Василий Авченко: "Списка посаженных Фадеевым нет, но список спасенных им - огромен"
Писатель Василий Авченко (род. 1980) о советском писателе Александре Фадееве (1901-1956). Текст приводится по изданию: Авченко В.О. Фадеев. - М.: Молодая гвардия, 2017. - (Жизнь замечательных людей).
Если в конце 1930-х (а потом в 1950-х) Фадеев активно «вписывался» за арестованных, то в конце 1940-х ситуация была иной. Зоя Секретарева вспоминает о встрече с Фадеевым в 1949-м, когда началось «ленинградское дело»: «Говорили мы вполголоса, чтобы стены не слышали. Самым страшным из всех наших бедствий было то, что мы совершенно потеряли способность понимать происходившее... По своему положению Саша должен был знать, что делается там, "в верхах", но ясности у него у самого не было. На многие мои вопросы он не смог тогда ответить». Вера Кетлинская, пострадавшая по тому самому «ленинградскому делу»: «Его обычно оживленное, на редкость обаятельное лицо сейчас казалось почти старым, тусклым. Не глядя на меня, он тихо сказал: "Понимаете, в чем беда: мне предложено в такие дела не вмешиваться. Категорически предложено". Все-таки пытался что-то сделать, но не получилось ... Я была для него всего лишь одним из многих писателей, и моя беда была одной из многих бед, причем далеко не самой большой! - но я знаю, что каждый такой случай прибавлял тяжести его сердцу».
После ареста Берии Фадеев на время воспрянул. 3 июля 1953 года он пишет- может, несколько наивно - соученице по горной академии Лиде Сидоренко о ежовщине: «Дорого стоила народу и партии эта страшная пора, когда враг действовал такими иезуитскими способами и сам проникал в учреждения и органы, могущие решать человеческую судьбу! Пока выбили его, этого множественного врага, с его позиций и поняли его формы борьбы, многих честных людей удалось ему погубить. А теперь, с разоблачением Берия, становится понятным, что он-то и не был заинтересован в выправлении этих вражеских действий по отношению к честным людям». В это время Фадеев пишет десятки, если не сотни ходатайств о реабилитации. Это тоже литература, причем высочайшей пробы: такая, от которой зависят судьбы. С учетом того, скольких он вытащил «оттуда», или предотвратил аресты, или помог сделать первые шаги в писательстве - его вклад в культуру представляется куда большим, чем оставшиеся после него «Разгром» и «Молодая гвардия».
В 1953 году он пишет председателю президиума ВС СССР Ворошилову: «Нет ли возможности помилования Л. Соловьева ввиду того, что он человек по-настоящему талантливый?». Автора «Повести о Ходже Насреддине», отбывавшего десять лет по обвинению в «терроризме», вскоре освободили. В том же году ходатайствует о восстановлении честного имени Ивана Апряткина - инженера-металлурга, с которым учился в горной академии. Того реабилитировали - посмертно. Ахматовой Фадеев начал помогать еще в 1939 году - ходатайствовал о материальной помощи, улучшении жилищных условий. В 1940-м она обратилась к нему в связи с арестом сына - Льва Гумилева. Из дневника Лидии Чуковской: «Ее поразило и, конечно, обрадовало, что Фадеев принял ее очень любезно и сразу сделал все от него зависящее". Поражена также тем, что Фадеев и Пастернак выдвинули ее книгу на Сталинскую премию».
2 марта 1956 года Фадеев пишет в Главную военную прокуратуру с просьбой ускорить рассмотрение дела Гумилева: «Я не знал и не знаю Л.Н. Гумилева, но считаю, что ускорить рассмотрение его дела необходимо, поскольку в справедливости его изоляции сомневаются известные круги научной и писательской интеллигенции. Сам он является серьезным ученым, и притом в той области, которая сейчас, при наших связях со странами Азии, нам особенно нужна: он - историк-востоковед. Его мать - А.А. Ахматова - после известного постановления ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград" проявила себя как хороший советский патриот: дала решительный отпор всем попыткам западной печати использовать ее имя и выступила в наших журналах с советскими патриотическими стихами ... » Среди тех стихов были откровенно просталинские и, возможно, не очень искренние: «Где Сталин, там свобода» и т. п.
