Придуманный подвиг от Леонида Ильича. Правда о боях под Ростовом
По стечению обстоятельств, как раз накануне Дня победы мне попалась в разбираемом архиве статья Эдуарда Вартанова "Придуманный подвиг от Леонида Ильича", опубликованная в газете "Седьмая столица" в 2004 году. Ге стала выкладывать ее к 9 мая, чтобы не получился "датский" пост. Убеждена, что мы, потомки тех, кто выиграл ту великую и кровавую войну, обязаны выполнить и свою миссию - рассказывать о ней правду. Горькую, жестокую, трагическую. А совсем не ту сусально-лубочную картинку, в которую пытаются превратить нашу историю. Это, если хотите, наш долг чести - и перед ушедшими, и перед теми, кто только входит в жизнь.
Придуманный подвиг от Леонида Ильича
Только в последние годы память о Великой войне вошла в рамки здравой и рассудочной аналитики. Тем, кто лично выстрадал военные годы, такое качество было недоступно. Уходя в небытие, то поколение оставило нам добротный массив документированных фактов об увиденном и пережитом. В мемуарном изложении они грешат пристрастностью, надеясь хотя бы печатным словом восстановить память о тех, кто был обойдён и обделён.
Вот и Ростов в начале 70-х напомнил о себе и о своих военных заслугах, удачно оседлав культ генерального секретаря ЦК. Донским властям удалось подробности боёв за Ростов и личное участие в том бригадного комиссара Л.И. Брежнева обратить на благо городу. На многие программы благоустройства тогда пролился золотой дождь первоочередного финансирования. Впереди всех шла подготовка вселенского мероприятия: чествования Леонида Ильича на донской земле в очередной юбилей Великой Победы. Был план: северные окраины Ростова обратить лицом к двум проспектам - Оганова и Вавилова - с их по трассе триумфальным выездом к монументу 16 героям-артиллеристам на степном кургане Бербер-Оба. Здесь в ноябре 41-го случились бои, по горячим следам попавшие на страницы фронтовых газет, а затем, в начале 42-го, в брошюру фронтовых корреспондентов, Котова и Лясковского. Под названием «Бессмертие», она ничем не выделялась в ряду скороспелой печатной продукции в помощь войсковым пропагандистам и воспевала героизм батареи под командой лейтенанта Оганяна, погибшей, но не уступившей Ростов врагу.
Лишь через тридцать лет и только потому, что в выходных данных брошюры редактором был обозначен бригадный комиссар Брежнев, - она получила статус эпохального документа времён войны. Многократно переизданная, она с годами отлилась в добротно скроенную повесть «На Южном фронте». От издания к изданию книга дополнялась подробностями не только о героях и предыстории их славы, но и о решающей роли, внесённой в организацию подвига лично Брежневым. Явились в свет и другие книжки - повести и мемуары о том же, где иные авторы ещё более закручивали интригу вокруг решающей и руководящей роли бригадного комиссара в победе над врагом...
И раскрученный журналистским рвением эпизод о героях-артиллеристах удостоился высших посмертных наград: батарейцы Оганян, Вавилов и Балеста получили звания Героев Советского Союза.
А был ли подвиг?
Первыми взроптали ветераны стрелковых дивизий, что участвовали в тех же боях в составе Южного фронта. Оставшиеся в живых после тех дней по одному-два из каждой сотни, они долгие годы были самой обделённой частью ветеранского корпуса, с годами учившегося ценить наградные отличия. Только к старости ослабли путы страха и пришёл опыт отстаивать заслуженное. Их мучительно коробила безудержная героизация истории с артиллеристами на том фоне, что в целом бои севернее Ростова с 17 по 20 ноября 1941-го признавались поражением наших войск, сдавших Ростов. Из 317-й стрелковой дивизии, куда входила батарея Оганяна, наград за те бои икто не получил, хотя все 11 тысяч солдат и офицеров, включая комдива, - погибли. Ещё несколько стрелковых и кавалерийских дивизий разделили ту же участь.
