массовым заблуждениям. Как будто любая федерализация или децентрализация укры по определению благо для России и русских! Или как будто согласие Запада на децентрализацию означает готовность проводить её совместно с Москвой. Никоим образом! Запад проводит децентрализацию укры исключительно в своих целях, а цели эти весьма прозаичны - не допустить возникновения на этой территории никаких сильных самостоятельных игроков. Если для Москвы смысл федерализации заключался лишь в том, чтобы блокировать движение на Запад, то сам Запад с помощью этого процесса выстраивает нужную для себя систему управления таким образом, чтобы облегчить выполнение политических задач и прежде всего предотвратить возможность повторения ситуации, когда геополитический выбор страны определяется решением одного человека.
Децентрализация на западный манер, в конечном итоге, сводится к дроблению вертикали власти и бюджетной кормушки. Никакого облегчения русским она не принесёт, не надо обольщаться, а обеспечить нужное количество сортов пахучей субстанции для имитации «демократического выбора» Запад всегда сумеет. Другое дело, что на этом пути могут встречаться неприятные сюрпризы, да и подбор кадров не всегда удачный, но процесс идёт.
Гораздо интереснее то, как тематику федерализации в последний год стали затрагивать фигуры из вроде бы антиХППшного лагеря, но по ходу вскрывшиеся как далеко не сторонники Новороссии и русского дела в целом. Они стали активно критиковать Кремль за то, что не добился федерализации укры, параллельно одобряя идею федерализации как таковую. Вот мол какая хорошая идея, да наши стратеги не смогли состряпать! Для этих персонажей, как, впрочем, и для прокремлёвских пропагандонов, федерализация стала удобным прикрытием того факта, что никакую Новороссию они не поддерживают, а ратуют за сохранение единоукры, только не такой, как сейчас, а «переформатированной». Причём они признают, что переформатированная федерализированная укра вполне может оказаться не пророссийской и даже не дружественной, но им главное, чтобы она либо была «суверенной и проукраинской», либо чтобы разные группы в ней блокировали друг друга.
И что интересно, понимание того, чем на деле является федерализация, у них вполне себе присутствует. Применительно к Сирии они эту идею последовательно критикуют, пугая тем, что федерализация-де приведёт к распаду страны. Но это не мешает продвигать эту идею применительно к укре и даже к самой РФ! Правда, теперь начинаются увёртки в том духе, что решение запоздало, до майдана было бы в самый раз, но, во-первых, и до майдана оно ничего бы не изменило без радикального поворота в идеологическом строительстве и отказа от украинизации, а во-вторых, все прекрасно помнят, как ещё полгода назад те же деятели продолжали расхваливать федерализацию на все лады, агитируя за армию освобождения и прочую единоукровскую лабуду.
На данный момент можно сказать, что отношение к этой идее во многом выдаёт политическую ориентацию говорящего: если федерализация ставится во главу угла, да ещё с чётким признанием, что это нужно лишь для «взаимного блокирования», можно точно утверждать, что перед нами лицо, работающее против русских интересов.
Это не означает, что любое рассуждение на тему федерализации само по себе заслуживает порицания. Просто нужно понимать, что федерализация - это на самом деле средство реализации политических целей. И для того, чтобы оценить её релевантность, необходимо сопоставить её с нашими политическими целями, а также целями наших противников, разделяя при этом дискурс о федерализации как элемент риторики и собственно практику федерализации как модель государственного управления.
Если наша цель сейчас - заставить руководство РФ пойти на открытый конфликт с укрохунтой для защиты русских людей и русских интересов, то дискурс о федерализации необходимо отбросить и всячески оспаривать, поскольку в риторике наших противников он в настоящее время играет отрицательную роль, обосновывая желательность сохранения «переформатированной» единоукры, целесообразность пассивной выжидательной тактики в надежде на «переформатирование изнутри» и ценность минского сговора. А по сути, желательно ничегонеделанья. В перспективе, после освобождения, когда встанет вопрос о дальнейшем политическом устройстве Новороссии, возможно, к вопросу федерализации можно будет вернуться, хотя и в этом случае нам нужна будет сильная власть для проведения деукраинизации и «десвидомизации». Но покамест на эту «приманку» кремлёвских пропагандонов покупаться нельзя, потому что с её помощью они хотят добиться того, чтобы мы отказались от наших целей, подменив их мулькой федерализации.
***
Рассмотрение вопроса федерализации укры во всех его аспектах даёт общее представление о том, что кроется за этим вопросом, почему с идеей федерализации так носится Кремль и почему русским активистам не стоит уделять ему особое внимание в данный исторический момент.