Вскоре Лев Гумилев вышел на свободу, был восстановлен в правах. Работал в Эрмитаже, в 1960-м опубликовал свою первую книгу «Хунну». Так что к учению о пассионарности Фадеев имеет самое прямое отношение не только потому, что сам был пассионарием. Ахматова писала Фадееву: «Вы бьши так добры, так отзывчивы, как никто в эти страшные годы». Пастернак тоже благодарил Фадеева за помощь в издании переводов. А вот что он писал Фадееву в июне 1947 года о критике в свой адрес: «Очень разумно и справедливо всё, что ты и некоторые другие писали и говорили обо мне зимой». Эренбург: «В беседах со мной он часто любовно отзывался о писателях, которых бьш вынужден публично осуждать. Помню нашу встречу после доклада Фадеева, в котором он обличил "отход от жизни" некоторых писателей, среди них Пастернака... Александр Александрович уговорил меня пойти в кафе на углу, заказал коньяк и сразу сказал: "Илья Григорьевич, хотите послушать настоящую поэзию? .. " Он начал читать на память стихи Пастернака, не мог остановиться, прерывал чтение только для того, чтобы спросить: "Хорошо?" Это было не лицемерием, а драмой человека, отдавшего всю свою жизнь делу, которое он считал правым».
Да, Фадеев поддержал известное постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». В 1946 году он говорил, что сатирик - это Салтыков-Щедрин, а Зощенко - «сплетник», который не бичует пороки, а рисует советского человека «низким, мелким и пошлым». Поэзию Ахматовой назвал «последним наследством декадентства» ... Но ведь были и другие слова - и другие поступки. На такой должности в то время трудно представить человека, который вел бы себя безупречно в этическом плане и при этом сколько-нибудь долго продержался. А Фадеев - продержался и сделал много хорошего. Гидаш: «Уверен, что, будь кто-нибудь другой на его месте, "суровое время" унесло бы еще гораздо больше писателей. Толчки землетрясений - я выступаю тут как свидетель - Фадеев смягчал как мог». И еще: «Он и его совесть никогда не разлучались, только не всегда жили дружно».
Показательна история с Василием Гроссманом. Вначале Фадеев добивался публикации его романа «За правое дело», но сразу после смерти Сталина выступил с резкой критикой. «Я попросту испугался ... Я думал, что начинается самое страшное ... » - признавался он Эренбургу. Испугался того, что Сталина - его последней надежды - уже нет, а Берия еще в силе? Говорил и Чуковскому: «Какой я подлец, что напал на чудесный, великолепный роман Гроссмана. Из-за этого у меня бессонные ночи ... » Потом Фадеев помог Гроссману доработать и издать роман. В конце 1954 года он публично покается на Втором съезде писателей: «Я очень жалею, что проявил слабость, когда в своей статье о романе поддержал не только то, что было справедливым в критике в адрес этого романа, а и назвал роман идеологически вредным ... »
На Андрее Платонове, которого он считал выдающимся писателем, Фадеев обжегся еще раньше, причем дважды. В 1929 году он опубликовал платоновского «У сомнившегося Макара» в «Октябре». Рассказ признали вредным, Фадееву пришлось каяться. В 1931-м с подачи Фадеева в «Красной нови» снова печатается Платонов - «Впрок. Бедняцкая хроника». Сталин обрушился на Платонова: написал на полях журнала «сволочь», а вместо «бедняцкая» - «кулацкая». Фадееву пришлось писать опровержение, объявить повесть Платонова «кулацкой хроникой», а ее публикацию - политической ошибкой. Но, так или иначе, открывал-то читателям Платонова именно он. И «Третий сын», и «Нужная родина» Платонова скоро будуг опубликованы, и именно в «Нови». Фадеев выбьет ему квартиру. А в 1950-м предложит выделить больному туберкулезом писателю безвозвратную ссуду, чтобы тот смог переехать на юг.
