Репеллент от ангелов
- Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье… - задумчиво декламировал Сеня, двумя пальцами держа за антенну, словно дохлую крысу, ставший бесполезным спутниковый телефон.
После долгих и бесплодных попыток вызвать службу спасения у телефона сел аккумулятор. Зарядить его было негде, в машине аккумулятор сел днём раньше. Скорбный труд по самостоятельному выволакиванию машины из размытой тракторной колеи пропал даром - в решающий момент колёса пробуксовали, и машина села ещё глубже. Сотовая связь пропала неделю назад, когда съехали с региональной трассы.
Вовчик вытаскивал из уткнувшегося в грязную жижу уазика снарягу, ружья и провиант. Сеня изучал бумажную карту и намечал маршрут до ближайшей большой дороги.
Если верить карте, в радиусе ста километров не было ни одного населённого пункта. Мужики планировали вернуться к трассе, разбить лагерь и по очереди ловить нечастую в этих краях попутку, чтобы добраться до районного центра или через шофёра вызвать подмогу.
- По тайге меньше чем за сутки дойдём, болот поблизости нет, - Сеня поднялся и стал укладывать рюкзаки.
- А если заблудимся? Давно ты без навигатора ориентируешься? Второй день!
- Забыл, что я в геолого-разведывательную с отцом ходил?
- Ходил. Один раз. В девять лет.
- Он многому меня тогда научил. Не ссы, Вовка!
Подошёл к концу второй день пути.
- Заблудились! - констатировал Вовчик и направился к мелькнувшей среди ельника круглой ровной полянке. - Ставь палатку, геолог хренов, я жратвой займусь.
Разбили лагерь, поужинали. Прямо над головой висела полная луна, её мягкий свет проникал сквозь лапы вековых елей. Спать не хотелось. Друзья курили, травили байки у догоревшего костра и жалели, что бросили в машине гитару.
Ветер изменил направление и донёс из глубины леса еле слышные протяжные звуки. Вовчик оборвал на полуслове рассказ, напружинился и с тревогой потянулся к ружью.
- Ну что, Сеня, экспедиции хана. Это волки.
Сеня тоже весь подобрался, прикрыл глаза и долго, сперва напряженно, потом с явным наслаждением принюхивался.
- Это не волки. Это собаки на луну воют. И дымом печным пахнет. И даже, кажется, пирожками. Там деревня, Вовка! Живём!
На следующий день подошли к деревне.
Ближайшие к лесу участки пришли в запустение, избы и сараи вросли в землю и затерялись в малине и еловой поросли, но две улицы имели обитаемый и благополучный вид.
Из крайнего двора, виляя хвостом, выскочила лохматая сторожевая псина, следом за калитку вышла хозяйка: пухленькая розовощёкая старушка.
Поздоровались. Старушка упёрла руки в боки, оглядела пришельцев и хитро прищурилась.
- Значит, это ваш тарантас в тайге валяется? - обратилась она к Сене, как к старшему, на удивление молодым и задорным голосом.
- Уазик? Чёрный? Наш! А откуда вы знаете?
- Шурка соседский с дружками ещё вчера вашу машину нашёл. Все каникулы шастают, где надо и где не надо... Аксинья Фёдоровна, - опомнившись, представилась хозяйка гостям, - свои тёткой Аксиньей кличут, у нас тут по-простому.
- Сеня.
- Вова.
- Очень приятно! Давно в наших краях путешествуете?
- Недели три, но ездим не первый год. Правда, в такую глухомань первый раз забрались. - Улыбнулся Сеня. - Красотища у вас!
- А вы проходите в избу, ребята. Отобедаете, чем бог послал. Вечером баньку затопим, на ночь устрою вас на сеновале. А наши пострелята вам завтра и дорогу покажут, и машину помогут вытащить. У соседей трактор есть.
Бог послал ржаной каравай с пылу с жару, чугунок наваристых щей, печёной картошки с маслом и укропчиком, козьего сыра, хрустких свежих огурчиков и ядрёного квасу. Тётка Аксинья без устали сновала по дому и, когда гости налопались до отвала, поставила на стол самовар и вынула из печи большой пышный пирог с курятиной и белыми грибами, от которого шёл такой божественный аромат, что мужики закатили глаза.
- Тётьаксинья! - обалдело вытаращился на пирог Вовчик. - Когда ж вы успели?
- Это у вас, городских, времени нет, - ласково улыбнулась хозяйка, - а мы тут всё успеваем.
- Присядьте с нами, Тётьаксинья, - взмолился Сеня. - Неудобно как-то без хозяев за столом сидеть…
- Это почему ж без хозяев-то? - осведомился тоненький дребезжащий голос, и на печке послышалось шебуршание.
- Проснулся, лодырь… Иди обедать! Пирог твой любимый поспел! Да посиди с гостями, стыдно за полдень на печи-то валяться. Вы уж простите, ребята, у меня ещё огород не полот.
Тётка Аксинья ушла на двор. С печки слез дряхлый тщедушный дед, старомодно поклонился гостям, огладил седую бороду, и поковылял к столу.
Сеня с Вовкой кинулись было довести деда под ручки, но тот молча указал им корявым перстом на лавку. Мужики неловко поклонились в ответ и вернулись за стол.
Дед был древний и на вид совсем немощный, но с удивительно молодыми яркими голубыми глазами. Под его пронзительным озорным взглядом Сеня с Вовкой смутились и принялись за пирог, не зная, как начать разговор.
- Тётьаксинья… Аксинья Фёдоровна, - громко и чётко проговорил Вовчик деду в ухо, - дочка ваша?
Дед хмыкнул, дожевал кусок пирога, налил себе чайку, сунул за щеку сахар и с интересом уставился на Вовку.
- А ты чего орёшь-то как резаный? Я ж, поди, не глухой.
- Простите, пожалуйста… - окончательно смутился тот. - Меня Вовой зовут. Это вот Сеня. У нас машина в грязи заглохла километрах в сорока от вашей деревни. Хотели к дороге выйти, позвать людей на помощь и заблудились. Но вы, наверное, сами всё слышали...
- Слыхал, отчего ж не слыхать. - Кивнул дед. - Звать меня Пафнутий Кондратьич. Аксинья - втора жена мне. Первая давно померла, а дети выросли и в город убёгли. Чем вам в городе том намазано - ума не приложу... Отстроил я, значится, себе нову избу, старая уж никуда не годилась, да и взял в жены молодуху. Я шестидесяти годков отроду здоровый мужик был, а без бабьего тепла, чай, и в новом доме околеть можно.
- Я тоже женат, двое мальчишек у нас растут, - подхватил Вовчик. - А Сеня - убеждённый холостяк. Познакомились мы с ним пять лет назад на автопробеге в Казахстанских степях, теперь каждое лето на свой страх и риск колесим вдвоём по Сибири: скромный учитель музыки из Самары и гений инженерной мысли, гражданин мира, по прописке - клятый москаль…
- Какой же я москаль, если все мои предки сибиряки? - заржал Сеня. - Живу в Москве, а родился и вырос в Ирбите, недалеко от Тюмени.
- И то дело, - согласился дед Пафнутий. - Земляки, значится. Тута все земляки, Сибирь-то вона кака большая. Мы люди простые, крестьянствуем помаленьку. А прадед мой по отцу, ненец, жил в тундре за самым полярным кругом. Говорять, первый среди оленеводов шаман был. И другой прадед, что по матери, тоже пришлый был - казак с Полтавщины. Тот кузнечное дело хорошо знал.
- А не Вакула ли его звали? - поддел Вовчик.
- Мож, и Вакула, кто ж его знат, - согласился дед Пафнутий.