Обида этой группы ветеранов «открыла шлюзы» публицистики и мемуаров, поведавших об ужасающем, не совместимом с обычаями ведения войн, истреблении в те дни наших войск. И не столько противником, сколько своими «заградительными» полками. Три дня авиация немцев ковровым бомбометанием выстилала проход танковым колоннам Клейста, которые с северо-запада шли в обход города, а им противостояли наши дивизии, имеющие перевес лишь в штыках и саблях. В лютую стужу из окопов и щелей их гнали пулемётным огнём под гусеницы танков и разрывы бомб особые части НКВД, стоявшие заслоном, чтобы пресечь всякую возможность отхода к окраинам города. Был приказ: погибнуть, но танки в Ростов не пропустить.
Фантасмагорией массового психоза с обеих сторон осталась та битва в памяти выживших. Немцам эти дни дались уроком, неожиданным и ошеломляющим, когда саму возможность победного завершения войны с Россией они начали соизмерять с последствиями по части психики своих солдат и офицеров. В те дни немецкие танки поворачивали вспять, ещё не умея вживую давить людскую плоть, выстлавшуюся на их пути. Обезумевшие экипажи выскакивали из люков и с воплями бежали в степь или, забыв оружие, кулачным мордобоем оттаскивали упирающихся живых и тела мёртвых в стороны от колеи. Дневной танковый переход был осилен лишь к исходу третьего дня.
Ни один свидетель тех дней не мог упомнить заметной роли артиллерийских батарей, расположившихся тут же, на курганах, и обреченных ни в чем не мешат проходу танков. Наша полковая артиллерия той поры комплектовалась 76-миллиметровыми орудиями с укороченными стволами и с прицельной дальностью менее 300 метров. Орудия танков брали расстояние вдвое большее, и потому с трудом представляется, чтобы танкисты подставлялись под прямой прицельный огонь.
Много реальнее, что они обходили курганы и шли дальше. Или останавливались вне пределов досягаемости батарейных пушек и безнаказанно и прицельно добивали их расчёты. По Котову и Лясковскому же, батарея Оганяна три дня вела бой с противником, уничтожив несколько десятков немецких танков, а последние защитники кургана, когда пушки были разбиты, со связками гранат легли под гусеницы.
Эта журналистская версия дошла рассказом, допускавшим известную долю обобщения, свойственного литературному тексту. Воспевая подвиг, авторы не учли, что своё слово скажут живые свидетели. Так и случилось: подвиг 16 артиллеристов с 17 по 19 ноября не выдержал поверку на достоверность.
Уже 18-го курган Бербер-оба обороняла рота другой дивизии. И если до неё - 17-го - на кургане и были артиллеристы, то они исчезли. Ни живыми, ни мёртвыми с раннего утра 18-го их там не было. Командир пехотной роты припоминал, что с ним связывался какой-то лейтенант-артиллерист и предлагал сообща действовать с его пушкой, спрятанной в укрытии в нескольких километрах на берегу речки Тузловки...
А 20 ноября оборонять было уже нечего: Ростов был сдан. Вне всякой связи с боями, развернувшимися севернее Ростова, враг вошёл в город со стороны Таганрога, причём танками и техникой - по автодороге, а живой силой - по железнодорожным путям. С утра немцы буднично высаживались на перрон главного вокзала из плацкартных и купе-вагонов и деловито пересаживались на трамвай. Советских войск в городе не было, и к полудню без единого выстрела немцы заняли центр, окраины и Нахичевань. Наше командование такого коварного проворства от них не ожидало. Остатки наших дивизий и полки НКВД, осознав бессмысленность оставаться севернее Ростова, в течение двух последующих суток отходили к Дону по улицам занятого врагом города. Немцы не имели реальных возможностей возиться с пленными. Они лишь взяли под контроль этот отход: сгоняли в строй разбегавшиеся группы, формировали колонны и сопровождали их к переправам через Дон, требуя лишь одного: оставить оружие. Крас ноармейцы подчинялись, ещё не зная, что левый берег ждёт их трибуналом.
А были ли артиллеристы?
Первым рухнул миф о Балесте, который, по брошюрной версии, последним из героев со связкой гранат лёг под гусеницы танка. Уже в годы возведения монумента на кургане он объявился в живых на далёком Западе. В поздних изданиях Балеста стал упоминаться вскользь, с намёком на его пленение. Затем вовсе исчез, хотя в Указе о награждении от 1943 года он остался.