Любое технократическое решение вообще нужно рассматривать прежде всего под углом того, а что оно даёт русским сейчас или в перспективе и при каких условиях. Какие от у него могут быть преимущества, и чем придётся пожертвовать. Только чётко представляя конфигурацию, при которой та или иная модель способна обеспечить продвижение к цели воссоединения русского народа, можно подписываться под такой моделью.
На данном этапе модель федерализации укры, как её проталкивает Кремль, во-первых, нереалистична в постмайданном политическом контексте, а во-вторых, не способствует реализации русских интересов и задач русского движения. Поэтому его представителям нет никакого смысла поддерживать эту мульку, потакая тем самым национал-предателям в Кремле и около него.
Однако наиболее проблемным из таких вопросов является, как показали новогодние дискуссии и не только, вопрос федерализации укры, которая, несмотря на вроде бы вполне очевидные недостатки, до сих пор рассматривается отдельными сторонниками Новороссии как приемлемый выход из положения или даже желаемый результат. Эти иллюзии порождают неадекватную реакцию на события, номинально указывающие на поддержку процесса федерализации со стороны Запада, что воспринимается чуть ли не как его согласие с предложениями Москвы. Оговорка Байдена в его выступлении перед Верховной Радой про федерализм, который чуть было не помешал становлению Соединённых Штатов, так всполошила отечественных наблюдателей с подачи кремлёвской пропаганды, что они не заметили остальных, гораздо более важных пассажей в этой весьма любопытной речи. Но примечательно, что должного ответа на эту пропаганду от патриотического сегмента так и не последовало, возможно, по причине того, что участники этого сегмента давно разуверились в возможности компромисса с Западом и трезво оценивают американский подход к процессу.
Попытаемся же заполнить этот очевидный пробел и для этого вернёмся к вопросу федерализации, чтобы ещё раз объяснить, почему сам этот вопрос является ложной целью, никак не способствующей успеху русского дела, и почему не стоит уделять чрезмерное внимание позиции Запада по этому вопросу.
Первоначальный вброс
Идея федерализации Украины была вброшена на знаменитом северодонецком съезде в декабре 2004 года, но тогда её восприняли без особого энтузиазма. Вопрос бы поставлен «с бухты-барахты», без подготовки, проработки и общественного обсуждения. Даже для рядовых сторонников Януковича эта идея казалась маловразумительной, поскольку её никто не выдвигал заранее. Постановки вопроса в духе «если вы сажаете Ющенко, то мы идём на федерализацию» ни от кого из деятелей тогдашней голубой команды не звучало. В отличие от вброшенной в августе 2002 года идеи перехода к парламентской республике, которую активно продвигал будущий «дорогой кум» Путина Виктор Медведчук. Шлейф печально известного северодонецкого съезда, тем не менее, создал идее федерализации негативный ореол, и поэтому она на какое-то время ушла в тень на фоне коалиционных перипетий новорожденной полупарламентской республики.
Нужно отметить, что перипетии эти, очевидно, пришлись кремлёвским обитателям весьма по душе (если допустить, что у них таковая имеется). Постоянные ссоры ключевых фигур оранжевой клики, нескончаемая «коалициада», блокирующая управленческий процесс, парализованное правительство, постоянно висящее на волоске парламентских раскладов, слабые внутренние игроки, постоянно нуждающиеся во внешней поддержке, - одним словом, малина для тех, кто ещё недавно опасался «А вдруг у этих действительно что-то получится?». Тогда, судя во всему, и возникла идеальная модель «подлинно суверенной Украины, где оба части блокируют друг друга», о которой нам сейчас толкуют все системные и несистемные «эксперты».
Но всё хорошее имеет свойство заканчиваться - с приходом Януковича эта модель была демонтирована. Причём демонтирована она была не в октябре, когда решением Конституционного суда был произведён откат к Конституции 1996 года, а гораздо раньше. Истощённая аппаратными боями система сама легла под нового президента, так что конституционный откат зафиксировал уже существующую реальность сосредоточения полноты власти у главы государства и его политической силы. Правда, это сопровождалось углублением политической поляризации общества, не без помощи новой власти, да и внешних сил. Они целенаправленно создавали ощущение того, что маятник может качнуться в другую сторону «Вот когда мы вернёмся к власти, тогда и увидите!». И на фоне этих дрязг «дорогой кум» снова вбрасывает идею федерализации как способ разрешения растущих противоречий.