- Так его же Гоголь для своей сказки выдумал, а на самом деле никакого Вакулы нет.
- Да как же нет? - возмутился дед и звякнул чашкой о блюдце. - Ведь я-то - есть!
Крыть было нечем.
Сеня достал из рюкзака бутылку дорогой водки и неуверенно поставил на стол.
- Давайте, за знакомство, что ли? Выпьешь с нами, дедуля? Если хозяйка твоя ругаться не будет…
- Что ж с приличными людями не выпить? А бабье дело десятое - сюды соваться…
Дед прошаркал в угол и вернулся с тремя гранёными стаканами.
- Это какое ж моё десятое дело? - в открытом окошке возникло круглое румяное лицо тётки Аксиньи. - Ах, вот оно что!
- Мы, хозяюшка, совсем по чуть-чуть - за встречу, - растерялся Сеня. - Мы же не алкаши какие. И взяли-то на всякий случай. Можете рюкзаки проверить - у нас больше нету. А водка хорошая, вы не бойтесь!
- А чего мне бояться? Пейте на здоровье, коли в удовольствие да на сытый желудок. - Аксинья вошла в дом, подошла к мужу и сурово сдвинула брови. - Ты мне лучше скажи, когда ты чертей будешь гонять, дармоед несчастный?
- Опять за своё, - осерчал дед Пафнутий. - Раскудахталась…
- Они ж мне ночью всю избу разнесут!
- Так луна полная, что ж ты хошь от них? А я, по-твойму, в тверёзом уме их гонять должон? Мешають они тебе, так поставь, будь добра! Не жмоться!
- Так вот же тебе поставили! - тётка Аксинья сунула бутылку мужу под нос.
Дед Пафнутий грозно поднялся из-за стола.
- Так то ж на троих! Что ж я - со стакана водки тебе чертей гонять буду? Что ж ты меня перед людями позоришь? Вот дура баба! Тьфу!
Тётка Аксинья обиженно поджала губы и выкатилась из избы.
- А что, дедуль? - фыркнул Вовчик. - Ты, видно, мастак за воротник закладывать. Некоторые, вон, и с одной рюмки чертей гоняют…
- Смешно дураку, что лоб на боку! - беззлобно огрызнулся дед Пафнутий и махнул рукой. - Разливайте, ребяты! Там поглядим, кто тут кого гонять будет.
Под благоуханный пирог мужики мигом приговорили бутылку водки. Потом нарубили хозяевам запас дров на месяц вперёд, затопили баньку, попарились вместе с дедом. Вечером, довольные и умиротворенные, все трое сидели на завалинке, любуясь закатом.
Дед Пафнутий извлёк из кармана штанов пригоршню жареных семечек и привычно лузгал их редкими кривыми зубами. Сеня с Вовчиком закурили.
- Слышь, дед? - вспомнил Вовчик. - Зачем тебя жена заставляла чертей гонять? Странные у вас шутки…
- Так расплодилось их тута - тьма тьмущая. Озорничають - спасу нет. А бабы-дуры с дитями пужаются… Каки уж тут шутки!
- Кто расплодился? Кого пужаются? - вышел из блаженного забытья Сеня.
- Чертей, знамо дело! Кого ж ещё! - удивился непонятливости гостей дед Пафнутий.
- А черти какие? Зелёные? - Вовка подавился смешком и ткнул товарища локтем в бок.
- Почто ж зелёные? Самы, что ни на есть, обычные черти. - Растерялся дед. - Что ж вы, городские, забыли, как черти выглядят?
- И давно они расплодились? - не унимался Вовка.
- Годков через десять после войны, кажись. Ещё Нюрка, первая жёнка, жива была. Как-то раз летом, значится, напала на наши посевы кака-то тля да весь будущий урожай смела подчистую! Потом, глядь - а она уж и тайгу жрёть! Вместо елок одни тырчки по лесу торчат! Ездили наши мужики в район, просили спецалиста прислать, чтобы от мора спас. С району приехал агроном и привез от этой тли средство, серенький такой порошок…
- Инсектицид, - вставил свои две копейки Вовка.
- Ситицид, агась… Цельный месяц ентот порошок с самолётов на нас распыляли. Воняло - страсть! Но молодцы, всю тлю извели. Сгинула с концами, проклятая. Одна только беда - от ситицида ихнего вместе с тлёй все анделы в наших краях повывелись.
- Кто повывелся? - переспросил Сеня, пытаясь прикурить сигаретный фильтр.
- Анделы! - сокрушённо повторил дед. - Гляжу как-то с утречка, а они летять, бедненьки, кто куды, плачуть, ручки белы заламывають да лапотки на ходу теряють. Шибко им плохо, видать, с ентого порошка было.
- Дед, ты о чём? - изумился Вовка. - Какие лапотки?
- Вот же долдон бестолковый! - вспылил Пафнутий.
- Простите, ангелы были с крыльями и с нимбом над головой? - осторожно поинтересовался Сеня, чтобы разрядить обстановку.
- Крылья-то у их, верно, больши да красивы, как у голубков. А нимб - так, названье одно, будто пушок на бошечках. Сами маленьки таки, не боле кошки. Раньше-то, говорять, больши были - с человека и боле. И толку-то людям с ентой мелочи теперь пшик - одно мельтешенье.
- То есть, у вас водились ангелы - размером с кошку, с крыльями и нимбом над головой? И все они вымерли в результате борьбы советских агрономов с насекомыми-вредителями, так? - уточнил Сеня.
- Так, да не так, - насупился дед Пафнутий. - Им одно талдычишь, оне другое… Говорю ж тебе: не мёрли они, а бёгли как оглашенные! И ни единого андела с той поры в наших краях не видали. Наделал делов ваш ситицид.
- Раз не мёрли, значит, это не инсектицид, а репеллент, - оживился Вовка. - И что дальше?
- Как что? Да чему ж вас в школе учуть? - оторопел дед, и тут же терпеливо, как маленькому, принялся объяснять. - Называтся оно - биологическо равновесие. Чтобы всех тварей было поровну, значится, и тех, и других. А ежели одних станет мене, то других - что? Боле! Вот ежели кошек всех истребить, то начнут крысы плодиться. А ежели анделов истребить али прогнать - то черти. Как-то так анделы делають, что чертей при них боле, чем надо, не становится. Жруть они их, что ли, или стращають, кто знат… А когда чертей много, так и спасу от них нет: хулиганють всяко, спать не дають. То горох по полу рассыплють, то мышь дохлую в сапог подкинут, то штанины узлом завяжуть, что ноги в них спросонья не сунешь. Но большого вреда от них нетуть - теперешний чертяка мелкий пошёл.
- Расскажи, как ты их гоняешь? - зачарованный Вовчик впал в детство и дёргал дедушку за рукав.
- Как-как? Как ты курей гоняшь, когда оне в дом зашли да по столу ходють? Али козла, который в огороде ботву жрёть? Так вот и чертей гоняють: пошибче, разве, да позабористей. Эх вы, городские… - ухмыльнулся дед Пафнутий в пушистую бороду.
Солнце опускалось все ниже. Душный июльский зной постепенно сменялся чем-то, отдалённо напоминающим прохладу.
Тётка Аксинья подоила вернувшуюся с пастбища скотину, загнала в подклеть неугомонных кур, сняла с верёвок высохшее белье и ушла в дом готовить ужин.
В хлеву возмущённо заверещал придавленный свиньёй поросёнок. На соседней улице лениво брехали собаки, в лесу запели ночные птицы, кузнечиков на посту сменили сверчки. Под ногами сновали бесчисленные полевки, за которыми бесшумно охотились кошки, летучие мыши стаями носились в воздухе. Вылезло из канавы и прошлёпало в сторону огорода семейство жаб. Проползла и спряталась под колоду пёстрая змейка.
