Раздавленные кремлёвской стеной(президентский полк)(85)
Предыдущая часть
Купавна была для меня той ещё школой жизни, она учила многому и меняла не только сознание. Так однажды у меня вдруг зачесалось всё тело. Можно сказать, превосходно научился чесаться, лучше самого шелудивого пса. «Вот так перемены, вот так наука», - скажет читатель и будет прав, я думал в то время как раз об этом. Перемены, они такие, какие есть; зависят от нас, от среды обитания, тут не всё столь просто, как хотелось бы: кто-то пишет книгу, кто-то открывает бизнес, кто-то просто живёт и, как говаривали Стругацкие, свистульки вырезает, а кто-то - покрывается коростой, как я. Начав чесаться и решив сперва, что надо пояростней блюсти чистоту, я стал усиленно мыться, по утрам и вечерам. Весь секрет в том, что я и до этого уделял гигиене большое внимание, постоянно мылся, стирал форму регулярно, благо мне никто не запрещал этого делать. Даже ночами вставать, для приведения себя в порядок, как я это делал «по-слоновке», было не нужно. «Проклятый пот», - думал я, - «вечно потею, как лошадь, теперь чешусь вот весь». Казалось мне, или нет, но сперва постоянное мытьё, вроде как даже помогало. Тем не менее, вскоре я заметил, что банные процедуры эффекта не дают. Моё несчастное тело чесалось всё сильнее, даже волнения, связанные с рожанием, отошли на второй план. Я чесался днём, чесался ночью, при рожании, во время прокачек, во сне и наяву. Особенно вечером и ночью. Моя кровать находилась рядом с Голубевской и тот уже начал беситься от моего чёса.
Читатель наверно недоумевает, почему же я ничего не предпринимал? На самом деле, предпринимал; мало того, моего среднего медицинского образования, хватило для постановки весьма неприятного диагноза самому себе: чесотка.
Сергей Зайчиков, санинструктор роты, воспринял мою жалобу с неприязнью. Идти в санчасть почему-то было нельзя. У Зайчикова был план, показатели службы, которые не следовало портить. Он категорически отказался меня лечить, любые убеждения, мол, у меня похоже чесотка, вызывали взрыв негодования. Каждый вечер сантик вёл меня в комнату для умывания, заставлял мылиться и потом поливал холодной водой из шланга. Естественно, столь дебильная терапия не дала ни малейшего результата. С каждым днём я чесался всё сильнее.
Чесотка, это такая славная болезнь, вызываемая микроскопическими клещами, чесоточными зуднями, живущими под кожей. Зудни эти, фактически жрут больного изнутри. Вообще, всё не так страшно, как можно подумать, но по настоящему неприятно. Зуд вызывается аллергией на продукты жизнедеятельности клеща. Хуже всего то, что вероятность подхватить заразу велика, при контакте с постельным и нательным бельём больного человека. Мы меняли бельё раз в неделю и та простыня, или трусы, что достались мне, неделю назад, до стирки, обязательно были на ком-то другом и наоборот. Именно поэтому, вскоре чесался уже не я один, а десятки солдат. Ведь и я заразился от кого-то, будучи не первым.
Несмотря на мини-эпидемию чесотки, санинструктор Зайчиков не собирался никого лечить. Простой стиркой формы и белья, возбудителя было не уничтожить, тряпки следовало, как минимум проглаживать, а для этого надо было забить тревогу, объявив на весь полк, о случаях противной заразы - чесотки. Поэтому вскоре заболевание распространилось за пределы Купавны. Зачесался кремль, зачесалось Завидово, зачесалось всё. Фактически, тот самый санинструктор роты, на которого возлагалась элементарная ответственность за здоровье солдат, отказавшись признавать болезнь, своими руками понасажал чесоточных зудней на десятки солдат. Так всегда бывает в государственных организациях: младшие начальники боятся брать на себя ответственность, за мелкие по сути нарушения, которые копятся до размеров лавины и потом сваливаются всем на головы. Так появляется бардак.