Значение для русских
В русской среде к этой идее относились довольно скептически. И не только потому, что личность Медведчука вызывала у нашей стороны неприятие едва ли не большее, чем у свидомитов. Но мы прекрасно понимали, что федерализация не только не решит наших проблем, но и, скорее всего, усугубит их.
Единственное решение, которое могло бы привести к облегчению положения русского населения укры, заключалось в идеологической либерализации, то есть отказе от курса на тотальную украинизацию и признание допустимости и полноправности русской идентичности в общественно-политической жизни страны. Для этого требовались воля и решимость центральной власти, её готовность целенаправленно и публично ограничивать свидомизм, доказывая, что он не может претендовать на роль единственной легитимной идеологической силы в обществе, и способствуя формированию целостной русской альтернативы. При желании, эта альтернатива вполне могла не быть ориентированной на Москву, особых иллюзий в отношении политики РФ уже давно не было. Как раз выталкивание русского элемента из украинского политического пространства привело к его переориентации на РФ «за неимением лучшего». Но в любом случае, вопрос находился не в административной, а в идеологической плоскости. Произвести описанный идеологический поворот можно было и при сохранении унитарного устройства страны, а может даже только при его сохранении, потому что только при наличии сильной центральной власти можно было удержать рычаги для ограничения и подавления свидомизма. А вот федерализация сама по себе без соответствующего идеологического поворота не могла улучшить положение дел в принципе.
Во-первых, она никак не влияла на положение в наиболее острых сферах противостояния - языковой, культурно-исторической и внешней политике. Как бы права ни предоставлялись субъектам потенциальной федерации, язык общения в госструктурах и ВУЗах всё равно регулировались на общегосударственном уровне. Да и в отношении ассоциации с ЕС промежуточных решений быть не могло, не может одна часть страны вступать в интеграционное объединение, а другая воздержаться. Федерализация позволяла разве что перераспределить финансовые потоки, но и без неё их успешно перераспределяли те, кто с ними соприкасался.
Конечно, можно предусмотреть те или иные варианты, при которых федерализация действительно облегчала бы положение русских в регионах и позволяла бы формировать региональные элиты с учётом местной, а не общегосударственной повестки дня. Но для того, чтобы центр допустил такой вариант, нужно было добиться появления такого центра, для которого идея наличия русских и необходимости уважения их законных интересов была бы не чем-то из разряда крамолы, а вполне приемлемым и желательным сценарием развития страны. То есть борьбу всё равно надо было вести за Киев.
Во-вторых, ни пути практической реализации, ни даже субъекты этой самой федерации сторонниками данной идеи обозначены не были. Создавалось впечатление, что идея федерализации - всего лишь мулька, которую вытаскивали определённые силы в период кризисов, никакой проработки концептуальных мотивов, не говоря уже о формировании под неё контр-элиты, не велось. Импульса в этом направлении не наблюдалось ни «сверху», ни «снизу». Самостоятельные региональные идентичности, способные мобилизовать население на политическую деятельность, имелись только у Галичины, Донбасса и Крыма, да и то, в весьма ограниченном виде. Ни идея Новороссии, ни какие-либо другие варианты территориального обособления в информационном пространстве особо не продвигались. Со стороны выглядело так, будто речь лишь только о том, чтобы передать нынешним областям часть бюджетных потоков. Понятно, что никого это не прельщало, и целью политической борьбы считаться не могло.
Борьба могла вестись только за полное доминирование, а не за обособление и отмежевание. Никому в здравом уме не могло прийти в голову, что в стране, где условная наша сторона имеет полновесное большинство, нужно бороться за отмежевание. И потом, можно рисовать какие угодно карты и проводить границы, но основное разделение всегда проходило по линии «город-село», а объектами конкуренции были именно города.
Украинство как таковое - это сельская субкультура, искусственно возведённая в ранг «нации». Собственно, именно это её возвышение и стало «корнем зла», поскольку сама по себе эта субкультура не является чем-то имманентно антагонистическим по отношению к русскости. Она представляет собой одну из разновидностей региональных и локальных деревенских субкультур, которых в русском цивилизационном пространстве насчитывается огромное множество. И кстати, с точки зрения соотношения с историческим русским фольклорным паттерном, южнорусская сельская субкультура по праву может считаться одной из основных в диапазоне себе подобных. Но возведение её в ранг национальной привело к возникновению социального и статусного противоречия, в котором носители сельской субкультуры стали претендовать на социальное продвижение без включения в общерусскую городскую культуру и без принятия русской идентичности. Вот на этой благодатной, надо признать, почве и развивалось русофобское украинство, взлелеянное различными местными и забугорными доброхотами.