- Надо же, сколько здесь всякой живности, - удивился Вовчик, подбирая ноги, чтобы ненароком не прищемить кому-нибудь хвост.
Сеня блаженно щурился от попавшего в глаза сигаретного дыма.
Солнце зашло за горизонт, на другом краю небосвода медленно всходила огромная сияющая луна. Собаки как по команде прекратили тявкать и протяжно завыли. Малознакомые звуки леса и деревни становились всё загадочнее: посвистывание и попискивание сменялись скрипом и клёкотом, мычание превращалось вдруг в тихий плач, а шипение и квохтанье становились похожими на замогильный шёпот и противный тоненький хохоток…
- В бане я угорел, что ли? - вслух подумал Вовка, прислушиваясь и мотая башкой. - Вот тебе и вечера на хуторе близ Диканьки.
- В полнолуние всякое случиться может, - страшным голосом подыграл Сеня.
И тут же в избе что-то грохнулось, посыпалось, покатилось, зазвенела бьющаяся посуда, следом раздался слоновий топот, шлепки веника по стенам и внезапно прорезавшийся командный бас тётки Аксиньи:
- Убирайтесь отсюдова к едреней фене! Черти окаянные! Чтобы вам пусто было!
- Пойдём, что ли, в дом, ребятки? - как бы между прочим предложил дед Пафнутий.
Уже на пороге избы у Вовчика появилась смутная догадка, что заполонившая двор живность, которая мелькала сейчас за его спиной - не совсем мыши.
В доме царила разруха: среди раскатившихся по углам чугунков валялись осколки крынок и плошек, рассыпанная зола из печи перемешалась с мукой и какой-то готовой, ещё исходящей паром, снедью. Тут же в луже молока сидела обессилевшая тётка Аксинья, с рваным мешком из-под муки на растрёпанной голове и сломанным веником в руке.
Стараясь ускользнуть за пределы видимости, по стенам и потолку, по столам и лавкам во все стороны сновали чёрные тени: странные существа подозрительных очертаний. Самое большое из них было размером с кошку.
Вовчик оторопел, волосы у него на голове стали дыбом.
- Вы не ушиблись? Дайте, я помогу! - Сеня кинулся поднимать хозяйку. - Не беспокойтесь, мы сейчас приберём тут… Да что же это такое!
Сеня заметил, наконец, странное шевеление за печкой и отпрянул в сторону. Отпрянув, он нечаянно наступил на странное существо, замешкавшееся у него под ногами. Существо жалобно завопило и сгинуло.
- Что это за херня? - вытаращил глаза Сеня. Вовчик потерял дар речи.
- Черти, - всё так же спокойно и несколько обиженно ответствовал дед Пафнутий.
- Да какие черти, мать вашу? Взрослые же люди! - убеждал сам себя Сеня.
- Ишь ты, как разыгрались! - в умилении покачал головой дед.
- Распоясались! - эхом повторила хозяйка, отряхивая подол.
- А шустры-то каки! Хорошо им, раздольно - летом-то!
- Всё! - подытожила тётка Аксинья и полезла в подпол. - Сил моих больше нет терпеть!
Через пять минут она вылезла из подпола с десятилитровой бутылью прозрачного как слеза самогона и бухнула её на стол.
- Делай, что хошь, только чертей мне из деревни выгони! Всех до единого! А я у Марфутки пока побуду. Смотреть тошно, как ты с ними сюсюкаешь - что тверёзый, что пьяный…
Дед с отсутствующим видом изучал ноготь на согнутом указательном пальце правой руки. Тётка Аксинья быстро собрала на стол нехитрую закусь, переоделась в чистое платье и, не убравшись в доме, исчезла за дверью.
- Бл! Бл! Бл! - заикался Вовчик, показывая трясущейся рукой на суетящиеся под потолком чёрные тени.
- Поужинаем, что ли, ребятки? - снова как бы промежду прочим поинтересовался Пафнутий. - Да самогончику жахнем, ась? Потом, глядишь, и до чертей дело дойдёть…
Найдя стаканы разбитыми, дед достал из-за печки видавшие виды алюминиевые кружки и привычной хозяйской рукой, словно бутыль ничего не весила, до половины плеснул в них самогона. Нарезал луковицу и сало, подвинул на середину стола солёные огурцы и квашеную капусту.
- Ну, мужички! Вот теперича - за знакомство! С водкой вашей, с городской, каши не сваришь…
Выпили залпом, закусили, разлили по новой. Дед Пафнутий выключил электрический свет и зажёг свечку.
- Пущай поиграють, - кивнул он на копошащихся по углам странных существ, - им в темноте попривычней.
Гости пропустили замечание мимо ушей и решили больше не вдаваться в подробности, кого именно хозяин имел в виду.
Первая порция самогона захватывала дух и вышибала слезу, вторая - успокаивала сердце, третья - проясняла сознание. Постепенно у Сени перестал дергаться глаз, а к Вовчику вернулся дар речи. Потекла неспешная застольная беседа.
Осоловевшие гости перестали шарахаться от бегающих по стенам теней, а непонятные существа, видя, что их не боятся, стали вести себя гораздо спокойней: устроили возню в тёмных углах и лишь изредка незаметно подкрадывались к чужакам и с интересом обнюхивали их обувь.
Только самые маленькие существа бесстрашно шуровали в брошенных под лавкой рюкзаках, но гости, не сговариваясь промеж собой, решили, что это мыши. Дед Пафнутий разговаривал с подбегающими к нему мышами и кормил их с рук крошечными кусочками сала.
- Слышь, дед? - начал Вовчик заплетающимся языком. - Я всё понял! Не при чём тут твой ли-пи-ри… пи-ри-ли… ри-пи-лент. Ты же сам тут… это… антисанитарию развёл! Кормишь их, вот они и вьются вокруг тебя… твои ангелы…
- Цыть, дурья башка! - дед беззлобно погрозил ему пальцем. - Много ты понимашь!
Когда треть бутыли опустела, дед стукнул кулаком по столу и резко поднялся. На ногах он стоял на удивление крепко, взор его был сосредоточен и ясен. Мужики очнулись и почтительно воззрились на хозяина, а снующие по избе существа замерли и подозрительно принюхивались.
- Отдохнули, а теперь и за работу пора. Надоть до рассвета успеть. С нашего двора и почну, пожалуй, - заключил дед и решительной походкой направился во двор.
Сенька с Вовкой, заинтригованные, поплелись следом и плюхнулись на завалинку.
Дед Пафнутий вышел на середину двора, покряхтел, прокашлялся, будто бы прочищая горло, потёр руки, чуток размялся, немного походил, огляделся по сторонам, будто ища кого-то, потом стал медленно раскачиваться и тихонько напевать на незнакомом, каком-то нечеловеческом языке. Звал, подбадривал, уговаривал и ругал - не то себя, не то чертей, которых собирался гонять.
Внезапно перейдя на некое подобие рэперского речитатива, дед Пафнутий стал топтаться на месте, высоко поднимая ноги и плавно взмахивая руками, пока не впал в некое подобие транса. У зрителей на завалинке начали было слипаться глаза, но дед принялся наращивать темп: движения его становились всё энергичнее, а в речи появились резкие и пугающие звериные звуки. Через пару минут Сеня с Вовкой, протрезвев от изумления, наблюдали фантастическую пляску деда Пафнутия.
Старик на бешеной скорости вращался вокруг своей оси, выкидывая какие-то совершенно невообразимые - даже для молодого и тренированного человека - коленца с элементами ритуальных индейских танцев и цирковой акробатики. При этом казалось, что фигура деда увеличилась до необъятных размеров и заняла собою всё видимое пространство.