Служить стало совсем хреново, чесотка окончательно ввергла меня в депрессию. Неприятно было осознавать, что ко мне прицепилась какая-то бомжацкая болезнь. Не хватало ещё вшей в голове наплодить. Но, что лучшее лекарство от любой неприятной болезни? Конечно же другая, ещё более неприятная болезнь. Казалось бы, ну что может быть неприятней чесотки? Не будем говорить о СПИДе и всяком таком треше. Армия приготовила для меня сюрприз, не прибегая к услугам чумы двадцатого века. Началось всё просто: как-то я сижу себе, чешусь спокойненько и вдруг захотелось мне в туалет. Ну, со всеми же бывает. Захотелось - пошёл. А в туалете-то, так прекрасно, чисто, ароматно! Оказывается, дневальный только что помыл тут всё с пеной; я не придал этому значения, а зря.
Дежурным по роте в тот день был уверенный брусок, сержант, командир какого-то из отделений первого взвода, Руслан Абашкин. Я с этим парнем никогда не общался, знал только, что он черезвычайно заносчив, груб, в долг почти никогда никому не даёт и общение с ним бессмыслено. Был Руслан крепок телосложением, низковат ростом, вечно ходил, руки в брюки, нагоняя на всех страху, хотя никто его особенно не боялся. В тот раз, Абашкин зашёл в туалет, едва не оторвав меня от важного дела. Всё ему понравилось, к дневальным претензий не было, взбесило только моё присутствие. Как я посмел нарушить чистоту помещения? Высказывать недовольство дежурный не стал, вместо этого дождавшись моего выхода в комнату для умывания, молча приблизившись и врезав мне ладонью по правому уху. Удар был очень сильным, неожиданным и ошеломляющим. Ухо перестало слышать, из глаз «посыпались искры». Абашкин проорал:
- Съе...ался отсюда, урод! Сейчас полы мне будешь мыть тут! - я был настолько удивлён и ошарашен, что просто вышел из туалета и побрёл куда-то. Руслан, похоже, сам до конца не понял, зачем мне врезал? Конечно, ничего из ряда вон выходящего не случилось, подумаешь - получил пузырь по уху. Я приготовился забыть об этом неприятном происшествии и продолжить служить дальше, хотя несчастное ухо после удара совсем перестало слышать, в нём раздавался странный, неприятный писк и всё. Меня и это не испугало. Не слышит ухо, ну что же, через полчаса пройдёт, просто придурошный сержант слишком сильно мне врезал.
Про чесотку я забыл, когда ухо не начало слышать, ни через полчаса, ни через час. Что-то явно пошло не так, слух не пожелал возвращаться в правое ухо, ни вечером, ни даже утром. На следующий день, после подъёма мою частичную глухоту заметил Котов, несколько раз окликнувший меня и не дождавшийся ответа. Я заправлял кровать и вдруг услышал его дикий крик, прямо мне в неработающее ухо:
- Сигареетуу! Сигарету мне дай, говорю!!! Воробей, тебе похужело что ли? Ты оглох?!
- А-а, на конечно сигарету, - я достал из кармана пачку и дал уверенному чуваку сигарету.
- Как можно услышать меня только с четвёртого раза? Ты совсем пиз...анулся что ли?! Отмахивай давай! - Котов был возмущён моей запоздалой реакцией, пришлось ему всё объяснить:
- Саша, мне вчера Абашкин уе...бал по уху. Хорошо так приложился, оно теперь не слышит совсем. Я думал отойдёт. Не отходит, - я указал при этих словах на своё правое ухо. Стукануть Котову на Абашкина было не зазорно, в конце концов, оба были одного призыва. Да и плевал я на солдатскую солидарность, больно ухо жалел.
Узнав все подробности лишения слуха, одного из самых уверенных его пузырей, Котов просто взбесился! Мне понравилась такая реакция, но утешила слабо. Котов поругался с Абашкиным, наорал на него и это было круто, но слух не вернуло. А вдруг этот урод, Абашкин, сделал меня инвалидом? Вот правда, из-за его чистого туалета я уже второй день ничего не слышал правым ухом, ощущение было не из приятных. На третий день моя частичная глухота никуда не делась, не ясно было, что с этим делать? Идти в санчасть? Но там надо было что-то рассказать, сдать Абашкина. Мне было плевать на него, но всё же сдавать этого дибила мне как-то не хотелось. Не идти в санчасть? Но как же тогда моё ухо? Кто знает, что со мной сотворил проклятый сержант? Может мне нужна была операция... В итоге я пошёл зачем-то к самому Абашкину.
- Руслан, привет, - сказал я ему мрачно. Тот не ответил мне ничего, просто молча лупился недовольным взором.