Конечно, разработка его идеологем и программных мифов лежит на совести той части образованного городского класса, которая в силу неудовлетворённости собственных статусных амбиций не только становилась в оппозицию русскому государству, но и проникалась откровенной русофобией, камуфлируя её чрезмерным «радением за угнетённый народ». Однако для того, чтобы эти идеологемы из фантазий отдельных мизантропов превратились в инструмент политической борьбы, они должны были приобрести массовость, «впитаться» теми слоями, на которые они были рассчитаны. То есть надо было сначала утвердить украинское самосознание среди его потенциальных носителей в сельской среде, из банального социального расслоения сформировав социальную границу, потенциальный источник политического конфликта.
Процесс этот был постепенным, но неуклонным. Основная же стадия противостояния развернулась тогда, когда эта сельская субкультура начала порождать собственные модели городской жизни в противовес общепринятым «правилам общежития» русского города. Пока сохранялось городское русскоязычное пространство с доминированием русских поведенческих шаблонов в плане принятия и допустимости инаковости, взаимного уважения и ненасилия, пока сохранялась и общая социальная иерархия в стране, да и её политическая стабильность в целом. Разрушение русской городской среды, её размывание путём внедрения инородного элемента - вот главная угроза нашему положению и нашей идентичности. И никакая федерализация этому противостоять не могла! Причём проблема была не только в этом инородном элементе как таковом, а в том, какое качество он со временем приобретал. А приобретал он качество конкурирующей городской культуры, причём конкурирующей жёстко, с приемлемостью сначала словесного, потом и физического насилия, к которому наша сторона, увы, готова не была. Из инородного сельского пласта постепенно лепили то, что претендовало на «истинный украинский город», что должно было заменить русские поведенческие стереотипы. Причём пресловутая «европейскость» стала весомым подспорьем нашим противникам в этом деле: свои претензии и хотелки они заворачивают в обёртку «европейских стандартов», разрушая наше социального пространство под благими лозунгами европеизации.
Типичный пример - особенности употребления языков. Там, где в русской культуре считалось приличным и допустимым уважать родной язык говорящего, они начали требовать уважать только мову. И если русскому человек не пришло бы в голову требовать от украиноговорящего перейти на русский язык на улице или в кафе, эти без зазрения начинали качать права и старались раздувать эти случаи до инфоповода, чтобы навязать как правило поведения. Как выразился когда-то на заре правления Януковича один свидомый персонаж в фейсбуке, «Есть Киев, и есть Київ, и это две параллельные реальности». В своё время меня ужаснули эти слова - мне самой такое разделение казалось диким, а для них это уже тогда была обычная постановка вопроса. Они приехали не вливаться в Город, они приехали завоёвывать чуждое для них культурное пространство. Им надо было противодействовать на этом уровне, а не грезить нелепостями о федерализации.
И в-третьих, мы прекрасно понимали, что вопрос о федерализации, по сути своей, - это вопрос о том, чтобы отдать кусок свидомитам в надежде, что они нас оставят в покое. Иллюзорность подобных надежд была очевидна с самого начала. Нельзя было давать им никакую базу, даже в западных регионах, потому как они не остановятся и всё равно будут претендовать на полное доминирование. Подтверждением этому стали события после выборов в Раду 2012 года, когда даже получение большинства в ряде западных областей депутатами от «Свободы» не снизило их напор в Киеве, а наоборот, дало дополнительный ресурс для него.
По этим причинам идея федерализации не стала популярной в русской среде даже в период евромайдана. Проблему ассоциации с ЕС она, как уже было сказано, не решала, а в ситуации нахождения у власти вроде бы не совсем свидомой политической силы обсуждать пути отмежевания выглядело просто отказом от борьбы за главный выигрыш ради призрачного второстепенного. Погнаться за синицей, держа журавля за хвост, иными словами. Тем более, что эту тему не развивала тогда даже Москва.
Идефикс Кремля
Надо понимать, что Москве федерализация укры сама по себе тоже не является самоценностью. Для Кремля это не цель, это всего лишь средство. Средство нейтрализации возможного дрейфа укры на Запад «изнутри». Реальное внутреннее устройство страны и решение накопившихся проблем российское руководство не волновало вообще, отсюда и царящее повсеместно, от обывателей до высших чиновников, пренебрежение к киевским перипетиям в духе «Чё там у хохлов?» и игнорирование опасностей, исходящих от поляризации политического пространства укры. Московские эксперты считали (и считают по сей день), что ставку нужно делать на какие-то внеидеологичные, конструктивные, прагматичные силы, ориентированные на «объективные экономические интересы страны», а идеологические споры - это лишь ширма «реальной политики» гешефтов, откатов и распилов.
