Разногласия в проектировании (4). Внутренний аспект решения украинской проблемы
Немного разобравшись с внешней стороной проблемы, обратимся теперь к внутренней. Как мы уже пытались показать, искоренение украинства - не такая лёгкая задача, как пытаются изобразить различные диванные эксперты. Но и не такая сложная, как хотелось бы свидомитам и их кураторам. На самом деле, решение этой задачи зависит не от них, а от состояния и витальности (жизненной силы) русского народа.
Для подавления украинства требуются три ключевых компонента:
- работающая русская идентичность, с утверждённым территориальным и историческим нарративами и с набором действенных символов, практик, ритуалов и прочей культурной «инфраструктуры»;
- однозначная воля всей русской общественности, признание русских Новороссии своими, признание необходимости искоренения украинства для выживания русского народа и готовность предпринимать усилия в этом направлении;
- широкий круг русской интеллигенции, прежде всего гуманитарной, готовой взяться за (ре)русификацию Южно-Русского края непосредственно на местах, достаточно активной, напористой и бескомпромиссной в принципиальных вопросах, чтобы не позволить украинству сохраниться даже в качестве локальной субкультуры.
Не имея работающей и развитой русской идентичности, на одной только инерции русского языка и литературы, мы не сможем противопоставить украинству внятных, позитивных и мобилизирующих символов. Как это ни прискорбно признавать, но у нас нечем ответить даже на вышиванку и СУГС. Даже этим донельзя примитивным символам и ритуалам мы жизнеспособной альтернативы предложить не можем, хотя восстание 2014 года уже дало некоторые важные символы русской идентичности вроде флага Новороссии или георгиевской ленточки. Но этого слишком мало, символическая часть русской идентичности до сих пор проработана очень слабо. Во многом потому, что потребности в подобных символах или в каких-либо аналогичных демонстративных проявлениях русскости у нас не было, в том числе по той причине, что не было стремления её выпячивать и самоутверждаться за счёт её выпячивания. Тогда как у свидомитов выпячивание своего украинства приобрело со временем нормативное качество одного из базовых стандартов поведения.
Надо отдать должное, русские не привыкли осознавать себя угнетаемым народом, поэтому и русскость для них - нечто естественное, само собой разумеющееся, а не то, что нужно постоянно демонстрировать, подтверждать и доказывать. В целом, это типичное поведение доминирующего большинства. Но проблема в том, что у русских оно сохраняется даже тогда, когда статус доминирующего большинства уже не соответствует действительности. Кстати, в этом кроется одна из типичных ошибок современного русского национализма: вслед за советской и эрефянской властью он повторяет мантры о том, что русских и так много, что они составляют большинство и что а) им следует поступиться в пользу малых народов так как б) в случае чего им стоит только объединиться - и все меньшинства быстро узнают своё место.
Нельзя внедрять установки расслабленного большинства и ждать, что целевая аудитория будет вести себя как мобилизованное меньшинство. Тем более, что русские не умеют себя вести как мобилизованное меньшинство, даже когда объективно находятся в ущемлённом положении. Вот нет у народа такого инстинкта, его ещё надо выработать. В том числе и в том, что касается идентичности в её символьно-ритуальном аспекте. В особенности для консолидации в инородной и вражеской среде, для распознавания своих и укрепления связей. Это прозвучит смешно, но нередко о том, что знакомый тебе человек придерживается русской самоидентификации, приходилось узнавать только после нескольких лет общения. Во время майдана это узнавание происходило намного более быстро, как будто какая-то незримая нить возникала между людьми, взиравшими на это безобразие с неприятием и опаской, и душевная близость рождалась сама собой.