Дикий танец сопровождался не менее диким саундтреком, состоящим из завываний, рыков, криков, хрипов, стонов, визга и прочих душераздирающих звуков, из которых голливудские мастера спецэффектов собирают голоса своих монстров. Постепенно какофония превратилась в некое подобие утробной речи, безжалостно рвущей барабанные перепонки и выворачивающей нутро. Неясный (для гостей) смысл дедова послания был явно не совместим с жизнью странных существ: из всех углов и щелей выскакивали чёрные тени и в панике уносились прочь, вереща так истошно, будто их сжигали живьём.
Когда дед Пафнутий начал метать громы и молнии, а потом самую малость сдвинулся с места, мужики ринулись в дом, заперли на засов все двери, залезли на печку и впали в ступор.
Первым с печи слез Сеня, подошёл к столу и налил полные кружки самогона. Горлышко бутылки дробно позвякивало о края кружек, заглушая морзянку Вовкиных зубов. Выпили молча, залпом.
Постепенно сполохи и звуки удалились, но не стихали ни на секунду, а лишь возникали с разных сторон - дед Пафнутий смерчем носился по родной деревне.
Через полтора жутких, показавшихся вечностью часа, за время которых бутыль опустела наполовину (хотя самогон мужиков больше не брал), вернулся дед Пафнутий - страшно довольный и помолодевший лет на пятьдесят. Глаза его горели огнём, а левая рука бережно придерживала что-то за пазухой.
Рассвело. Хлопнули двери в сенях, с подоткнутой юбкой, закатанными рукавами и ведром воды вошла тётка Аксинья, начала прибираться. Судя по виду, она тоже провела бессонную ночь. Хозяйка собрала осколки посуды, подмела сор, отжала над ведром тряпку, наконец, исподлобья оглядела собравшихся.
- Явился, герой! А вы так тут и сидите, горемычные? Шли бы на сеновал спать, авось там не сильно напакостили. Проводил бы ты их, Кондратьич…
Вдруг она выпрямилась и с ног до головы окинула мужа подозрительным взглядом.
- Ой, в боку чего-тось закололо, Аксиньюшка! Ослаб совсем! - дед Пафнутий сильнее прижал руку к груди, жалобно застонал, опёрся второй рукой о стол и сполз на лавку, - чайку бы горяченького испить… - и словно спохватился. - Али молочка!
- В боку! Закололо! Молочка ему! - тётка Аксинья бросила тряпку под ноги и подпёрла мокрыми руками крутые бока. - Опять одного на развод оставил, окаянный! Он же, паразит, житья мне не даст! Всё хозяйство с ног на голову перевернёт! А к зиме кодлу свою из лесу да с болота сюда привадит! Опять будет нечисти полон дом!
- Так маленькой же совсем. Жалко его бросить-то - на произвол судьбы.
Дед Пафнутий бережно достал из-за пазухи крошечное беспомощное существо, похожее на летучую мышь. У существа было вострое рыльце, большие уши, маленькие тупые рожки, пятипалые передние лапки с длинными острыми коготками, задние лапки с аккуратными раздвоенными копытцами, перепончатые и слабеньки пока крылья и длинный хвост с кисточкой на конце.
- Вон какой, глядикась! - похвастался дед находкой перед гостями.
Сеня с Вовкой как по команде отвесили челюсти.
- Ах ты, боже мой! - всплеснула руками тётка Аксинья и с детским любопытством уставилась на найдёныша.
- Потерялся в суматохе, перепужался до смерти. Убёгнуть к своим ещё не могёть сам, а без няньки с голоду пропадёть, - ласково заворковал дед Пафнутий, почёсывая пузо жуткому существу, - а я его молочком выкормлю. С пипетки. Потом уж и мясца свежего пущай поест. Чай, не разоримся с такой малютки…
- Бррр, пакость какая! - опомнившись, передёрнула плечами Аксинья. - Мясца ему, кровопийце!
Она деловито подошла к ведру и подобрала тряпку.
- Отнеси его в сарай и запри в клетку! Чтобы духу его в избе не было! И гони его в шею, как подрастёт да жрать сам научится! Хоть бы пару годков дал мне пожить спокойно без всякой дряни…
Мужики обогнули дровяной сарай и прокрались в остывшую баньку.
Сеня нёс недопитую бутыль самогона, Вовчик - завёрнутую в холстину закуску и кружки, а дед Пафнутий придерживал на груди крынку и маленький пищащий шевелящийся свёрток.
Сели в предбаннике. Сеня разлил самогон по кружкам. Вовчик по-крестьянски покромсал на груди хлеб и раздал собутыльникам: первый ломоть положил деду, второй Сене, третий себе. Поскрёб в затылке, отщипнул от оставшейся краюхи кусочек мякиша и положил его рядом с дедовым ломтем.
- Ну, будем! - коротко напутствовал дед, и мужики, дружно крякнув, опрокинули кружки, содержимое которых давно уже вызывало одно только недоумение.
- Это что ж, мы, получается, до чертей с тобой допились? - удивился Вовчик.
- Так водка здесь не причём. То ж чутьё особо надо иметь. А если слабенько оно у тебя, чутьё-то, надобно его развивать. Ты ж на скрипочке не с рожденья, поди, играшь? Так и тут. А в нашей деревне многие чертей да анделов видять. А я ещё и речь ихнюю сызмальства разумею. Потому и гоняю, что сказать могу по-ихнему, куда им пойтить да как сгинуть.
- А кто тебя, дедушка, чертей гонять научил?
- Никто. Хотя тут как раз без водки не обошлось. Выпивали мы раз с тестем, а жена взъелась на весь белый свет, уж больно её черти тогда достали. В ихней-то деревне такого безобразия отродясь не было. Значится, кроет нас Аксиньшка благим матом, ажно уши закладыват, а тут бесёнок возьми да и сунься мне под руку, ну я бутыль-то с остатками самогонки и опрокинул. Осерчал, да разогнал всех к чёртовой бабушке. На тверёзую голову пробовал гонять - не выходить! Запал не тот!
- Ведь не первого уже нянчишь? - усмехнулся Сеня, глядя, как дед кормит своего питомца из пипетки парным молочком.
- Не первого, - усмехнулся в ответ дед Пафнутий. - Люблю я бесенят. Зря их люди от себя гонють. Они ж не злые, шалят только. Так большой разве от ихней шалости вред? Ну быват ещё, правда… это… кровушки попьют. У коровки зимой, когда шибко голодно. Так ведь редко! И много ему надоть, малютке, той кровушки-то, сам посуди?
Сеня многозначительно кашлянул.
- Летом-то они что кошки - пичужку мелку сожруть, али мышь. Тараканом, опять же, не брезгують. Хозяйству от ентого сплошная польза!
- Вот Тётьаксинья говорит - на развод, - задумался Вовчик, - А как они, дедушка… это самое?
- Эх ты, дурья башка! - хохотнул дед. - Дык, как все твари, так и оне! Подрастёть, окрепнеть, кровь у него заиграт, он и побёгнеть подружку себе искать - среди лесовых, али среди болотных. Потусторонни твари промеж собою легко ладють. Найдёть пару себе, обратно воротится. В родные места их тянет, а, мож, ко мне привыкають, кто знат. Скоро у них детки народются. Детки подрастут, а там, глядишь, пришлых чертей занесёт в деревню - анделов в округе нетуть, нечисти тут раздолье. Ну и пошло-поехало! Через годок, глядь, сызнова гонять надоть…
Накормленный и завёрнутый во фланелевую тряпицу чертёнок сонно таращился за окно блестящими выпуклыми глазищами, - чёрными как прошедшая ночь, с вертикальными огненными зрачками, - и уминался в дедову бороду когтистыми лапками.