Следом «зашатался» политрук Вавилов. По документам военкомата, он был призван из Актюбинска осенью 1941-го и направлен в стрелковую часть под Москву. По версии же Котова и Лясковского, Вавилов в сентябре в районе Запорожья встречает новоприбывших командиров Оганяна и Пузырева, вводит их в курс дел батареи, знакомит с бойцами. Ему за тридцать, до войны учитель, а затем - инструктор обкома партии. Трудно представляется: коммунист с такими номенклатурными данными при батарее в два десятка бойцов. Ему, как минимум, быть бы дивизионным или полковым комиссаром. Однако это не смущало его родных из Актюбинска, когда к началу 70-х они освоили наезды в Ростов и частью перебрались сюда жить, ближе к славе отца.
Для них стало шоком, когда вдруг из Пятигорска к монументу славы стала приезжать женщина, утверждавшая с документами на руках, что именно её отец - Вавилов Сергей Васильевич - здесь погиб и здесь похоронен.
Скандал долго скрывали от прессы и общественности, пятигорскую дочь срамили, пугали психушкой, но она выдержала все испытания, не поступилась честью отца и своего добилась: ей выдали-таки наградные листы отца-героя. И получилось так, что на протяжении нескольких лет в дни юбилеев и торжеств к монументу прибывали две официально признанные группы родственников одного героя, и каждая, участвуя в мероприятиях, испепеляла ненавистью противную сторону.
Отдельная проблема, - звания и титулы батарейцев. Из ранних книг следует, что все они комсомольцы. Командир у них - то лейтенант, то младший, а то и старший, а Вавилов - младший, старший или же просто политрук. Лейтенант Пузырёв упомянут как «рядовой», хотя по Котову и Лясковскому он из артучилища прибыл на батарею вместе с Оганяном.
Если он не фантом, то его посмертно лишили звания, чтобы не глупо смотрелся вторым офицером при четырёх пушках и при том кадровом голоде, что был в войсках в первый год войны. Остальные бойцы - то сплошь все рядовые, то сержанты и старшины.
Или ещё: в разгар боя коммунисты, которых на батарее несколько, на партсобрании принимают командира-комсомольца в партию. В ранней же версии: все, включая политрука - комсомольцы, и это комсорг Балеста в разгар боя даёт рекомендации в партию.
В жанре той же придурковатости анкета Оганяна, по отчеству Андреевича, хотя отца зовут Мампре, ну а что он документирован то как Оганов, то как Оганян, - можно и вовсе считать ничего не значащей мелочью в том разгуле фальши и лжи, в которую выжившие вовлекли память о мёртвых.
Эдуард Вартанов
Придуманный подвиг от Леонида Ильича
Только в последние годы память о Великой войне вошла в рамки здравой и рассудочной аналитики. Тем, кто лично выстрадал военные годы, такое качество было недоступно. Уходя в небытие, то поколение оставило нам добротный массив документированных фактов об увиденном и пережитом. В мемуарном изложении они грешат пристрастностью, надеясь хотя бы печатным словом восстановить память о тех, кто был обойдён и обделён.
Вот и Ростов в начале 70-х напомнил о себе и о своих военных заслугах, удачно оседлав культ генерального секретаря ЦК. Донским властям удалось подробности боёв за Ростов и личное участие в том бригадного комиссара Л.И. Брежнева обратить на благо городу. На многие программы благоустройства тогда пролился золотой дождь первоочередного финансирования. Впереди всех шла подготовка вселенского мероприятия: чествования Леонида Ильича на донской земле в очередной юбилей Великой Победы. Был план: северные окраины Ростова обратить лицом к двум проспектам - Оганова и Вавилова - с их по трассе триумфальным выездом к монументу 16 героям-артиллеристам на степном кургане Бербер-Оба. Здесь в ноябре 41-го случились бои, по горячим следам попавшие на страницы фронтовых газет, а затем, в начале 42-го, в брошюру фронтовых корреспондентов, Котова и Лясковского. Под названием «Бессмертие», она ничем не выделялась в ряду скороспелой печатной продукции в помощь войсковым пропагандистам и воспевала героизм батареи под командой лейтенанта Оганяна, погибшей, но не уступившей Ростов врагу.