Но почему понадобилась только эта встряска, чтобы появилось то, что давно должно было появиться само собой и функционировать как по меньшей мере механизм сопротивления нарастающему давлению? Наверное, потому, что не было такой необходимости. Инертная постсоветская среда в принципе не заставляла задаваться вопросом национальной самоидентификации, потому как никаких прямых последствий из него не выводилось. Национальная принадлежность не была формальным критерием социальной дифференциации и никаких особых преимуществ или недостатков на уровне общественной и бытовой коммуникации не давала. Восприятие национальности было сугубо примордиалистским, в русле дружбы народов и «смешения кровей», ну разве что в отношении еврейства сохранялись определённые нюансы. Собственно, этой изначальной аморфностью и объясняются те резкие сдвиги в само идентификации, которые мы наблюдаем в последние несколько лет. Пока выбор не стоял, его просто не делали. Когда же он встал ребром и когда национальный вопрос стал влечь за собой прямые политические последствия, это уже был совсем иной коленкор.
Теперь же ситуация иная: одна национальная идентичность возведена в ранг государственной, другая выведена за рамки допустимого и целенаправленно преследуется. Первичная дифференциация произошла. Индоктринация в национальное самосознание состоялась. Социальные границы проведены. Нельзя их просто размыть, вернуться всё взад в прежнее аморфное состояние, как того хотят сторонники варианта «мы один народ». Потому что ответ на вопрос «А какой мы, собственно, народ?» уже успели дать обе стороны - каждая сама для себя.
Нам нужна сознательная и целенаправленная деукраинизация Южной Руси путём её сознательной и целенаправленной (ре)русификации. Мы не можем просто включить украинский культурный материал в русскую общность, украинство нужно демонтировать - и как политический проект, и как социокультурный - а для чего его нужно вытеснить замещающим альтернативным культурным пластом. Это ни в коем случае не означает культивирование кокошника вместо вышиванки, как издевательски намекают наши противники из среды свидомитов и леваков (а чаще в одном флаконе). Нужны такие образцы высокой русской культуры, на фоне которых вышиванка и прочий сельский новодел выглядели бы нелепостью сами по себе. При этом они должны быть не дополнительными элементами костюма или убранства вроде прикреплённой ленточки, а непосредственно самим костюмом или убранством, чтобы сам облик человека говорил о его русской самоидентификации. И не только облик, но и манера поведения, речевые обороты, общая аудиовизуальная «стилистика».
* * *
Однако произвести такое замещение можно только при наличии твёрдой воли всей русской общественности и её включённости в этот процесс. Причём воли не просто к тому, чтобы включить данные территории в состав российского государства, а вернуть их русскую сущность, их роль неотъемлемой части русского ядра, которой они были испокон веков. Поэтому здесь в первую очередь необходима готовность русской общественности признать и принять русских Новороссии как своих и включить их в русскую социальную иерархию, а в перспективе и в русское государство на равных основаниях. Уместно повторить ещё раз цитату Мигеля (см. «В лесу справляли именины» (4) ):
«Для того чтобы присоединить ту же Украину и обеспечить лояльность её жителей, России надо сначала начать считать их своими и убедить их, что она - своя для них. Это вопрос о воссоздании общей идентификации».
Также необходимо принятие задачи искоренение украинства как императива для всего русского народа. В ситуации, когда рерусификация Южной и Западной Руси считается локальным, периферийным процессом, представляющим интерес лишь для проживающих на данной территории людей, удовлетворительного результата можно и не ждать. Потому как все жёсткие меры непосредственно «на местах» будут нивелироваться «шаляй-валяйским» отношением в центре и на остальной территории России, что неизбежно обернётся послаблениями или даже сочувствием в непричастных к этому процессу кругах. Без восприятия украинства как антагониста русскости, без твёрдой нацеленности его изжить и восстановить целостность Руси, в конце концов, без стремления к культурной экспансии как таковой никакие местные усилия не увенчаются успехом. Если совсем уж по-простому, без русификации России не будет русификации Новороссии.