В 1954 году Фадеев пишет бывшему сослуживцу по Забайкалью Булочникову: «Напишите, как получилось, что в 37-38 году Вы оказались вне партии. Может быть, я смогу помочь Вам словом и делом, - сейчас подходящее время для того, чтобы исправить то, что было несправедливым». При содействии Фадеева Булочников был реабилитирован, а уже после смерти писателя восстановлен в партии. Еще один дальневосточник - писатель Виктор Кин (Суровикин), автор романа «По ту сторону». Расстрелян в 1937 (по другим данным - в 1938-м) году, жена Цецилия в том же году арестована, реабилитирована в 1955-м. Фадеев обращался по этому поводу к генпрокурору Руденко, и Цецилия Кин вскоре пишет ему: «Приношу Вам большую благодарность за то, что Вы откликнулись на мою просьбу, и счастлива сообщить Вам, что решением Военной коллегии Верховного суда СССР от 12/Х 55 г. дело Кина прекращено ввиду отсутствия состава преступления, и сейчас Кин будет посмертно восстановлен в правах члена партии».
В 1955-м Фадеев ходатайствует о писателе Иване Макарьеве, с которым был знаком еще по Ростову (Макарьев пробыл в заключении с 1936 по 1943 год, после освобождения жил в Норильске): «Не вижу оснований к тому, чтобы подозревать И. Макарьева в двойственности, и считаю его политически честным человеком». Того реабилитировали, восстановили в партии. В ноябре 1955-го он пишет Фадееву: <(Дорогой Саша! На днях я вернулся оттуда, откуда не все возвращаются ... Сам я не тот уже Ванька Макарьев, которого ты знал, а больной и искалеченный старик. Ну да ладно, всё бывает в этом лучшем из миров!» В апреле 1956 года хлопочет о реабилитации Лидии Баrрицкой-Суок - вдовы поэта. В том же году в ответ на запрос прокуратуры о Певзнере на предмет посмертной реабилитации дает своему бывшему командиру отличную характеристику.
Этот список можно продолжать очень долго. Еще до ХХ съезда Фадеев написал десятки подобных писем. Можно представить, сколько ходатайств он написал бы в 1956-1957 годах, когда реабилитация приняла массовый характер. Интересны девиации общественного сознания. Сегодня хорошо известна роль Хрущева в репрессиях - но он все равно считается «десталинизатором» и демократом. Тогда как Фадеев, два десятилетия вытаскивавший людей из лагерей и пытавшийся сделать общество гуманнее, остается сталинским сатрапом с окровавленными руками. Едва ли заявления вроде «Фадеев не принял хрущевской оттепели» или «Фадеев испугался ХХ съезда» состоятельны - он-то как раз звал «оттепель», уже начинавшуюся и помимо Хрущева. Вряд ли ХХ съезд стал для него откровением. Всё было известно тем, кто хотел знать. А Фадеев не просто знал - в течение многих лет пытался смягчить репрессии и спасать их жертв. Если своей мученической гибелью несправедливо репрессированные литераторы искупили, причем с лихвой, все свои неоднозначные, скажем так, поступки, - то Фадеева надо простить тем более. Он-то вынес себе приговор сам - а мог бы и жить.
