Архитектура и креаклиат
Оригинал взят у ar_chitect в Судный день
Григорий Ревзин опять гениально жжот.
Я смеялся. Не могу не процитировать:
"Жуткая история, между нами говоря. Ведь это значит, что архитектурное начальство, если говорить объективно, сообщество, как они сами о себе говорят, или мафия, как про них говорят другие, совершенно потеряло авторитет. Крайне прискорбная ситуация, потому что как же так жить? Если три президента союза говорят, что с колоннами нельзя строить, и президент академии тоже, а их не слушают, то как же тогда? Это полное наплевательство на мнение профессионалов".
"Вероятно, в этом их прелесть, и даже жалко, что они так безнадежно устарели. По счастью, одну позицию оставшимся в меньшинстве архитекторам в жюри отвоевать удалось. В рекомендации жюри вписано пожелание победителю «отказаться от прямого использования форм архитектуры прошлого». Это все равно как предложить написать «мороз и солнце, день чудесный», отказавшись от употребления избитых выражений «мороз», «солнце» и «чудесный день». Забавно, когда люди в здравом уме пишут такую чушь в официальном документе и под этим подписываются.
Но, несомненно, это именно та позиция, отталкиваясь от которой, как от трамплина, наши архитекторы вновь обретут уважение власти, общества, авторитет и культурное значение".
Смеялся я еще, прочитав первый комментарий.
Его написал широко известный в узких кругах архитектор busl. В своем блоге он даже написал целый осуждающий "стилизации" пост про победивший конкурсный проект (с тэгом "ходит дурачок по лесу"). Я давно хотел показать одну его работу (прошлого года!), и вот, видимо, настал момент.
Ну что же - функционализм как бы рулит. Как бы ничего лишнего, все как бы работает. Цельный образ. Экспрессия. Смелая игра как_бы_врезающихся_друг_в_друга_объемов. Абсолютно новое (раньше такого никто не делал). Пусть криво, зато без стилизаций, это главное)))
Григорий Ревзин, как уже было подмечено, умеет находить точные слова. Я давно пишу о том, что все, кто называет такие проекты, как у М. Атаянца, "стилизациями", "рабским копированием форм прошлого", попросту применяют двойные стандарты. Им можно рабски копировать формы прошлого - столетней давности, это достойное занятие, это актуально, модно, за это уважают коллеги. А чтобы не слишком давила конкуренция со стороны тех, кто не зажимает себя в рамки модернизма (тем более, что традиционная архитектура народу нравится), нужно объявить именно все остальное рабским копированием, наделить самыми пугающими чертами - нетворческостью, пошлостью и далее в зависимости от фантазии и текущих проблем критикующего.
Все это понятно давно. Очень изящно это показал Л. Крие:
Ну и еще цитата:
"Современная архитектура - наглядный тому пример. В течение трёх тысячелетий европейские зодчие смотрели на опыт своих предшественников, с уважением относясь к храмовой архитектуре древних, совершенствуя их язык и адаптируя его к европейскому ландшафту, делая последний изысканно разнообразным, ярко запоминающимся, а главное - человечным.
Затем на сцену вылез Ле Корбюзье. Его план предполагал разрушение Парижа к Северу от Сены и заключение людей в стеклянные коробки. Вместо того, чтобы изолировать этого шарлатана как опасного маньяка, которым он, вне всякого сомнения, являлся, мир архитектуры начал прославлять его как провидца, с энтузиазмом адаптировав новую архитектуру, которую тот пропагандировал (несмотря на то, что это вообще была не архитектура, а пособие по подвеске стекла и бетона на стальную конструкцию), убеждая мир в том, что нет более нужды постигать опыт древних. Так зарождался модернизм.
Шаг за шагом модернисты начали захватывать архитектурные институты и гасить в каждом из них светочи традиционных знаний: это был их «проект». Студенты-архитекторы перестали изучать особенности естественных материалов, грамоту профилей и орнаментов, ордерную систему и свойства светотени. Их перестали учить, как рисовать фасады, колонны, тень на архитраве и человеческую фигуру. Их заставили забыть, как компоновать функцию позади фасада - Корб «не делал фасадов» - в еще меньшей степени их учили тому, как следовать «красным линиям» или встраивать здание в гармонии с окружением и линией горизонта. Единственный навык, который не запретили модернисты, ограничивался пределами кульмана: черчение разрезов, изображающих этаж за этажом в пределах стального каркаса, упрямо нарушающего гармонию того несчастного города, на голову которого эта конструкция сваливалась. А затем, когда эти самые здания приземлились в наших городах (поскольку модернистская пропаганда инфицировала и градостроительство), они разрушили силуэты застройки и всякую другую мыслимую красоту дырками своих безликих корпусов, зияющих из пробоин в городской ткани. Эти сооружения ненавидели все, кроме архитекторов, которые их строили, и нескольких мега-маньяков, которые их заказывали. Но даже последние предпочитали жить подальше, как правило, в георгианских домах, выстроенных именно по тем канонам, против которых они боролись. А между тем, простых рабочих вымели с их родных улиц и запихнули в санитарные накопители - стерильные башни новостроек, в соответствии с инструкциями Корба. Это была блестящая идея, уничтожившая город как жильё, убившая дух его обитателей и открывшая населению «счастливый» новый мир ненависти, одиночества и вандализма.