И вот тут мы подходим к тому, о чём писал Мигель, - к восприятию русофобии в русском обществе, излишне терпимому, а иногда и вовсе наплевательскому. Мы не сможем убедить общество в необходимости бороться с украинством как разновидностью русофобии, если в обществе нет убеждённости в необходимости борьбы с русофобией как таковой. И здесь проблема гораздо глубже, нежели описанное Мигелем низопоклонство перед Западом и стремление перенять его модель даже ценой отказа от своих устоев и своей идентичности.
Последнее столетие явило нам пример русофобии антизападнической, по крайней мере на уровне риторики. Да и сейчас в приснопамятных кремлёвских башнях и около них немало тех, кто готов изобразить (только лишь изобразить!) некоторую степень конфронтации с Западом ради собственного возвращения во власть. Именно этих деятелей Мигель записывает в Партию тонкого слива. Можно сказать, что разницы особой нет и что в душе деятели ПТС также преклоняются перед Западом, как и открытые западники, но ведь общественность они окучивают на лозунгах противостояния Западу, иногда даже вплоть до призывов к прямой автаркии! Я уже не говорю о тех доброхотах, кто отчаянно бьёт себя в грудь, уверяя всех в своём патриотизме, но при этом боится русского имени, как огня, подменяя цели возрождения России абстрактными «суверенитетом», «справедливостью», «модернизацией», «борьбой с олигархами» и т.п.
«Патриотическая русофобия» сегодня не менее распространённое явление, чем открыто западническая, и её нельзя сбрасывать со счетов, целиком фокусируясь только на последней. В некотором смысле русофобия в патриотических одеждах даже опаснее открытого западничества, потому что номинальный патриотизм легализует её в общественном поле как вполне допустимую и достойную позицию, которую нельзя отвергнуть с ходу как русофобскую и с которой надо искать «точки соприкосновения» для «объединения всех патриотов».
В иных случаях русофобия может надевать маску «академической объективности», используя научный аппарат, чтобы доходчиво объяснить, почему русский политической проект невозможен, нереалистичен, губителен и т.п. Иногда встречается и «технократическая русофобия», адепты которой демонстративно абстрагируются от «национального вопроса», будто бы стремясь найти оптимальное решение отдельных социальных задач, а на деле просто придумывая очередное обоснование того, почему русским ничего нельзя, но сухим, безэмоциональным, технократическим языком. Доходит и до абсурда - русофобии под маской «русского национализма», вроде бы постулирующего цель заботы о русском народе, но на деле проталкивающего антирусские идеи или потакающего русофобской власти.
Каким образом бороться одновременно со всеми русофобскими течениями, - западническим, самостийническим, «патриотическим» и прочими - при условии, что они легко блокируются друг с другом в противостоянии русским? Одним только преодолением «цивилизационной усталости»? Навряд ли. Борьбой с низопоклонством перед Западом? Но чем она поможет в случае с «патриотической русофобией» в антизападной обёртке? Западничество как таковое сейчас не может быть главным критерием русофобии, оно скорее является её производной, нежели первопричиной. Хотя это более сложный вопрос, и его надо изучать отдельно.
Корень русофобии, на мой взгляд, кроется в слабости русской идентичности, в недостаточно твёрдом русском самосознании и недостаточно крепких связях между личностью, обществом и страной в лице государства. Укрепляя эти базовые основы, необходимо вместе с тем внедрять в общественное сознание позицию нулевой терпимости к русофобии, абсолютного её отторжения. Любой. Даже самой распатриотической. Не признаёте русских и русские интересы - пожалуйте выйти вон. Простой и короткий разговор, без лишних разбирательств в духе «ну ведь человек неплохой, и патриот искренний, и эксперт хороший». Если же мы готовы терпеть один тип русофобии, обрушиваясь на остальные, то не следует удивляться тому, что в обществе не формируется запрос на русскую контрэлиту или нет «организованной воли, чтобы бороться за своё существование». Чтобы такая воля появилась, надо прекратить мириться со злом, провести, наконец, реальные социальные границы, отделить своих от чужих и действовать. Внедрять маркеры, «симптомы», по которым можно «диагностировать» русофобию, закрывать те «лазейки», по которым она проникает в русское публичное пространство. Вырабатывать у общества те инстинкты, которые притупились за десятилетия социальной атрофии.