Лишь через тридцать лет и только потому, что в выходных данных брошюры редактором был обозначен бригадный комиссар Брежнев, - она получила статус эпохального документа времён войны. Многократно переизданная, она с годами отлилась в добротно скроенную повесть «На Южном фронте». От издания к изданию книга дополнялась подробностями не только о героях и предыстории их славы, но и о решающей роли, внесённой в организацию подвига лично Брежневым. Явились в свет и другие книжки - повести и мемуары о том же, где иные авторы ещё более закручивали интригу вокруг решающей и руководящей роли бригадного комиссара в победе над врагом...
И раскрученный журналистским рвением эпизод о героях-артиллеристах удостоился высших посмертных наград: батарейцы Оганян, Вавилов и Балеста получили звания Героев Советского Союза.
А был ли подвиг?
Первыми взроптали ветераны стрелковых дивизий, что участвовали в тех же боях в составе Южного фронта. Оставшиеся в живых после тех дней по одному-два из каждой сотни, они долгие годы были самой обделённой частью ветеранского корпуса, с годами учившегося ценить наградные отличия. Только к старости ослабли путы страха и пришёл опыт отстаивать заслуженное. Их мучительно коробила безудержная героизация истории с артиллеристами на том фоне, что в целом бои севернее Ростова с 17 по 20 ноября 1941-го признавались поражением наших войск, сдавших Ростов. Из 317-й стрелковой дивизии, куда входила батарея Оганяна, наград за те бои икто не получил, хотя все 11 тысяч солдат и офицеров, включая комдива, - погибли. Ещё несколько стрелковых и кавалерийских дивизий разделили ту же участь.
Обида этой группы ветеранов «открыла шлюзы» публицистики и мемуаров, поведавших об ужасающем, не совместимом с обычаями ведения войн, истреблении в те дни наших войск. И не столько противником, сколько своими «заградительными» полками. Три дня авиация немцев ковровым бомбометанием выстилала проход танковым колоннам Клейста, которые с северо-запада шли в обход города, а им противостояли наши дивизии, имеющие перевес лишь в штыках и саблях. В лютую стужу из окопов и щелей их гнали пулемётным огнём под гусеницы танков и разрывы бомб особые части НКВД, стоявшие заслоном, чтобы пресечь всякую возможность отхода к окраинам города. Был приказ: погибнуть, но танки в Ростов не пропустить.
Фантасмагорией массового психоза с обеих сторон осталась та битва в памяти выживших. Немцам эти дни дались уроком, неожиданным и ошеломляющим, когда саму возможность победного завершения войны с Россией они начали соизмерять с последствиями по части психики своих солдат и офицеров. В те дни немецкие танки поворачивали вспять, ещё не умея вживую давить людскую плоть, выстлавшуюся на их пути. Обезумевшие экипажи выскакивали из люков и с воплями бежали в степь или, забыв оружие, кулачным мордобоем оттаскивали упирающихся живых и тела мёртвых в стороны от колеи. Дневной танковый переход был осилен лишь к исходу третьего дня.
Ни один свидетель тех дней не мог упомнить заметной роли артиллерийских батарей, расположившихся тут же, на курганах, и обреченных ни в чем не мешат проходу танков. Наша полковая артиллерия той поры комплектовалась 76-миллиметровыми орудиями с укороченными стволами и с прицельной дальностью менее 300 метров. Орудия танков брали расстояние вдвое большее, и потому с трудом представляется, чтобы танкисты подставлялись под прямой прицельный огонь.
Много реальнее, что они обходили курганы и шли дальше. Или останавливались вне пределов досягаемости батарейных пушек и безнаказанно и прицельно добивали их расчёты. По Котову и Лясковскому же, батарея Оганяна три дня вела бой с противником, уничтожив несколько десятков немецких танков, а последние защитники кургана, когда пушки были разбиты, со связками гранат легли под гусеницы.
Эта журналистская версия дошла рассказом, допускавшим известную долю обобщения, свойственного литературному тексту. Воспевая подвиг, авторы не учли, что своё слово скажут живые свидетели. Так и случилось: подвиг 16 артиллеристов с 17 по 19 ноября не выдержал поверку на достоверность.
Уже 18-го курган Бербер-оба обороняла рота другой дивизии. И если до неё - 17-го - на кургане и были артиллеристы, то они исчезли. Ни живыми, ни мёртвыми с раннего утра 18-го их там не было. Командир пехотной роты припоминал, что с ним связывался какой-то лейтенант-артиллерист и предлагал сообща действовать с его пушкой, спрятанной в укрытии в нескольких километрах на берегу речки Тузловки...