- Помнишь, ты мне на днях по уху врезал? - я старался быть вежливым, но хотел как-то обсудить свою проблему. Конечно, Абашкин всё помнил, тем более после разговора с Котовым, о чём и поспешил мне сообщить:
- Ну и что ты хочешь мне сказать? Мне извиниться, или проставиться перед тобой?! - Руслан явно не считал себя виноватым.
- Слушай, всё это ты круто говоришь. Ты весь такой уверенный, но у меня проблема: ухо теперь не слышит. Что мне делать? - я не собирался ругаться, да ещё и с уверенным бруском, надеясь на понимание с его стороны и попытку решения проблемы.
- А меня это должно волновать? Мне тебе ухо вылечить? - Абашкин начинал злиться, но и я выходил из себя. Этому уроду, видишь ли было плевать на моё оглохшее ухо!
- Вылечить? А ты сможешь, что ли? Я с тобой не просто так сейчас разговариваю. Что прикажешь мне делать? Пойти в санчасть?
- Ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь, пузырь при...уевший?! Ты сейчас с уверенным бруском разговариваешь!!! - Абашкин не понимал, что моё ухо заботит меня гораздо сильнее липовой субординации.
- Руслан, я хочу с тобой сейчас нормально обсудить проблему. И поверь, мне абсолютно по х..ю на твою уверенность. Я оглох на одно ухо из-за твоего удара. Ты понимаешь это? Из-за чистого туалета ты лишил меня слуха. До тебя это сейчас доходит, или мне помедленней говорить? И что мне делать, если слух не вернётся? Стать таким же уверенным, как ты? - Абашкин просто опешил. Такого общения с пузырём он явно не ожидал. Руслан совсем забыл о том, что мы все не только пузыри, бруски и старые, а ещё и люди. А забывать об этом не стоило.
- Не, Воробей, мне кажется ты ох...ел... Ты хоть понимаешь, с кем говоришь? Ты меня попугать решил?!
- Я решил посоветоваться с тобой, но ты не желаешь меня услышать и рассказываешь про свою уверенность. Тогда давай, я тебя попугаю. Чёрт с ним, сдавать я тебя не стану, но поступлю по честному: если слух ко мне не вернётся, я подойду к тебе ночью и вобью в ухо карандаш. Постараюсь просто пробить барабанную перепонку, чтобы до мозга не достать. Кровь за кровь, Руслан. По крайней мере, ты останешься таким же уверенным, не переживай. Может даже ещё круче станешь. Как тебе, зае...ись такой вариант? - Абашкин смотрел на меня с открытым ртом, желая что-то сказать, но я не собирался его слушать. Меня абсолютно не пугала его уверенность; если бы он накинулся на меня с кулаками, я бы точно врезал в ответ. Старью он вряд ли стал бы стучать, сам бы побоялся. Да и плевать мне было на всё это. Кроме вероятной потери слуха меня ничто не волновало. Я поставил точку в бесполезном разговоре:
- Ладно, уверенный парень Руслан. Береги уши и молись, чтобы ко мне слух вернулся, - сказав это, я развернулся и ушёл, оставив Абашкина осмысливать открывающиеся перед ним перспективы.
В конце концов, я не относил себя к системе, считая свою активную позицию, необходимым приспособленчеством. Я был полон юношеского максимализма, являвшегося по сути оружием всего молодого и неокрепшего, в борьбе с устоями, представляющими собой позиционный настрой, устоявшегося в силу возраста, или чего то ещё, большинства. Это большинство почно держится корнями за землю, не желая подвинуться, не говоря уже о каких-то больших уступках. И это в принципе правильно, добровольно уступать своё место кому-то не стоит. Консерватизм во взглядах и поступках является частью общественно-социального иммунитета; сильный его пробьёт, слабый останется ни с чем. Значит, сильный займёт своё место в жизни и станет, в какой-то мере, частью той самой общественно-социальной имунной системы, с которой сам некогда боролся. Ну и конечно, сильный должен иметь право донести свои мысли и дела до всех, а слабому суждено остаться ни с чем. Эти древнейшие правила естественного отбора действуют до сих пор, хотя зачастую действуют вхолостую и иногда, лучше бы они не действовали.
Я не собирался никого сдвигать, занимать чьё-то место, не претендовал, ни на пальму первенства, ни на берёзу, но два года в армии никуда не девались, системе надо было показать зубы. Поэтому я реально готовился вбить карандаш в ухо Абашкину. И не только поэтому, а ещё и потому, что за свой орган было обидно, злоба, особенно усилившаяся после разговора с Русланом, меня просто душила.