Если же готовности к этому нет, то ни о какой ирреденте и Новороссии речи быть не может. Изведение русофобии внутри и снаружи - процессы, которые должны идти параллельно, иначе ни один из них не приведёт к успеху.
* * *
И третий компонент - широкий круг интеллигенции и управленческих кадров, готовых взяться за (ре)русификацию Южно-Русского края - тоже не может считаться беспроблемным. И здесь как раз постмайданный период принёс поистине тектонические сдвиги. За эти годы Новороссия потеряла свой главный актив - тот слой, который мог бы взять на себя управление в случае ликвидации украинской иерархии - местную русскую гуманитарную и техническую интеллигенцию, благодаря которой ещё как-то держалось украинское, с позволения сказать, государство. Сейчас она частично выбита, частично выехала в РФ, а оставшаяся часть глубоко деморализована и постепенно выдавливается из общественной жизни. И просто так одномоментно вернуть всё вспять не получится.
Люди, потратившие немало сил и средств на легализацию и обустройство в РФ, вряд ли согласятся вернуться обратно. А люди, пережившие предательство, второй раз уже Москве не поверят. Если в 2014 году была надежда, а в 2015 оставалось ещё желание отомстить, то в 2016 пришла апатия и безысходность. Общее стремление скорее заключается в том, чтобы уйти от этой неприглядной реальности, нежели бороться за то, чтобы её изменить. Тем более, что изменение требует немалых сил и времени. Что и говорить, я сама подчас ловлю себя на мысли, что если ещё два года я бы охотно согласилась взяться за переформатирование этого пространства хотя бы на каком-то своём локальном уровне, то сейчас уже не могу дать однозначного ответа. Желания соприкасаться с классом укрозомби всё меньше.
Ещё прошлым летом Тамара Гузенкова на одной конференции описала эту неутешительную картину:
«Недавно мы получили аналитическую записку, которая касается подконтрольных Киеву некоторых восточных территорий, прилегающих к России. Там нет особой поляризации в настроениях, особенно в кругах среднего и малого бизнеса. Властям удалось очень сильно запугать местное население. Постоянные убийства, шантаж, история с уничтожением советского наследия и огромное количество пропадающих людей довели массы и бизнес до того, что сейчас нет никаких намеков на какой бы то ни было серьезный протест, на сопротивление или попытку защитить своей собственный бизнес путем, так сказать, претензии на набольшую, региональную самостоятельность».
То же самое признавал и сам Мигель в статье о психологических аспектах нынешней войны.
Разумеется, реализуй Москва «крымский сценарий» в Новороссии три года назад, ей бы вряд ли пришлось что-то придумывать сверх того, что было осуществлено в Крыму. Языковая либерализация, добровольный переход большинства чиновничества и силовых структур под российскую юрисдикцию, добровольный же отъезд нелояльного населения. Оставшееся сопротивление - глухое и загнанно в подполье. Свидомиты были к этому морально готовы, местное руководство готовили «отходные пути».
Но за прошедшее время города Новороссии подверглись массированной пропагандистской обработке. Их наводнил свидомый контингент, их жители находятся под плотным наблюдением укрослужб, на их удержание брошены немалые ресурсы. Отдельная тема - окучивание пригородов и сёл вокруг больших городов. Зачастую именно там базируются добробаты и создаются структуры сопротивления на случай вхождения ВС РФ.
Понятно, что если у укропов будет чёткое и однозначное понимание того, что на этот раз всё серьёзно и очередным минским сговором отделаться не удастся, у хунты всё рассыпется и управление будет быстро утрачено. Но это что касается высшего звена, а на местах многим бежать некуда. Многим, кто прошёл АТО, поддерживал её, обслуживал, воспевал, кому есть что терять в случае, если ситуация в корне поменяется, придётся сопротивляться. Я уже не говорю о латентном сопротивлении в среде той самой городской русофобии, мелкого и среднего бизнеса, гуманитарной интеллигенции - это и в Крыму до конца не преодолено.