Соответственно, и чёткого плана на случай перехода идеологической поляризации в прямой конфликт у Кремля не имелось. Иначе было бы понятно, что для полноценной федерализации нужно поднимать восстание по всей Новороссии, а не в одном только Крыму. Но ведь полноценная федерализация Москве и не требовалась! Для неё что укра, что Сирия, что ещё какой-нибудь Занзибар - просто сборище аборигенов, которые сами собой управлять не способны и нуждаются в поводырях, которые бы осуществляли за них «внешнее управление». Трудность только в том, что Запад считает, что он и сам способен выступить в этой роли и помощники ему не требуются, а Кремль стремится доказать, что без него у Запада ничего не получится. Поэтому не врёт Лавров, когда говорит, что РФ неважно, федерализация или децентрализация, нам «не шашечки, а ехать». Федерализация и прочая внутренняя лабуда - это для Москвы действительно всего лишь шашечки, вопрос декора, как обставить желаемый процесс.
А желаемый процесс, к которому надо было «ехать» - такая внутренняя конфигурация, при которой возможность сближения укры с западными структурами была бы блокирована противоположной стороной, пусть даже не пророссийской, а просто не согласной с линией движения на Запад. А уж что представляет из себя эта сторона - полстраны или один регион, или даже отдельные районы - совершенно неважно.
Идеологический окрас тоже непринципиален. В идеале лучше, если б его вообще не было - как уже говорилось выше, в Москве хотели видеть в качестве партнёров «неидеологизированных прагматиков». И потом, российская пропаганда уже давно определилась в изображении населения укры в качестве либо «тупых хохлов», либо «злобных бандеровцев», чем серьёзно подыгрывала идеологии украинства, принимая её сельскую субкультуру в качестве действительно основной для данной территории. Вводить в картину ещё каких-то русских активистов, а тем более русскую городскую интеллигенцию, совершенно ни к чему, ведь с ней придётся разговаривать на равных, считаться как с равной стороной, с «человеками». Лучше придумать каких-нибудь персонажей, тупеньких, но не злобных, вроде бы пророссийских, но таких карикатурных, чтобы особой симпатии у российского обывателя не вызывали, ну и чтоб бросить их можно было без особых потерь для репутации. Вот Янукович - в самый раз. Или Захарченко с Плотницким. Идеальные «лидеры Украины» по версии Кремля. Лишь бы блокировали сближение с Западом.
Причём блокирование даже не должно быть постоянным. Важно доказать Западу, что другая сторона, помимо майданной, вна укре существует, надо уважать её интересы, а как уважать, знаем только мы, поэтому садитесь с нами за стол и договаривайтесь. Значимость этой «другой стороны» была сугубо одноразовой - довести Запад до того момента, когда он будет готов договариваться с Москвой. Всё, ничего больше от неё не требовалось. Разве удивительно, что при такой постановке вопроса в её создание не спешили вкладывать особые ресурсы, пытаясь обойтись достаточным минимумом?
Проблема заключалась лишь в том, чтобы понять, какой минимум будет достаточным для того, чтобы Запад согласился договариваться.
Незаконченная игра на повышение ставок
После февральского переворота в Киеве Москва начинает игру на повышение. Первый её ход в Крыму с объявлением референдума 25 мая с невнятными вопросами оказался недостаточным для «дожатия» партнёров. В ответ на знаменитое интервью 4 марта на следующий день поступил весьма жёсткий ответ от Евросоюза. Предложение договариваться принято не было.
За этим последовало воссоединение, которое перевело игру в совершенно иную плоскость. Во-первых, оно, фактически закрыло вопрос о федерализации укры, о чём постфактум уже многие успели написать. А во-вторых, из внутриукраинских противоречий игра перешла в русло оспаривания всего международного права, что серьёзно изменило её общие условия. Теперь каждый шаг Москвы рассматривался уже не в контексте повышения ставок сугубо на локальном политическом фронте, а в контексте посягательств на существующий международный порядок. Это значительно ограничило свободу манёвра Кремля, хотя в самом Кремле это, кажется, поняли далеко не сразу. Но самое главное, это значительно повысило «порог чувствительности» Запада к действиям РФ и цену постановки вопроса о любых договорённостях с ней.