Именно такая ситуация существовала в шестидесятые годы, в момент, когда Куинлиан Терри стал студентом Архитектурной Ассоциации. Там он посещал лекции, показывающие, как переводить коллективистскую пропаганду душевнобольных в недоразвитые аксонометрические чертежи. Настоящий рисунок, настоящее созерцание, настоящее изучение и настоящее моральное осмысление пришлось постигать за пределами школы. Принявший христианство, которое научило его подвергать сомнению самообслуживающие догматы, на которых его воспитывали, включая догматы модернизма, Терри вознамерился учиться всему тому, что его профессия ему запрещала, совершая паломничества к великим памятникам европейской архитектуры, рисуя с натуры детали сельских церквей, изучая простые улицы наших, всё еще не изуродованных городов, да и, вообще, осваивая все те знания, которые необходимы архитектору, если он хочет гармонично дополнять контекст, а не разрушать его ради привлечения внимания к своему искусству.
Излишним было бы говорить о том, что дипломный проект Терри был провален членами дипломной комиссии. Будучи настроен сатирически, он подал на рассмотрение новый гротескно-спесивый модернистский проект, который и был принят.
Уоткин рассказывает историю тихого служения Терри в стране, где модернисты продолжают осуществлять диктаторский контроль над архитектурной профессией и подавлять инакомыслие. Его постройки либо не освещаются в архитектурной прессе, либо являются предметом безапелляционного критиканства, концентрирующегося на их якобы «стилизации под старину», то есть на понятии, которое, даже, если и воспринимать его всерьёз, подводит под подозрение всю архитектуру, начиная с Пантеона и кончая Парламентом. Это понятие было поднято на щит в качестве универсального критиканского инструмента людьми, давшими обет, что шепот прошлого никогда не будет снова слышен в наших городах.
Для модернистов чинить препятствия возрождению классической традиции - это вопрос жизни и смерти. Однажды, когда общество, наконец, осознает, что классические здания не только более прекрасны, менее претенциозны и оскорбительны для окружающих, чем их модернистские конкуренты, но и более экономичны, долговечны и адаптируемы к меняющимся потребностям человека, модернисты останутся без работы".
Григорий Ревзин опять гениально жжот.
Я смеялся. Не могу не процитировать:
"Жуткая история, между нами говоря. Ведь это значит, что архитектурное начальство, если говорить объективно, сообщество, как они сами о себе говорят, или мафия, как про них говорят другие, совершенно потеряло авторитет. Крайне прискорбная ситуация, потому что как же так жить? Если три президента союза говорят, что с колоннами нельзя строить, и президент академии тоже, а их не слушают, то как же тогда? Это полное наплевательство на мнение профессионалов".
"Вероятно, в этом их прелесть, и даже жалко, что они так безнадежно устарели. По счастью, одну позицию оставшимся в меньшинстве архитекторам в жюри отвоевать удалось. В рекомендации жюри вписано пожелание победителю «отказаться от прямого использования форм архитектуры прошлого». Это все равно как предложить написать «мороз и солнце, день чудесный», отказавшись от употребления избитых выражений «мороз», «солнце» и «чудесный день». Забавно, когда люди в здравом уме пишут такую чушь в официальном документе и под этим подписываются.
Но, несомненно, это именно та позиция, отталкиваясь от которой, как от трамплина, наши архитекторы вновь обретут уважение власти, общества, авторитет и культурное значение".
Смеялся я еще, прочитав первый комментарий.
Его написал широко известный в узких кругах архитектор busl. В своем блоге он даже написал целый осуждающий "стилизации" пост про победивший конкурсный проект (с тэгом "ходит дурачок по лесу"). Я давно хотел показать одну его работу (прошлого года!), и вот, видимо, настал момент.
Ну что же - функционализм как бы рулит. Как бы ничего лишнего, все как бы работает. Цельный образ. Экспрессия. Смелая игра как_бы_врезающихся_друг_в_друга_объемов. Абсолютно новое (раньше такого никто не делал). Пусть криво, зато без стилизаций, это главное)))
Григорий Ревзин, как уже было подмечено, умеет находить точные слова. Я давно пишу о том, что все, кто называет такие проекты, как у М. Атаянца, "стилизациями", "рабским копированием форм прошлого", попросту применяют двойные стандарты. Им можно рабски копировать формы прошлого - столетней давности, это достойное занятие, это актуально, модно, за это уважают коллеги. А чтобы не слишком давила конкуренция со стороны тех, кто не зажимает себя в рамки модернизма (тем более, что традиционная архитектура народу нравится), нужно объявить именно все остальное рабским копированием, наделить самыми пугающими чертами - нетворческостью, пошлостью и далее в зависимости от фантазии и текущих проблем критикующего.