В целом, на данный момент трудности с овладением и управлением Харьковом и Одессой не намного меньше, нежели в случае Днепропетровска и Киева. Собственно, в этом тезисе и кроется ответ на вопрос, по какой линии и что надо брать. Брать надо в первую очередь крупные города и стратегические коммуникации. Рисовать линии на карте, считать потенциально «наши» области, разглагольствовать об уровне поддержки уже нет никакого смысла. Все эти уровни - это реальность 2014 года. Нынешняя же реальность несколько иная. Пока ещё не совсем чуждая, пока ещё с проблесками и зачатками. Но процесс идёт, причём очень быстро.
Click to viewЭто означает, что переформатирование Южной Руси одними только местными силами практически невозможно. Нужна политическая, общественная и кадровая поддержка Великороссии, нужна социальная база, то активное меньшинство, которое станет двигателем процесса русификации и выполнить ту же идеологическую роль для России, которую выполняет (а вернее сказать, уже выполнила) галичанская интеллигенция для Украины.
* * *
На первый взгляд, в отношении всех трёх компонентов возникает глубокий скепсис: русская идентичность находится в крайне аморфном состоянии, русская общественность отравлена русофобскими веяниями различного толка, а немногочисленная русская интеллигенция крайне слаба даже для того, чтобы сконструировать рабочую модель идентичности, не говоря уже о роли активного меньшинства. Какая тут деукраинизация, когда русскость в РФ переживает не лучшие времена?
Но с другой стороны, задача возвращения Юго-Западной Руси может стать тем стимулом, который приведёт в действие пружины русского самосознания. Даже не самые большие энтузиасты Русской весны признают, что «процесс формирования русской нации будет проходить именно в виде реакции на украинство». Правда, следует добавить оговорку, что он будет проходить только в том случае, если русская общественность пожелает сформулировать внятную «реакцию на украинство», а не будет её всячески затушёвывать и выносить за рамки собственно русской повестки дня, как это нередко делают даже некоторые русские националисты. Только исходя из представления о том, что украинство - это русская проблема, которую русские должны целенаправленно решать, а не отгораживаться и уходить от неё, можно придать импульс русскому нациестроительству и борьбе с различными типами русофобии. Причём это сейчас наиболее действенный способ его придать: украинство на сегодняшний день является наиболее ярко выраженной и острой формой русофобии, открыто декларирующей свой антагонизм по отношению к русскости. Его антирусская сущность является настолько зримой и осязаемой, а вызов русской культуре настолько неоспоримым, что он не может не вызвать ответной реакции, а её отсутствие или уход от неё русской интеллигенции равноценно капитуляции.
Мы уже видели, как восстание в Новороссии вызвало русский подъём небывалого масштаба. По сути, это задача, вызов, мобилизующий те скрытые силы русского общества, которые до этого просто не имели достаточного повода для пробуждения. Возможно, в нынешних обстоятельствах внешний вызов более эффективен в плане мобилизации этих скрытых сил, нежели внутренние проблемы РФ или борьба с иными, менее вызывающими (хотя не менее антагонистическими) формами русофобии, с которыми русским приходится сосуществовать уже долгое время и которые не вызывают такого отторжения, как украинства. И возможно, именно для решения этой задачи русская общественность сможет проделать ту работу по конструированию русской идентичности и формулированию базовых принципов организации русской ноосферы, которую до сих пор ей не удавалось реализовать.
Лёгких путей действительно нет и не будет. Но правильная постановка проблемы, понимание методов её разрешения и моделирование этого процесса хотя бы в виртуальной форме уже приближает нас к успеху. Пусть и всего лишь на малую толику.
Текст на Политпрогнозе