Следующий шаг в виде апрельских захватов админзданий в городах Новороссии, подозреваю, мыслился как вполне себе очередное повышение ставок, возможно, даже как подготовительный этап к более серьёзному шагу, только вот в посткрымском контексте это уже не работало. Для того, чтобы Запад действительно начал договариваться с РФ, уже был необходим гораздо более мощный нажим и гораздо более серьёзная угроза с российской стороны. Конечно, угроза как некоторое намерение в будущем сохранялась, после Крыма от РФ ещё ожидали различных кренделей. Но само по себе это ожидание никак не означало готовности договариваться с Москвой по существу, хотя и не мешало вступать в разнообразные контакты, имитируя эту готовность.
Именно с середины апреля на российское руководство обрушивается шквал контактов с западными партнёрами, чуть ли не ежедневно бомбардирующих Кремль разнообразными предложениями и схемами выхода из кризиса. Кремлины, судя по всему, приняли эти предложения за чистую монету и вообразили, что с ним реально начали договариваться. Уровень эскалации показался достаточным для достижения поставленной задачи, и после Женевской декларации 17 апреля игра на повышение ставок была свёрнута.
Постфактум можно сказать, что не остановись Кремль на этом этапе, веди он игру не за готовность договариваться, а за реальные договорённости и их соблюдение, либо за обеспечение реальных и «неубиваемых» стартовых позиций для будущих переговоров, как то взятие под военный и политический контроль Новороссии, он вполне мог добиться своего. Если бы угроза «не допустить» силового подавления восстания была хотя бы на 10% приведена в исполнение на той стадии, когда ВСУ пробовали обстреливать Славянск, ситуация бы в корне поменялась, и у Москвы было бы реальное преимущество за столом переговоров. Собственно, на этом зиждились надежды «кремлескептиков», включая меня, что Путин не по доброте душевной и не из идеологических соображений, а ради собственных интересов будет вынужден «развивать наступление».
Однако в Кремле, видимо, посчитали, что и без того связали любое правительство в Киеве достаточным количеством «камней на шее», чтобы получить не только нужные рычаги влияния на это правительство, но и предмет торга с Западом в целом. «Кредит Януковича», зона свободной торговли СНГ, газовые долги (закачка повышенных объёмов весной 2014 года должна была увеличить сумму долга до как можно большего значения) и в довершение внутренний конфликт - супервыигрышная комбинация, сплошные козыри на руках. Задача заключалась лишь в том, чтобы поддержать этот конфликт до момента выборов нового президента и «передать» ему эту проблему «в наследство» вместе с собственными предложениями по её разрешению (предложения, насколько можно судить, оригинальностью не отличались и сводились к банальной оплате газовых счетов).
Надо признать, решить эту задачу было непросто. Нужно было создать у населения ДЛНР иллюзию того, что конфликт «не понарошку», что это действительно война за идею, а не очередной «бунт олигархов», чтобы даже понимание того, что РФ не пойдёт на открытое вмешательство, не привело к снижению градуса накала и интенсивности протеста. И в этом деле у Кремля появился ряд неожиданных помощников. Прежде всего, это был Крым, который не только подал пример выхода из состава укры, но и устами своих новых лидеров призывал Донбасс к восстанию. Помимо этого, укрохунта своими маниакально жестокими расправами над русскими активистами в ряде городов Новороссии способствовала нарастанию протеста независимо от действий или бездействия РФ. Ну и напоследок, для усиления эмоционального фона на первый план восстания был выдвинут Игорь Стрелков.
Тот факт, что его «выход на свет» состоялся через два дня после окончательного отказа от открытого ввода войск, всегда вызывал некоторое недоумение. Зачем нужно выставлять на публику и делать лидером восстания человека, компрометирующего всю риторику про внутриукраинский конфликт? Зачем придавать восстанию дополнительную субъектность, когда от сценария, в котором бы такая субъектность была востребована, уже отказались?
С высоты прошедших месяцев единственной правдоподобной версией кажется та, что таким образом Кремль камуфлировал отказ от реального повышения ставок, делая вроде бы шаг вперёд, а на деле готовясь отыграть назад. Для этого создавалось удобное прикрытие, а по сути очередной симулякр, который бы убеждал внешнюю аудиторию в готовности к уступкам, а внутреннюю общественность и, самое главное, участников восстания - в том, что ничего не потеряно, надо продолжать борьбу (интересно, стали бы его создавать, если бы заранее знали, как хунта удружит РФ в Одессе и Мариуполе?). Причём необходимость в таком симулякре ограничивалась «довыборным» периодом: в том, что после выборов Порошенко и Запад будет вынужден договариваться, похоже, сомнений в Кремле не питали.