А 20 ноября оборонять было уже нечего: Ростов был сдан. Вне всякой связи с боями, развернувшимися севернее Ростова, враг вошёл в город со стороны Таганрога, причём танками и техникой - по автодороге, а живой силой - по железнодорожным путям. С утра немцы буднично высаживались на перрон главного вокзала из плацкартных и купе-вагонов и деловито пересаживались на трамвай. Советских войск в городе не было, и к полудню без единого выстрела немцы заняли центр, окраины и Нахичевань. Наше командование такого коварного проворства от них не ожидало. Остатки наших дивизий и полки НКВД, осознав бессмысленность оставаться севернее Ростова, в течение двух последующих суток отходили к Дону по улицам занятого врагом города. Немцы не имели реальных возможностей возиться с пленными. Они лишь взяли под контроль этот отход: сгоняли в строй разбегавшиеся группы, формировали колонны и сопровождали их к переправам через Дон, требуя лишь одного: оставить оружие. Крас ноармейцы подчинялись, ещё не зная, что левый берег ждёт их трибуналом.
А были ли артиллеристы?
Первым рухнул миф о Балесте, который, по брошюрной версии, последним из героев со связкой гранат лёг под гусеницы танка. Уже в годы возведения монумента на кургане он объявился в живых на далёком Западе. В поздних изданиях Балеста стал упоминаться вскользь, с намёком на его пленение. Затем вовсе исчез, хотя в Указе о награждении от 1943 года он остался.
Следом «зашатался» политрук Вавилов. По документам военкомата, он был призван из Актюбинска осенью 1941-го и направлен в стрелковую часть под Москву. По версии же Котова и Лясковского, Вавилов в сентябре в районе Запорожья встречает новоприбывших командиров Оганяна и Пузырева, вводит их в курс дел батареи, знакомит с бойцами. Ему за тридцать, до войны учитель, а затем - инструктор обкома партии. Трудно представляется: коммунист с такими номенклатурными данными при батарее в два десятка бойцов. Ему, как минимум, быть бы дивизионным или полковым комиссаром. Однако это не смущало его родных из Актюбинска, когда к началу 70-х они освоили наезды в Ростов и частью перебрались сюда жить, ближе к славе отца.
Для них стало шоком, когда вдруг из Пятигорска к монументу славы стала приезжать женщина, утверждавшая с документами на руках, что именно её отец - Вавилов Сергей Васильевич - здесь погиб и здесь похоронен.
Скандал долго скрывали от прессы и общественности, пятигорскую дочь срамили, пугали психушкой, но она выдержала все испытания, не поступилась честью отца и своего добилась: ей выдали-таки наградные листы отца-героя. И получилось так, что на протяжении нескольких лет в дни юбилеев и торжеств к монументу прибывали две официально признанные группы родственников одного героя, и каждая, участвуя в мероприятиях, испепеляла ненавистью противную сторону.
Отдельная проблема, - звания и титулы батарейцев. Из ранних книг следует, что все они комсомольцы. Командир у них - то лейтенант, то младший, а то и старший, а Вавилов - младший, старший или же просто политрук. Лейтенант Пузырёв упомянут как «рядовой», хотя по Котову и Лясковскому он из артучилища прибыл на батарею вместе с Оганяном.
Если он не фантом, то его посмертно лишили звания, чтобы не глупо смотрелся вторым офицером при четырёх пушках и при том кадровом голоде, что был в войсках в первый год войны. Остальные бойцы - то сплошь все рядовые, то сержанты и старшины.
Или ещё: в разгар боя коммунисты, которых на батарее несколько, на партсобрании принимают командира-комсомольца в партию. В ранней же версии: все, включая политрука - комсомольцы, и это комсорг Балеста в разгар боя даёт рекомендации в партию.
В жанре той же придурковатости анкета Оганяна, по отчеству Андреевича, хотя отца зовут Мампре, ну а что он документирован то как Оганов, то как Оганян, - можно и вовсе считать ничего не значащей мелочью в том разгуле фальши и лжи, в которую выжившие вовлекли память о мёртвых.
Эдуард Вартанов