После долгих и бесплодных попыток вызвать службу спасения у телефона сел аккумулятор. Зарядить его было негде, в машине аккумулятор сел днём раньше. Скорбный труд по самостоятельному выволакиванию машины из размытой тракторной колеи пропал даром - в решающий момент колёса пробуксовали, и машина села ещё глубже. Сотовая связь пропала неделю назад, когда съехали с региональной трассы.
Вовчик вытаскивал из уткнувшегося в грязную жижу уазика снарягу, ружья и провиант. Сеня изучал бумажную карту и намечал маршрут до ближайшей большой дороги.
Если верить карте, в радиусе ста километров не было ни одного населённого пункта. Мужики планировали вернуться к трассе, разбить лагерь и по очереди ловить нечастую в этих краях попутку, чтобы добраться до районного центра или через шофёра вызвать подмогу.
- По тайге меньше чем за сутки дойдём, болот поблизости нет, - Сеня поднялся и стал укладывать рюкзаки.
- А если заблудимся? Давно ты без навигатора ориентируешься? Второй день!
- Забыл, что я в геолого-разведывательную с отцом ходил?
- Ходил. Один раз. В девять лет.
- Он многому меня тогда научил. Не ссы, Вовка!
Подошёл к концу второй день пути.
- Заблудились! - констатировал Вовчик и направился к мелькнувшей среди ельника круглой ровной полянке. - Ставь палатку, геолог хренов, я жратвой займусь.
Разбили лагерь, поужинали. Прямо над головой висела полная луна, её мягкий свет проникал сквозь лапы вековых елей. Спать не хотелось. Друзья курили, травили байки у догоревшего костра и жалели, что бросили в машине гитару.
Ветер изменил направление и донёс из глубины леса еле слышные протяжные звуки. Вовчик оборвал на полуслове рассказ, напружинился и с тревогой потянулся к ружью.
- Ну что, Сеня, экспедиции хана. Это волки.
Сеня тоже весь подобрался, прикрыл глаза и долго, сперва напряженно, потом с явным наслаждением принюхивался.
- Это не волки. Это собаки на луну воют. И дымом печным пахнет. И даже, кажется, пирожками. Там деревня, Вовка! Живём!
На следующий день подошли к деревне.
Ближайшие к лесу участки пришли в запустение, избы и сараи вросли в землю и затерялись в малине и еловой поросли, но две улицы имели обитаемый и благополучный вид.
Из крайнего двора, виляя хвостом, выскочила лохматая сторожевая псина, следом за калитку вышла хозяйка: пухленькая розовощёкая старушка.
Поздоровались. Старушка упёрла руки в боки, оглядела пришельцев и хитро прищурилась.
- Значит, это ваш тарантас в тайге валяется? - обратилась она к Сене, как к старшему, на удивление молодым и задорным голосом.
- Уазик? Чёрный? Наш! А откуда вы знаете?
- Шурка соседский с дружками ещё вчера вашу машину нашёл. Все каникулы шастают, где надо и где не надо... Аксинья Фёдоровна, - опомнившись, представилась хозяйка гостям, - свои тёткой Аксиньей кличут, у нас тут по-простому.
- Сеня.
- Вова.
- Очень приятно! Давно в наших краях путешествуете?
- Недели три, но ездим не первый год. Правда, в такую глухомань первый раз забрались. - Улыбнулся Сеня. - Красотища у вас!
- А вы проходите в избу, ребята. Отобедаете, чем бог послал. Вечером баньку затопим, на ночь устрою вас на сеновале. А наши пострелята вам завтра и дорогу покажут, и машину помогут вытащить. У соседей трактор есть.
Бог послал ржаной каравай с пылу с жару, чугунок наваристых щей, печёной картошки с маслом и укропчиком, козьего сыра, хрустких свежих огурчиков и ядрёного квасу. Тётка Аксинья без устали сновала по дому и, когда гости налопались до отвала, поставила на стол самовар и вынула из печи большой пышный пирог с курятиной и белыми грибами, от которого шёл такой божественный аромат, что мужики закатили глаза.
- Тётьаксинья! - обалдело вытаращился на пирог Вовчик. - Когда ж вы успели?
- Это у вас, городских, времени нет, - ласково улыбнулась хозяйка, - а мы тут всё успеваем.
- Присядьте с нами, Тётьаксинья, - взмолился Сеня. - Неудобно как-то без хозяев за столом сидеть…
- Это почему ж без хозяев-то? - осведомился тоненький дребезжащий голос, и на печке послышалось шебуршание.
- Проснулся, лодырь… Иди обедать! Пирог твой любимый поспел! Да посиди с гостями, стыдно за полдень на печи-то валяться. Вы уж простите, ребята, у меня ещё огород не полот.
Тётка Аксинья ушла на двор. С печки слез дряхлый тщедушный дед, старомодно поклонился гостям, огладил седую бороду, и поковылял к столу.
Сеня с Вовкой кинулись было довести деда под ручки, но тот молча указал им корявым перстом на лавку. Мужики неловко поклонились в ответ и вернулись за стол.
Дед был древний и на вид совсем немощный, но с удивительно молодыми яркими голубыми глазами. Под его пронзительным озорным взглядом Сеня с Вовкой смутились и принялись за пирог, не зная, как начать разговор.
- Тётьаксинья… Аксинья Фёдоровна, - громко и чётко проговорил Вовчик деду в ухо, - дочка ваша?
Дед хмыкнул, дожевал кусок пирога, налил себе чайку, сунул за щеку сахар и с интересом уставился на Вовку.
- А ты чего орёшь-то как резаный? Я ж, поди, не глухой.
- Простите, пожалуйста… - окончательно смутился тот. - Меня Вовой зовут. Это вот Сеня. У нас машина в грязи заглохла километрах в сорока от вашей деревни. Хотели к дороге выйти, позвать людей на помощь и заблудились. Но вы, наверное, сами всё слышали...
- Слыхал, отчего ж не слыхать. - Кивнул дед. - Звать меня Пафнутий Кондратьич. Аксинья - втора жена мне. Первая давно померла, а дети выросли и в город убёгли. Чем вам в городе том намазано - ума не приложу... Отстроил я, значится, себе нову избу, старая уж никуда не годилась, да и взял в жены молодуху. Я шестидесяти годков отроду здоровый мужик был, а без бабьего тепла, чай, и в новом доме околеть можно.
- Я тоже женат, двое мальчишек у нас растут, - подхватил Вовчик. - А Сеня - убеждённый холостяк. Познакомились мы с ним пять лет назад на автопробеге в Казахстанских степях, теперь каждое лето на свой страх и риск колесим вдвоём по Сибири: скромный учитель музыки из Самары и гений инженерной мысли, гражданин мира, по прописке - клятый москаль…
- Какой же я москаль, если все мои предки сибиряки? - заржал Сеня. - Живу в Москве, а родился и вырос в Ирбите, недалеко от Тюмени.
- И то дело, - согласился дед Пафнутий. - Земляки, значится. Тута все земляки, Сибирь-то вона кака большая. Мы люди простые, крестьянствуем помаленьку. А прадед мой по отцу, ненец, жил в тундре за самым полярным кругом. Говорять, первый среди оленеводов шаман был. И другой прадед, что по матери, тоже пришлый был - казак с Полтавщины. Тот кузнечное дело хорошо знал.
- А не Вакула ли его звали? - поддел Вовчик.
- Мож, и Вакула, кто ж его знат, - согласился дед Пафнутий.
- Так его же Гоголь для своей сказки выдумал, а на самом деле никакого Вакулы нет.