Однако процесс пошёл не совсем так, как планировалось. Официальная пропаганда сыграла с Москвой злую шутку. То, что создавалось как симулякр, на какое-то время вышло из-под контроля, а его эффекты оказались прямо противоположны ожидаемым. Появление Стрелкова само по себе очень взбудоражило Запад, для которого идеологический аспект процесса никогда не был пустым звуком, и который любой намёк на возрождение русской имперской идеи воспринимал крайне болезненно. В то же время внутренняя общественность настолько поверила в реальность происходящего, что пришлось подключать целую армию пропагандонов, чтобы дискредитировать идею Новороссии. Правда, для Кремля всё это было разве что досадным препятствием, но никак не главным фактором принятия решений. А в отношении главного - договорённостей с Западом - Кремль оказался в положении Ахиллеса, догоняющего черепаху: каждый раз, когда, казалось бы, удалось выйти на реальные договорённости, что-то срывалось, кто-то кого-то кидал, падали самолёты - и торг приходилось начинать заново.
Федерализация в постминской пропаганде РФ
Несмотря на то, что тематика федерализации довольно быстро ушла из дипломатической повести дня, в пропагандистской риторике она занимала настолько значимое место, что продолжала поддерживаться даже после публичных заявлений Лаврова про «шашечки». Частично из-за своей колоссальной на тот момент «раскрученности», частично из-за банального отсутствия альтернатив. В парадигме, где вне РФ нет ни самих русских, ни русских интересов, в качестве желаемой модели решения «украинского вопроса» Москва ничего, кроме ограниченных бюрократических решений, предложить не могла. Поэтому федерализация изначально была призвана вытеснить русскую тематику из инфопространства, подменив собой проблему защиты русских в Новороссии. Раздувание в общем-то технического вопроса федерализации укры в российском обществе точно так же, как раздувание не менее технического вопроса ассоциации с ЕС в украинском, привело к смещению общественного фокуса внимания. Федерализация, таким образом, была возведена в ранг самоцели и критерия успеха российской политики.
Однако и здесь пропаганда оказала Кремлю медвежью услугу. По мере того, как федерализация исчезла с повестки дня переговоров с Западом, а вместо неё появились ОРДиЛО и особый статус, надо было как-то исхитряться, чтобы доказать публике, как главстерх всех переиграл. После первого Минска ещё как-то можно было натягивать сову на глобус и доказывать, что особый статус (который даже не автономия!) - это ого-го какой успех и почти что федерализация. Другие области мол последуют примеру ОРДиЛО и дело в шляпе - укра сама распадётся. После Минска-2 положение стало безнадёжным - содержание особого статуса было расписано в тексте Комплекса мер, и всем стало понятно, что никакой федерализацией там и не пахнет, а вся возня идёт только за то, чтоб несчастные огрызки не геноцидили уж слишком открыто.
Этот факт, правда, неуклюже пытаются прикрыть другой фикцией - параллельным процессом административной децентрализации, которую западные кураторы настойчиво продвигают в ходе реформы укроконституции. Рьяные ХППшники представляют дело так, как будто это процесс - яркое свидетельство того, что Запад-де убедился в правоте Путина и пошёл практически по пути предлагаемой им федерализации. Вот дескать и Запад пришёл к тому, что мы выдвигали! Самым ярким эпизодом этой кампании стал визг пропагандонов после оговорки Байдена о федерализме во время выступления в Раде в декабре прошлого года. Что тут началось! И никто за этим визгом не заметил других высказываний дорогого партнёра о том, что выполнять Минск-2 нужно только после выведения «наёмников» и т.п.
Это опять подтверждает, как смещение фокуса и подмена целей может привести к массовым заблуждениям. Как будто любая федерализация или децентрализация укры по определению благо для России и русских! Или как будто согласие Запада на децентрализацию означает готовность проводить её совместно с Москвой. Никоим образом! Запад проводит децентрализацию укры исключительно в своих целях, а цели эти весьма прозаичны - не допустить возникновения на этой территории никаких сильных самостоятельных игроков. Если для Москвы смысл федерализации заключался лишь в том, чтобы блокировать движение на Запад, то сам Запад с помощью этого процесса выстраивает нужную для себя систему управления таким образом, чтобы облегчить выполнение политических задач и прежде всего предотвратить возможность повторения ситуации, когда геополитический выбор страны определяется решением одного человека.