Слава Богу, через несколько дней слух начал возвращаться в моё отбитое ухо. Образно говоря, карандаш войны можно было убирать. Котов осторожно интересовался моим здоровьем и я сказал ему, что поправляюсь. Он явно был в курсе моего разговора с Абашкиным и, как бы не злился на последнего, сообщил ему, что карандаша можно не бояться. С Русланом я больше не общался, мы подчёркнуто игнорировали друг друга. Саша Котов стал воспринимать меня по другому, в его поведении появилась обходительность. Ещё бы, не каждый пузырь может пообещать уверенному бруску воткнуть карандаш в ухо.
Тем временем Филонов тоже начал чесаться. Жизнь стала походить на сумасшедший дом. Вообще, чесалась уже значительная часть роты, просто она мало меня волновала. А вот с Максом я общался целыми днями. Теперь ненормальный санинструктор Зайчиков каждый день поливал нас обоих из шланга, уверенный, что такая «терапия» может как то, кому то помочь. Вообще, этот придурок лечил так всех внезапно зачесавшихся.
Тем временем, денег больше не становилось. Котов хотел потребовать с меня, упомянутых выше «отбивочных», но после случая с Абашкиным, что-то притормозил и даже высказал мысль, что раз я, скорее всего вернусь в Завидово, то и требовать с меня нечего. Не думаю,что он испугался моей решимости, хотя кто знает? Всё же мой наезд на уверенного бруска был почти беспрецедентен. С другой стороны, я же терпел Котова все купавновские месяцы, рожал кадый день, рулеты, сигареты, покупал телефоны, сим-карты к этим телефонам... Короче, Котов сделал широкий жест и наделил меня правом неприкосновенности. Сказать, что я был благодарен ему, значит ничего не сказать, но в связи с этим благородным актом возникло осложнение: Котов освободил от повинности только меня. С Филонова ни Котов, ни кто бы то ни было ещё, ответственности не снимал. В принципе, сумма для «отбития» была небольшой, буквально пару тысяч. Мы бы это перетерпели, скинулись с Максом по косарику и закрыли бы вопрос. Но тут очнулся второй уверенный брусок нашего взвода, Красносельцев Серёга ...продолжение следует
Купавна была для меня той ещё школой жизни, она учила многому и меняла не только сознание. Так однажды у меня вдруг зачесалось всё тело. Можно сказать, превосходно научился чесаться, лучше самого шелудивого пса. «Вот так перемены, вот так наука», - скажет читатель и будет прав, я думал в то время как раз об этом. Перемены, они такие, какие есть; зависят от нас, от среды обитания, тут не всё столь просто, как хотелось бы: кто-то пишет книгу, кто-то открывает бизнес, кто-то просто живёт и, как говаривали Стругацкие, свистульки вырезает, а кто-то - покрывается коростой, как я. Начав чесаться и решив сперва, что надо пояростней блюсти чистоту, я стал усиленно мыться, по утрам и вечерам. Весь секрет в том, что я и до этого уделял гигиене большое внимание, постоянно мылся, стирал форму регулярно, благо мне никто не запрещал этого делать. Даже ночами вставать, для приведения себя в порядок, как я это делал «по-слоновке», было не нужно. «Проклятый пот», - думал я, - «вечно потею, как лошадь, теперь чешусь вот весь». Казалось мне, или нет, но сперва постоянное мытьё, вроде как даже помогало. Тем не менее, вскоре я заметил, что банные процедуры эффекта не дают. Моё несчастное тело чесалось всё сильнее, даже волнения, связанные с рожанием, отошли на второй план. Я чесался днём, чесался ночью, при рожании, во время прокачек, во сне и наяву. Особенно вечером и ночью. Моя кровать находилась рядом с Голубевской и тот уже начал беситься от моего чёса.
Читатель наверно недоумевает, почему же я ничего не предпринимал? На самом деле, предпринимал; мало того, моего среднего медицинского образования, хватило для постановки весьма неприятного диагноза самому себе: чесотка.
Сергей Зайчиков, санинструктор роты, воспринял мою жалобу с неприязнью. Идти в санчасть почему-то было нельзя. У Зайчикова был план, показатели службы, которые не следовало портить. Он категорически отказался меня лечить, любые убеждения, мол, у меня похоже чесотка, вызывали взрыв негодования. Каждый вечер сантик вёл меня в комнату для умывания, заставлял мылиться и потом поливал холодной водой из шланга. Естественно, столь дебильная терапия не дала ни малейшего результата. С каждым днём я чесался всё сильнее.