- Да как же нет? - возмутился дед и звякнул чашкой о блюдце. - Ведь я-то - есть!
Крыть было нечем.
Сеня достал из рюкзака бутылку дорогой водки и неуверенно поставил на стол.
- Давайте, за знакомство, что ли? Выпьешь с нами, дедуля? Если хозяйка твоя ругаться не будет…
- Что ж с приличными людями не выпить? А бабье дело десятое - сюды соваться…
Дед прошаркал в угол и вернулся с тремя гранёными стаканами.
- Это какое ж моё десятое дело? - в открытом окошке возникло круглое румяное лицо тётки Аксиньи. - Ах, вот оно что!
- Мы, хозяюшка, совсем по чуть-чуть - за встречу, - растерялся Сеня. - Мы же не алкаши какие. И взяли-то на всякий случай. Можете рюкзаки проверить - у нас больше нету. А водка хорошая, вы не бойтесь!
- А чего мне бояться? Пейте на здоровье, коли в удовольствие да на сытый желудок. - Аксинья вошла в дом, подошла к мужу и сурово сдвинула брови. - Ты мне лучше скажи, когда ты чертей будешь гонять, дармоед несчастный?
- Опять за своё, - осерчал дед Пафнутий. - Раскудахталась…
- Они ж мне ночью всю избу разнесут!
- Так луна полная, что ж ты хошь от них? А я, по-твойму, в тверёзом уме их гонять должон? Мешають они тебе, так поставь, будь добра! Не жмоться!
- Так вот же тебе поставили! - тётка Аксинья сунула бутылку мужу под нос.
Дед Пафнутий грозно поднялся из-за стола.
- Так то ж на троих! Что ж я - со стакана водки тебе чертей гонять буду? Что ж ты меня перед людями позоришь? Вот дура баба! Тьфу!
Тётка Аксинья обиженно поджала губы и выкатилась из избы.
- А что, дедуль? - фыркнул Вовчик. - Ты, видно, мастак за воротник закладывать. Некоторые, вон, и с одной рюмки чертей гоняют…
- Смешно дураку, что лоб на боку! - беззлобно огрызнулся дед Пафнутий и махнул рукой. - Разливайте, ребяты! Там поглядим, кто тут кого гонять будет.
Под благоуханный пирог мужики мигом приговорили бутылку водки. Потом нарубили хозяевам запас дров на месяц вперёд, затопили баньку, попарились вместе с дедом. Вечером, довольные и умиротворенные, все трое сидели на завалинке, любуясь закатом.
Дед Пафнутий извлёк из кармана штанов пригоршню жареных семечек и привычно лузгал их редкими кривыми зубами. Сеня с Вовчиком закурили.
- Слышь, дед? - вспомнил Вовчик. - Зачем тебя жена заставляла чертей гонять? Странные у вас шутки…
- Так расплодилось их тута - тьма тьмущая. Озорничають - спасу нет. А бабы-дуры с дитями пужаются… Каки уж тут шутки!
- Кто расплодился? Кого пужаются? - вышел из блаженного забытья Сеня.
- Чертей, знамо дело! Кого ж ещё! - удивился непонятливости гостей дед Пафнутий.
- А черти какие? Зелёные? - Вовка подавился смешком и ткнул товарища локтем в бок.
- Почто ж зелёные? Самы, что ни на есть, обычные черти. - Растерялся дед. - Что ж вы, городские, забыли, как черти выглядят?
- И давно они расплодились? - не унимался Вовка.
- Годков через десять после войны, кажись. Ещё Нюрка, первая жёнка, жива была. Как-то раз летом, значится, напала на наши посевы кака-то тля да весь будущий урожай смела подчистую! Потом, глядь - а она уж и тайгу жрёть! Вместо елок одни тырчки по лесу торчат! Ездили наши мужики в район, просили спецалиста прислать, чтобы от мора спас. С району приехал агроном и привез от этой тли средство, серенький такой порошок…
- Инсектицид, - вставил свои две копейки Вовка.
- Ситицид, агась… Цельный месяц ентот порошок с самолётов на нас распыляли. Воняло - страсть! Но молодцы, всю тлю извели. Сгинула с концами, проклятая. Одна только беда - от ситицида ихнего вместе с тлёй все анделы в наших краях повывелись.
- Кто повывелся? - переспросил Сеня, пытаясь прикурить сигаретный фильтр.
- Анделы! - сокрушённо повторил дед. - Гляжу как-то с утречка, а они летять, бедненьки, кто куды, плачуть, ручки белы заламывають да лапотки на ходу теряють. Шибко им плохо, видать, с ентого порошка было.
- Дед, ты о чём? - изумился Вовка. - Какие лапотки?
- Вот же долдон бестолковый! - вспылил Пафнутий.
- Простите, ангелы были с крыльями и с нимбом над головой? - осторожно поинтересовался Сеня, чтобы разрядить обстановку.
- Крылья-то у их, верно, больши да красивы, как у голубков. А нимб - так, названье одно, будто пушок на бошечках. Сами маленьки таки, не боле кошки. Раньше-то, говорять, больши были - с человека и боле. И толку-то людям с ентой мелочи теперь пшик - одно мельтешенье.
- То есть, у вас водились ангелы - размером с кошку, с крыльями и нимбом над головой? И все они вымерли в результате борьбы советских агрономов с насекомыми-вредителями, так? - уточнил Сеня.
- Так, да не так, - насупился дед Пафнутий. - Им одно талдычишь, оне другое… Говорю ж тебе: не мёрли они, а бёгли как оглашенные! И ни единого андела с той поры в наших краях не видали. Наделал делов ваш ситицид.
- Раз не мёрли, значит, это не инсектицид, а репеллент, - оживился Вовка. - И что дальше?
- Как что? Да чему ж вас в школе учуть? - оторопел дед, и тут же терпеливо, как маленькому, принялся объяснять. - Называтся оно - биологическо равновесие. Чтобы всех тварей было поровну, значится, и тех, и других. А ежели одних станет мене, то других - что? Боле! Вот ежели кошек всех истребить, то начнут крысы плодиться. А ежели анделов истребить али прогнать - то черти. Как-то так анделы делають, что чертей при них боле, чем надо, не становится. Жруть они их, что ли, или стращають, кто знат… А когда чертей много, так и спасу от них нет: хулиганють всяко, спать не дають. То горох по полу рассыплють, то мышь дохлую в сапог подкинут, то штанины узлом завяжуть, что ноги в них спросонья не сунешь. Но большого вреда от них нетуть - теперешний чертяка мелкий пошёл.
- Расскажи, как ты их гоняешь? - зачарованный Вовчик впал в детство и дёргал дедушку за рукав.
- Как-как? Как ты курей гоняшь, когда оне в дом зашли да по столу ходють? Али козла, который в огороде ботву жрёть? Так вот и чертей гоняють: пошибче, разве, да позабористей. Эх вы, городские… - ухмыльнулся дед Пафнутий в пушистую бороду.
Солнце опускалось все ниже. Душный июльский зной постепенно сменялся чем-то, отдалённо напоминающим прохладу.
Тётка Аксинья подоила вернувшуюся с пастбища скотину, загнала в подклеть неугомонных кур, сняла с верёвок высохшее белье и ушла в дом готовить ужин.
В хлеву возмущённо заверещал придавленный свиньёй поросёнок. На соседней улице лениво брехали собаки, в лесу запели ночные птицы, кузнечиков на посту сменили сверчки. Под ногами сновали бесчисленные полевки, за которыми бесшумно охотились кошки, летучие мыши стаями носились в воздухе. Вылезло из канавы и прошлёпало в сторону огорода семейство жаб. Проползла и спряталась под колоду пёстрая змейка.