Все это понятно давно. Очень изящно это показал Л. Крие:
Ну и еще цитата:
"Современная архитектура - наглядный тому пример. В течение трёх тысячелетий европейские зодчие смотрели на опыт своих предшественников, с уважением относясь к храмовой архитектуре древних, совершенствуя их язык и адаптируя его к европейскому ландшафту, делая последний изысканно разнообразным, ярко запоминающимся, а главное - человечным.
Затем на сцену вылез Ле Корбюзье. Его план предполагал разрушение Парижа к Северу от Сены и заключение людей в стеклянные коробки. Вместо того, чтобы изолировать этого шарлатана как опасного маньяка, которым он, вне всякого сомнения, являлся, мир архитектуры начал прославлять его как провидца, с энтузиазмом адаптировав новую архитектуру, которую тот пропагандировал (несмотря на то, что это вообще была не архитектура, а пособие по подвеске стекла и бетона на стальную конструкцию), убеждая мир в том, что нет более нужды постигать опыт древних. Так зарождался модернизм.
Шаг за шагом модернисты начали захватывать архитектурные институты и гасить в каждом из них светочи традиционных знаний: это был их «проект». Студенты-архитекторы перестали изучать особенности естественных материалов, грамоту профилей и орнаментов, ордерную систему и свойства светотени. Их перестали учить, как рисовать фасады, колонны, тень на архитраве и человеческую фигуру. Их заставили забыть, как компоновать функцию позади фасада - Корб «не делал фасадов» - в еще меньшей степени их учили тому, как следовать «красным линиям» или встраивать здание в гармонии с окружением и линией горизонта. Единственный навык, который не запретили модернисты, ограничивался пределами кульмана: черчение разрезов, изображающих этаж за этажом в пределах стального каркаса, упрямо нарушающего гармонию того несчастного города, на голову которого эта конструкция сваливалась. А затем, когда эти самые здания приземлились в наших городах (поскольку модернистская пропаганда инфицировала и градостроительство), они разрушили силуэты застройки и всякую другую мыслимую красоту дырками своих безликих корпусов, зияющих из пробоин в городской ткани. Эти сооружения ненавидели все, кроме архитекторов, которые их строили, и нескольких мега-маньяков, которые их заказывали. Но даже последние предпочитали жить подальше, как правило, в георгианских домах, выстроенных именно по тем канонам, против которых они боролись. А между тем, простых рабочих вымели с их родных улиц и запихнули в санитарные накопители - стерильные башни новостроек, в соответствии с инструкциями Корба. Это была блестящая идея, уничтожившая город как жильё, убившая дух его обитателей и открывшая населению «счастливый» новый мир ненависти, одиночества и вандализма.
Именно такая ситуация существовала в шестидесятые годы, в момент, когда Куинлиан Терри стал студентом Архитектурной Ассоциации. Там он посещал лекции, показывающие, как переводить коллективистскую пропаганду душевнобольных в недоразвитые аксонометрические чертежи. Настоящий рисунок, настоящее созерцание, настоящее изучение и настоящее моральное осмысление пришлось постигать за пределами школы. Принявший христианство, которое научило его подвергать сомнению самообслуживающие догматы, на которых его воспитывали, включая догматы модернизма, Терри вознамерился учиться всему тому, что его профессия ему запрещала, совершая паломничества к великим памятникам европейской архитектуры, рисуя с натуры детали сельских церквей, изучая простые улицы наших, всё еще не изуродованных городов, да и, вообще, осваивая все те знания, которые необходимы архитектору, если он хочет гармонично дополнять контекст, а не разрушать его ради привлечения внимания к своему искусству.
Излишним было бы говорить о том, что дипломный проект Терри был провален членами дипломной комиссии. Будучи настроен сатирически, он подал на рассмотрение новый гротескно-спесивый модернистский проект, который и был принят.
Уоткин рассказывает историю тихого служения Терри в стране, где модернисты продолжают осуществлять диктаторский контроль над архитектурной профессией и подавлять инакомыслие. Его постройки либо не освещаются в архитектурной прессе, либо являются предметом безапелляционного критиканства, концентрирующегося на их якобы «стилизации под старину», то есть на понятии, которое, даже, если и воспринимать его всерьёз, подводит под подозрение всю архитектуру, начиная с Пантеона и кончая Парламентом. Это понятие было поднято на щит в качестве универсального критиканского инструмента людьми, давшими обет, что шепот прошлого никогда не будет снова слышен в наших городах.
Для модернистов чинить препятствия возрождению классической традиции - это вопрос жизни и смерти. Однажды, когда общество, наконец, осознает, что классические здания не только более прекрасны, менее претенциозны и оскорбительны для окружающих, чем их модернистские конкуренты, но и более экономичны, долговечны и адаптируемы к меняющимся потребностям человека, модернисты останутся без работы".