Чесотка, это такая славная болезнь, вызываемая микроскопическими клещами, чесоточными зуднями, живущими под кожей. Зудни эти, фактически жрут больного изнутри. Вообще, всё не так страшно, как можно подумать, но по настоящему неприятно. Зуд вызывается аллергией на продукты жизнедеятельности клеща. Хуже всего то, что вероятность подхватить заразу велика, при контакте с постельным и нательным бельём больного человека. Мы меняли бельё раз в неделю и та простыня, или трусы, что достались мне, неделю назад, до стирки, обязательно были на ком-то другом и наоборот. Именно поэтому, вскоре чесался уже не я один, а десятки солдат. Ведь и я заразился от кого-то, будучи не первым.
Несмотря на мини-эпидемию чесотки, санинструктор Зайчиков не собирался никого лечить. Простой стиркой формы и белья, возбудителя было не уничтожить, тряпки следовало, как минимум проглаживать, а для этого надо было забить тревогу, объявив на весь полк, о случаях противной заразы - чесотки. Поэтому вскоре заболевание распространилось за пределы Купавны. Зачесался кремль, зачесалось Завидово, зачесалось всё. Фактически, тот самый санинструктор роты, на которого возлагалась элементарная ответственность за здоровье солдат, отказавшись признавать болезнь, своими руками понасажал чесоточных зудней на десятки солдат. Так всегда бывает в государственных организациях: младшие начальники боятся брать на себя ответственность, за мелкие по сути нарушения, которые копятся до размеров лавины и потом сваливаются всем на головы. Так появляется бардак.
Служить стало совсем хреново, чесотка окончательно ввергла меня в депрессию. Неприятно было осознавать, что ко мне прицепилась какая-то бомжацкая болезнь. Не хватало ещё вшей в голове наплодить. Но, что лучшее лекарство от любой неприятной болезни? Конечно же другая, ещё более неприятная болезнь. Казалось бы, ну что может быть неприятней чесотки? Не будем говорить о СПИДе и всяком таком треше. Армия приготовила для меня сюрприз, не прибегая к услугам чумы двадцатого века. Началось всё просто: как-то я сижу себе, чешусь спокойненько и вдруг захотелось мне в туалет. Ну, со всеми же бывает. Захотелось - пошёл. А в туалете-то, так прекрасно, чисто, ароматно! Оказывается, дневальный только что помыл тут всё с пеной; я не придал этому значения, а зря.
Дежурным по роте в тот день был уверенный брусок, сержант, командир какого-то из отделений первого взвода, Руслан Абашкин. Я с этим парнем никогда не общался, знал только, что он черезвычайно заносчив, груб, в долг почти никогда никому не даёт и общение с ним бессмыслено. Был Руслан крепок телосложением, низковат ростом, вечно ходил, руки в брюки, нагоняя на всех страху, хотя никто его особенно не боялся. В тот раз, Абашкин зашёл в туалет, едва не оторвав меня от важного дела. Всё ему понравилось, к дневальным претензий не было, взбесило только моё присутствие. Как я посмел нарушить чистоту помещения? Высказывать недовольство дежурный не стал, вместо этого дождавшись моего выхода в комнату для умывания, молча приблизившись и врезав мне ладонью по правому уху. Удар был очень сильным, неожиданным и ошеломляющим. Ухо перестало слышать, из глаз «посыпались искры». Абашкин проорал:
- Съе...ался отсюда, урод! Сейчас полы мне будешь мыть тут! - я был настолько удивлён и ошарашен, что просто вышел из туалета и побрёл куда-то. Руслан, похоже, сам до конца не понял, зачем мне врезал? Конечно, ничего из ряда вон выходящего не случилось, подумаешь - получил пузырь по уху. Я приготовился забыть об этом неприятном происшествии и продолжить служить дальше, хотя несчастное ухо после удара совсем перестало слышать, в нём раздавался странный, неприятный писк и всё. Меня и это не испугало. Не слышит ухо, ну что же, через полчаса пройдёт, просто придурошный сержант слишком сильно мне врезал.