- Надо же, сколько здесь всякой живности, - удивился Вовчик, подбирая ноги, чтобы ненароком не прищемить кому-нибудь хвост.
Сеня блаженно щурился от попавшего в глаза сигаретного дыма.
Солнце зашло за горизонт, на другом краю небосвода медленно всходила огромная сияющая луна. Собаки как по команде прекратили тявкать и протяжно завыли. Малознакомые звуки леса и деревни становились всё загадочнее: посвистывание и попискивание сменялись скрипом и клёкотом, мычание превращалось вдруг в тихий плач, а шипение и квохтанье становились похожими на замогильный шёпот и противный тоненький хохоток…
- В бане я угорел, что ли? - вслух подумал Вовка, прислушиваясь и мотая башкой. - Вот тебе и вечера на хуторе близ Диканьки.
- В полнолуние всякое случиться может, - страшным голосом подыграл Сеня.
И тут же в избе что-то грохнулось, посыпалось, покатилось, зазвенела бьющаяся посуда, следом раздался слоновий топот, шлепки веника по стенам и внезапно прорезавшийся командный бас тётки Аксиньи:
- Убирайтесь отсюдова к едреней фене! Черти окаянные! Чтобы вам пусто было!
- Пойдём, что ли, в дом, ребятки? - как бы между прочим предложил дед Пафнутий.
Уже на пороге избы у Вовчика появилась смутная догадка, что заполонившая двор живность, которая мелькала сейчас за его спиной - не совсем мыши.
В доме царила разруха: среди раскатившихся по углам чугунков валялись осколки крынок и плошек, рассыпанная зола из печи перемешалась с мукой и какой-то готовой, ещё исходящей паром, снедью. Тут же в луже молока сидела обессилевшая тётка Аксинья, с рваным мешком из-под муки на растрёпанной голове и сломанным веником в руке.
Стараясь ускользнуть за пределы видимости, по стенам и потолку, по столам и лавкам во все стороны сновали чёрные тени: странные существа подозрительных очертаний. Самое большое из них было размером с кошку.
Вовчик оторопел, волосы у него на голове стали дыбом.
- Вы не ушиблись? Дайте, я помогу! - Сеня кинулся поднимать хозяйку. - Не беспокойтесь, мы сейчас приберём тут… Да что же это такое!
Сеня заметил, наконец, странное шевеление за печкой и отпрянул в сторону. Отпрянув, он нечаянно наступил на странное существо, замешкавшееся у него под ногами. Существо жалобно завопило и сгинуло.
- Что это за херня? - вытаращил глаза Сеня. Вовчик потерял дар речи.
- Черти, - всё так же спокойно и несколько обиженно ответствовал дед Пафнутий.
- Да какие черти, мать вашу? Взрослые же люди! - убеждал сам себя Сеня.
- Ишь ты, как разыгрались! - в умилении покачал головой дед.
- Распоясались! - эхом повторила хозяйка, отряхивая подол.
- А шустры-то каки! Хорошо им, раздольно - летом-то!
- Всё! - подытожила тётка Аксинья и полезла в подпол. - Сил моих больше нет терпеть!
Через пять минут она вылезла из подпола с десятилитровой бутылью прозрачного как слеза самогона и бухнула её на стол.
- Делай, что хошь, только чертей мне из деревни выгони! Всех до единого! А я у Марфутки пока побуду. Смотреть тошно, как ты с ними сюсюкаешь - что тверёзый, что пьяный…
Дед с отсутствующим видом изучал ноготь на согнутом указательном пальце правой руки. Тётка Аксинья быстро собрала на стол нехитрую закусь, переоделась в чистое платье и, не убравшись в доме, исчезла за дверью.
- Бл! Бл! Бл! - заикался Вовчик, показывая трясущейся рукой на суетящиеся под потолком чёрные тени.
- Поужинаем, что ли, ребятки? - снова как бы промежду прочим поинтересовался Пафнутий. - Да самогончику жахнем, ась? Потом, глядишь, и до чертей дело дойдёть…
Найдя стаканы разбитыми, дед достал из-за печки видавшие виды алюминиевые кружки и привычной хозяйской рукой, словно бутыль ничего не весила, до половины плеснул в них самогона. Нарезал луковицу и сало, подвинул на середину стола солёные огурцы и квашеную капусту.
- Ну, мужички! Вот теперича - за знакомство! С водкой вашей, с городской, каши не сваришь…
Выпили залпом, закусили, разлили по новой. Дед Пафнутий выключил электрический свет и зажёг свечку.
- Пущай поиграють, - кивнул он на копошащихся по углам странных существ, - им в темноте попривычней.
Гости пропустили замечание мимо ушей и решили больше не вдаваться в подробности, кого именно хозяин имел в виду.
Первая порция самогона захватывала дух и вышибала слезу, вторая - успокаивала сердце, третья - проясняла сознание. Постепенно у Сени перестал дергаться глаз, а к Вовчику вернулся дар речи. Потекла неспешная застольная беседа.
Осоловевшие гости перестали шарахаться от бегающих по стенам теней, а непонятные существа, видя, что их не боятся, стали вести себя гораздо спокойней: устроили возню в тёмных углах и лишь изредка незаметно подкрадывались к чужакам и с интересом обнюхивали их обувь.
Только самые маленькие существа бесстрашно шуровали в брошенных под лавкой рюкзаках, но гости, не сговариваясь промеж собой, решили, что это мыши. Дед Пафнутий разговаривал с подбегающими к нему мышами и кормил их с рук крошечными кусочками сала.
- Слышь, дед? - начал Вовчик заплетающимся языком. - Я всё понял! Не при чём тут твой ли-пи-ри… пи-ри-ли… ри-пи-лент. Ты же сам тут… это… антисанитарию развёл! Кормишь их, вот они и вьются вокруг тебя… твои ангелы…
- Цыть, дурья башка! - дед беззлобно погрозил ему пальцем. - Много ты понимашь!
Когда треть бутыли опустела, дед стукнул кулаком по столу и резко поднялся. На ногах он стоял на удивление крепко, взор его был сосредоточен и ясен. Мужики очнулись и почтительно воззрились на хозяина, а снующие по избе существа замерли и подозрительно принюхивались.
- Отдохнули, а теперь и за работу пора. Надоть до рассвета успеть. С нашего двора и почну, пожалуй, - заключил дед и решительной походкой направился во двор.
Сенька с Вовкой, заинтригованные, поплелись следом и плюхнулись на завалинку.
Дед Пафнутий вышел на середину двора, покряхтел, прокашлялся, будто бы прочищая горло, потёр руки, чуток размялся, немного походил, огляделся по сторонам, будто ища кого-то, потом стал медленно раскачиваться и тихонько напевать на незнакомом, каком-то нечеловеческом языке. Звал, подбадривал, уговаривал и ругал - не то себя, не то чертей, которых собирался гонять.
Внезапно перейдя на некое подобие рэперского речитатива, дед Пафнутий стал топтаться на месте, высоко поднимая ноги и плавно взмахивая руками, пока не впал в некое подобие транса. У зрителей на завалинке начали было слипаться глаза, но дед принялся наращивать темп: движения его становились всё энергичнее, а в речи появились резкие и пугающие звериные звуки. Через пару минут Сеня с Вовкой, протрезвев от изумления, наблюдали фантастическую пляску деда Пафнутия.
Старик на бешеной скорости вращался вокруг своей оси, выкидывая какие-то совершенно невообразимые - даже для молодого и тренированного человека - коленца с элементами ритуальных индейских танцев и цирковой акробатики. При этом казалось, что фигура деда увеличилась до необъятных размеров и заняла собою всё видимое пространство.