Децентрализация на западный манер, в конечном итоге, сводится к дроблению вертикали власти и бюджетной кормушки. Никакого облегчения русским она не принесёт, не надо обольщаться, а обеспечить нужное количество сортов пахучей субстанции для имитации «демократического выбора» Запад всегда сумеет. Другое дело, что на этом пути могут встречаться неприятные сюрпризы, да и подбор кадров не всегда удачный, но процесс идёт.
Гораздо интереснее то, как тематику федерализации в последний год стали затрагивать фигуры из вроде бы антиХППшного лагеря, но по ходу вскрывшиеся как далеко не сторонники Новороссии и русского дела в целом. Они стали активно критиковать Кремль за то, что не добился федерализации укры, параллельно одобряя идею федерализации как таковую. Вот мол какая хорошая идея, да наши стратеги не смогли состряпать! Для этих персонажей, как, впрочем, и для прокремлёвских пропагандонов, федерализация стала удобным прикрытием того факта, что никакую Новороссию они не поддерживают, а ратуют за сохранение единоукры, только не такой, как сейчас, а «переформатированной». Причём они признают, что переформатированная федерализированная укра вполне может оказаться не пророссийской и даже не дружественной, но им главное, чтобы она либо была «суверенной и проукраинской», либо чтобы разные группы в ней блокировали друг друга.
И что интересно, понимание того, чем на деле является федерализация, у них вполне себе присутствует. Применительно к Сирии они эту идею последовательно критикуют, пугая тем, что федерализация-де приведёт к распаду страны. Но это не мешает продвигать эту идею применительно к укре и даже к самой РФ! Правда, теперь начинаются увёртки в том духе, что решение запоздало, до майдана было бы в самый раз, но, во-первых, и до майдана оно ничего бы не изменило без радикального поворота в идеологическом строительстве и отказа от украинизации, а во-вторых, все прекрасно помнят, как ещё полгода назад те же деятели продолжали расхваливать федерализацию на все лады, агитируя за армию освобождения и прочую единоукровскую лабуду.
На данный момент можно сказать, что отношение к этой идее во многом выдаёт политическую ориентацию говорящего: если федерализация ставится во главу угла, да ещё с чётким признанием, что это нужно лишь для «взаимного блокирования», можно точно утверждать, что перед нами лицо, работающее против русских интересов.
Это не означает, что любое рассуждение на тему федерализации само по себе заслуживает порицания. Просто нужно понимать, что федерализация - это на самом деле средство реализации политических целей. И для того, чтобы оценить её релевантность, необходимо сопоставить её с нашими политическими целями, а также целями наших противников, разделяя при этом дискурс о федерализации как элемент риторики и собственно практику федерализации как модель государственного управления.
Если наша цель сейчас - заставить руководство РФ пойти на открытый конфликт с укрохунтой для защиты русских людей и русских интересов, то дискурс о федерализации необходимо отбросить и всячески оспаривать, поскольку в риторике наших противников он в настоящее время играет отрицательную роль, обосновывая желательность сохранения «переформатированной» единоукры, целесообразность пассивной выжидательной тактики в надежде на «переформатирование изнутри» и ценность минского сговора. А по сути, желательно ничегонеделанья. В перспективе, после освобождения, когда встанет вопрос о дальнейшем политическом устройстве Новороссии, возможно, к вопросу федерализации можно будет вернуться, хотя и в этом случае нам нужна будет сильная власть для проведения деукраинизации и «десвидомизации». Но покамест на эту «приманку» кремлёвских пропагандонов покупаться нельзя, потому что с её помощью они хотят добиться того, чтобы мы отказались от наших целей, подменив их мулькой федерализации.
***
Рассмотрение вопроса федерализации укры во всех его аспектах даёт общее представление о том, что кроется за этим вопросом, почему с идеей федерализации так носится Кремль и почему русским активистам не стоит уделять ему особое внимание в данный исторический момент.
Любое технократическое решение вообще нужно рассматривать прежде всего под углом того, а что оно даёт русским сейчас или в перспективе и при каких условиях. Какие от у него могут быть преимущества, и чем придётся пожертвовать. Только чётко представляя конфигурацию, при которой та или иная модель способна обеспечить продвижение к цели воссоединения русского народа, можно подписываться под такой моделью.
На данном этапе модель федерализации укры, как её проталкивает Кремль, во-первых, нереалистична в постмайданном политическом контексте, а во-вторых, не способствует реализации русских интересов и задач русского движения. Поэтому его представителям нет никакого смысла поддерживать эту мульку, потакая тем самым национал-предателям в Кремле и около него.