Про чесотку я забыл, когда ухо не начало слышать, ни через полчаса, ни через час. Что-то явно пошло не так, слух не пожелал возвращаться в правое ухо, ни вечером, ни даже утром. На следующий день, после подъёма мою частичную глухоту заметил Котов, несколько раз окликнувший меня и не дождавшийся ответа. Я заправлял кровать и вдруг услышал его дикий крик, прямо мне в неработающее ухо:
- Сигареетуу! Сигарету мне дай, говорю!!! Воробей, тебе похужело что ли? Ты оглох?!
- А-а, на конечно сигарету, - я достал из кармана пачку и дал уверенному чуваку сигарету.
- Как можно услышать меня только с четвёртого раза? Ты совсем пиз...анулся что ли?! Отмахивай давай! - Котов был возмущён моей запоздалой реакцией, пришлось ему всё объяснить:
- Саша, мне вчера Абашкин уе...бал по уху. Хорошо так приложился, оно теперь не слышит совсем. Я думал отойдёт. Не отходит, - я указал при этих словах на своё правое ухо. Стукануть Котову на Абашкина было не зазорно, в конце концов, оба были одного призыва. Да и плевал я на солдатскую солидарность, больно ухо жалел.
Узнав все подробности лишения слуха, одного из самых уверенных его пузырей, Котов просто взбесился! Мне понравилась такая реакция, но утешила слабо. Котов поругался с Абашкиным, наорал на него и это было круто, но слух не вернуло. А вдруг этот урод, Абашкин, сделал меня инвалидом? Вот правда, из-за его чистого туалета я уже второй день ничего не слышал правым ухом, ощущение было не из приятных. На третий день моя частичная глухота никуда не делась, не ясно было, что с этим делать? Идти в санчасть? Но там надо было что-то рассказать, сдать Абашкина. Мне было плевать на него, но всё же сдавать этого дибила мне как-то не хотелось. Не идти в санчасть? Но как же тогда моё ухо? Кто знает, что со мной сотворил проклятый сержант? Может мне нужна была операция... В итоге я пошёл зачем-то к самому Абашкину.
- Руслан, привет, - сказал я ему мрачно. Тот не ответил мне ничего, просто молча лупился недовольным взором.
- Помнишь, ты мне на днях по уху врезал? - я старался быть вежливым, но хотел как-то обсудить свою проблему. Конечно, Абашкин всё помнил, тем более после разговора с Котовым, о чём и поспешил мне сообщить:
- Ну и что ты хочешь мне сказать? Мне извиниться, или проставиться перед тобой?! - Руслан явно не считал себя виноватым.
- Слушай, всё это ты круто говоришь. Ты весь такой уверенный, но у меня проблема: ухо теперь не слышит. Что мне делать? - я не собирался ругаться, да ещё и с уверенным бруском, надеясь на понимание с его стороны и попытку решения проблемы.
- А меня это должно волновать? Мне тебе ухо вылечить? - Абашкин начинал злиться, но и я выходил из себя. Этому уроду, видишь ли было плевать на моё оглохшее ухо!
- Вылечить? А ты сможешь, что ли? Я с тобой не просто так сейчас разговариваю. Что прикажешь мне делать? Пойти в санчасть?
- Ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь, пузырь при...уевший?! Ты сейчас с уверенным бруском разговариваешь!!! - Абашкин не понимал, что моё ухо заботит меня гораздо сильнее липовой субординации.
- Руслан, я хочу с тобой сейчас нормально обсудить проблему. И поверь, мне абсолютно по х..ю на твою уверенность. Я оглох на одно ухо из-за твоего удара. Ты понимаешь это? Из-за чистого туалета ты лишил меня слуха. До тебя это сейчас доходит, или мне помедленней говорить? И что мне делать, если слух не вернётся? Стать таким же уверенным, как ты? - Абашкин просто опешил. Такого общения с пузырём он явно не ожидал. Руслан совсем забыл о том, что мы все не только пузыри, бруски и старые, а ещё и люди. А забывать об этом не стоило.
- Не, Воробей, мне кажется ты ох...ел... Ты хоть понимаешь, с кем говоришь? Ты меня попугать решил?!