Дикий танец сопровождался не менее диким саундтреком, состоящим из завываний, рыков, криков, хрипов, стонов, визга и прочих душераздирающих звуков, из которых голливудские мастера спецэффектов собирают голоса своих монстров. Постепенно какофония превратилась в некое подобие утробной речи, безжалостно рвущей барабанные перепонки и выворачивающей нутро. Неясный (для гостей) смысл дедова послания был явно не совместим с жизнью странных существ: из всех углов и щелей выскакивали чёрные тени и в панике уносились прочь, вереща так истошно, будто их сжигали живьём.
Когда дед Пафнутий начал метать громы и молнии, а потом самую малость сдвинулся с места, мужики ринулись в дом, заперли на засов все двери, залезли на печку и впали в ступор.
Первым с печи слез Сеня, подошёл к столу и налил полные кружки самогона. Горлышко бутылки дробно позвякивало о края кружек, заглушая морзянку Вовкиных зубов. Выпили молча, залпом.
Постепенно сполохи и звуки удалились, но не стихали ни на секунду, а лишь возникали с разных сторон - дед Пафнутий смерчем носился по родной деревне.
Через полтора жутких, показавшихся вечностью часа, за время которых бутыль опустела наполовину (хотя самогон мужиков больше не брал), вернулся дед Пафнутий - страшно довольный и помолодевший лет на пятьдесят. Глаза его горели огнём, а левая рука бережно придерживала что-то за пазухой.
Рассвело. Хлопнули двери в сенях, с подоткнутой юбкой, закатанными рукавами и ведром воды вошла тётка Аксинья, начала прибираться. Судя по виду, она тоже провела бессонную ночь. Хозяйка собрала осколки посуды, подмела сор, отжала над ведром тряпку, наконец, исподлобья оглядела собравшихся.
- Явился, герой! А вы так тут и сидите, горемычные? Шли бы на сеновал спать, авось там не сильно напакостили. Проводил бы ты их, Кондратьич…
Вдруг она выпрямилась и с ног до головы окинула мужа подозрительным взглядом.
- Ой, в боку чего-тось закололо, Аксиньюшка! Ослаб совсем! - дед Пафнутий сильнее прижал руку к груди, жалобно застонал, опёрся второй рукой о стол и сполз на лавку, - чайку бы горяченького испить… - и словно спохватился. - Али молочка!
- В боку! Закололо! Молочка ему! - тётка Аксинья бросила тряпку под ноги и подпёрла мокрыми руками крутые бока. - Опять одного на развод оставил, окаянный! Он же, паразит, житья мне не даст! Всё хозяйство с ног на голову перевернёт! А к зиме кодлу свою из лесу да с болота сюда привадит! Опять будет нечисти полон дом!
- Так маленькой же совсем. Жалко его бросить-то - на произвол судьбы.
Дед Пафнутий бережно достал из-за пазухи крошечное беспомощное существо, похожее на летучую мышь. У существа было вострое рыльце, большие уши, маленькие тупые рожки, пятипалые передние лапки с длинными острыми коготками, задние лапки с аккуратными раздвоенными копытцами, перепончатые и слабеньки пока крылья и длинный хвост с кисточкой на конце.
- Вон какой, глядикась! - похвастался дед находкой перед гостями.
Сеня с Вовкой как по команде отвесили челюсти.
- Ах ты, боже мой! - всплеснула руками тётка Аксинья и с детским любопытством уставилась на найдёныша.
- Потерялся в суматохе, перепужался до смерти. Убёгнуть к своим ещё не могёть сам, а без няньки с голоду пропадёть, - ласково заворковал дед Пафнутий, почёсывая пузо жуткому существу, - а я его молочком выкормлю. С пипетки. Потом уж и мясца свежего пущай поест. Чай, не разоримся с такой малютки…
- Бррр, пакость какая! - опомнившись, передёрнула плечами Аксинья. - Мясца ему, кровопийце!
Она деловито подошла к ведру и подобрала тряпку.
- Отнеси его в сарай и запри в клетку! Чтобы духу его в избе не было! И гони его в шею, как подрастёт да жрать сам научится! Хоть бы пару годков дал мне пожить спокойно без всякой дряни…
Мужики обогнули дровяной сарай и прокрались в остывшую баньку.
Сеня нёс недопитую бутыль самогона, Вовчик - завёрнутую в холстину закуску и кружки, а дед Пафнутий придерживал на груди крынку и маленький пищащий шевелящийся свёрток.
Сели в предбаннике. Сеня разлил самогон по кружкам. Вовчик по-крестьянски покромсал на груди хлеб и раздал собутыльникам: первый ломоть положил деду, второй Сене, третий себе. Поскрёб в затылке, отщипнул от оставшейся краюхи кусочек мякиша и положил его рядом с дедовым ломтем.
- Ну, будем! - коротко напутствовал дед, и мужики, дружно крякнув, опрокинули кружки, содержимое которых давно уже вызывало одно только недоумение.
- Это что ж, мы, получается, до чертей с тобой допились? - удивился Вовчик.
- Так водка здесь не причём. То ж чутьё особо надо иметь. А если слабенько оно у тебя, чутьё-то, надобно его развивать. Ты ж на скрипочке не с рожденья, поди, играшь? Так и тут. А в нашей деревне многие чертей да анделов видять. А я ещё и речь ихнюю сызмальства разумею. Потому и гоняю, что сказать могу по-ихнему, куда им пойтить да как сгинуть.
- А кто тебя, дедушка, чертей гонять научил?
- Никто. Хотя тут как раз без водки не обошлось. Выпивали мы раз с тестем, а жена взъелась на весь белый свет, уж больно её черти тогда достали. В ихней-то деревне такого безобразия отродясь не было. Значится, кроет нас Аксиньшка благим матом, ажно уши закладыват, а тут бесёнок возьми да и сунься мне под руку, ну я бутыль-то с остатками самогонки и опрокинул. Осерчал, да разогнал всех к чёртовой бабушке. На тверёзую голову пробовал гонять - не выходить! Запал не тот!
- Ведь не первого уже нянчишь? - усмехнулся Сеня, глядя, как дед кормит своего питомца из пипетки парным молочком.
- Не первого, - усмехнулся в ответ дед Пафнутий. - Люблю я бесенят. Зря их люди от себя гонють. Они ж не злые, шалят только. Так большой разве от ихней шалости вред? Ну быват ещё, правда… это… кровушки попьют. У коровки зимой, когда шибко голодно. Так ведь редко! И много ему надоть, малютке, той кровушки-то, сам посуди?
Сеня многозначительно кашлянул.
- Летом-то они что кошки - пичужку мелку сожруть, али мышь. Тараканом, опять же, не брезгують. Хозяйству от ентого сплошная польза!
- Вот Тётьаксинья говорит - на развод, - задумался Вовчик, - А как они, дедушка… это самое?
- Эх ты, дурья башка! - хохотнул дед. - Дык, как все твари, так и оне! Подрастёть, окрепнеть, кровь у него заиграт, он и побёгнеть подружку себе искать - среди лесовых, али среди болотных. Потусторонни твари промеж собою легко ладють. Найдёть пару себе, обратно воротится. В родные места их тянет, а, мож, ко мне привыкають, кто знат. Скоро у них детки народются. Детки подрастут, а там, глядишь, пришлых чертей занесёт в деревню - анделов в округе нетуть, нечисти тут раздолье. Ну и пошло-поехало! Через годок, глядь, сызнова гонять надоть…
Накормленный и завёрнутый во фланелевую тряпицу чертёнок сонно таращился за окно блестящими выпуклыми глазищами, - чёрными как прошедшая ночь, с вертикальными огненными зрачками, - и уминался в дедову бороду когтистыми лапками.