- Я решил посоветоваться с тобой, но ты не желаешь меня услышать и рассказываешь про свою уверенность. Тогда давай, я тебя попугаю. Чёрт с ним, сдавать я тебя не стану, но поступлю по честному: если слух ко мне не вернётся, я подойду к тебе ночью и вобью в ухо карандаш. Постараюсь просто пробить барабанную перепонку, чтобы до мозга не достать. Кровь за кровь, Руслан. По крайней мере, ты останешься таким же уверенным, не переживай. Может даже ещё круче станешь. Как тебе, зае...ись такой вариант? - Абашкин смотрел на меня с открытым ртом, желая что-то сказать, но я не собирался его слушать. Меня абсолютно не пугала его уверенность; если бы он накинулся на меня с кулаками, я бы точно врезал в ответ. Старью он вряд ли стал бы стучать, сам бы побоялся. Да и плевать мне было на всё это. Кроме вероятной потери слуха меня ничто не волновало. Я поставил точку в бесполезном разговоре:
- Ладно, уверенный парень Руслан. Береги уши и молись, чтобы ко мне слух вернулся, - сказав это, я развернулся и ушёл, оставив Абашкина осмысливать открывающиеся перед ним перспективы.
В конце концов, я не относил себя к системе, считая свою активную позицию, необходимым приспособленчеством. Я был полон юношеского максимализма, являвшегося по сути оружием всего молодого и неокрепшего, в борьбе с устоями, представляющими собой позиционный настрой, устоявшегося в силу возраста, или чего то ещё, большинства. Это большинство почно держится корнями за землю, не желая подвинуться, не говоря уже о каких-то больших уступках. И это в принципе правильно, добровольно уступать своё место кому-то не стоит. Консерватизм во взглядах и поступках является частью общественно-социального иммунитета; сильный его пробьёт, слабый останется ни с чем. Значит, сильный займёт своё место в жизни и станет, в какой-то мере, частью той самой общественно-социальной имунной системы, с которой сам некогда боролся. Ну и конечно, сильный должен иметь право донести свои мысли и дела до всех, а слабому суждено остаться ни с чем. Эти древнейшие правила естественного отбора действуют до сих пор, хотя зачастую действуют вхолостую и иногда, лучше бы они не действовали.
Я не собирался никого сдвигать, занимать чьё-то место, не претендовал, ни на пальму первенства, ни на берёзу, но два года в армии никуда не девались, системе надо было показать зубы. Поэтому я реально готовился вбить карандаш в ухо Абашкину. И не только поэтому, а ещё и потому, что за свой орган было обидно, злоба, особенно усилившаяся после разговора с Русланом, меня просто душила.
Слава Богу, через несколько дней слух начал возвращаться в моё отбитое ухо. Образно говоря, карандаш войны можно было убирать. Котов осторожно интересовался моим здоровьем и я сказал ему, что поправляюсь. Он явно был в курсе моего разговора с Абашкиным и, как бы не злился на последнего, сообщил ему, что карандаша можно не бояться. С Русланом я больше не общался, мы подчёркнуто игнорировали друг друга. Саша Котов стал воспринимать меня по другому, в его поведении появилась обходительность. Ещё бы, не каждый пузырь может пообещать уверенному бруску воткнуть карандаш в ухо.
Тем временем Филонов тоже начал чесаться. Жизнь стала походить на сумасшедший дом. Вообще, чесалась уже значительная часть роты, просто она мало меня волновала. А вот с Максом я общался целыми днями. Теперь ненормальный санинструктор Зайчиков каждый день поливал нас обоих из шланга, уверенный, что такая «терапия» может как то, кому то помочь. Вообще, этот придурок лечил так всех внезапно зачесавшихся.
Тем временем, денег больше не становилось. Котов хотел потребовать с меня, упомянутых выше «отбивочных», но после случая с Абашкиным, что-то притормозил и даже высказал мысль, что раз я, скорее всего вернусь в Завидово, то и требовать с меня нечего. Не думаю,что он испугался моей решимости, хотя кто знает? Всё же мой наезд на уверенного бруска был почти беспрецедентен. С другой стороны, я же терпел Котова все купавновские месяцы, рожал кадый день, рулеты, сигареты, покупал телефоны, сим-карты к этим телефонам... Короче, Котов сделал широкий жест и наделил меня правом неприкосновенности. Сказать, что я был благодарен ему, значит ничего не сказать, но в связи с этим благородным актом возникло осложнение: Котов освободил от повинности только меня. С Филонова ни Котов, ни кто бы то ни было ещё, ответственности не снимал. В принципе, сумма для «отбития» была небольшой, буквально пару тысяч. Мы бы это перетерпели, скинулись с Максом по косарику и закрыли бы вопрос. Но тут очнулся второй уверенный брусок нашего взвода, Красносельцев Серёга ...продолжение следует