Не стань он главой Союза писателей, не выживи в суровые годы - возник бы совершенно иной миф о Фадееве. Погибни он в 1937-м-его числили бы по разряду жертв сталинизма: еще одного замучили большевики". Но он уцелел, и его отнесли к палачам, хотя и он - тоже жертва, да и вообще тогда палачи и жертвы легко и часто менялись местами. Фадеев не был святым - святых вообще немного. Но не был и исчадием ада. Жуков, его внимательный биограф, писал в 1990-х, когда все стало можно говорить и многие архивы открылись: «Недруги Фадеева пишут как об очевидном, будто бы Александр Александрович подписывал репрессивные документы на писателей, сфабрикованные в органах госбезопасности. Говорю честно, я не видел и ничего не знаю о таких фактах, хотя в свое время серьезно пытался выяснить эту ситуацию в компетентных органах». В примечании к книге Жукова, изданной в 1994 году, сказано: при подготовке текста к печати «стало достоверно известно, что ни под одним из репрессивных документов того времени подписи Фадеева нет». Зато под множеством спасительных документов подпись Фадеева стоит. Здесь он действовал смело, зачастую в одиночку. Это настоящий подвиг - покруче, чем спуск японского эшелона под откос. И вот тут-то его подпись нередко становилась и решающей, и единственной. Фадеев был прокурором только самому себе. Другим он был адвокатом. Списка посаженных Фадеевым нет, но список спасенных им - огромен.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Если в конце 1930-х (а потом в 1950-х) Фадеев активно «вписывался» за арестованных, то в конце 1940-х ситуация была иной. Зоя Секретарева вспоминает о встрече с Фадеевым в 1949-м, когда началось «ленинградское дело»: «Говорили мы вполголоса, чтобы стены не слышали. Самым страшным из всех наших бедствий было то, что мы совершенно потеряли способность понимать происходившее... По своему положению Саша должен был знать, что делается там, "в верхах", но ясности у него у самого не было. На многие мои вопросы он не смог тогда ответить». Вера Кетлинская, пострадавшая по тому самому «ленинградскому делу»: «Его обычно оживленное, на редкость обаятельное лицо сейчас казалось почти старым, тусклым. Не глядя на меня, он тихо сказал: "Понимаете, в чем беда: мне предложено в такие дела не вмешиваться. Категорически предложено". Все-таки пытался что-то сделать, но не получилось ... Я была для него всего лишь одним из многих писателей, и моя беда была одной из многих бед, причем далеко не самой большой! - но я знаю, что каждый такой случай прибавлял тяжести его сердцу».
После ареста Берии Фадеев на время воспрянул. 3 июля 1953 года он пишет- может, несколько наивно - соученице по горной академии Лиде Сидоренко о ежовщине: «Дорого стоила народу и партии эта страшная пора, когда враг действовал такими иезуитскими способами и сам проникал в учреждения и органы, могущие решать человеческую судьбу! Пока выбили его, этого множественного врага, с его позиций и поняли его формы борьбы, многих честных людей удалось ему погубить. А теперь, с разоблачением Берия, становится понятным, что он-то и не был заинтересован в выправлении этих вражеских действий по отношению к честным людям». В это время Фадеев пишет десятки, если не сотни ходатайств о реабилитации. Это тоже литература, причем высочайшей пробы: такая, от которой зависят судьбы. С учетом того, скольких он вытащил «оттуда», или предотвратил аресты, или помог сделать первые шаги в писательстве - его вклад в культуру представляется куда большим, чем оставшиеся после него «Разгром» и «Молодая гвардия».
В 1953 году он пишет председателю президиума ВС СССР Ворошилову: «Нет ли возможности помилования Л. Соловьева ввиду того, что он человек по-настоящему талантливый?». Автора «Повести о Ходже Насреддине», отбывавшего десять лет по обвинению в «терроризме», вскоре освободили. В том же году ходатайствует о восстановлении честного имени Ивана Апряткина - инженера-металлурга, с которым учился в горной академии. Того реабилитировали - посмертно. Ахматовой Фадеев начал помогать еще в 1939 году - ходатайствовал о материальной помощи, улучшении жилищных условий. В 1940-м она обратилась к нему в связи с арестом сына - Льва Гумилева. Из дневника Лидии Чуковской: «Ее поразило и, конечно, обрадовало, что Фадеев принял ее очень любезно и сразу сделал все от него зависящее". Поражена также тем, что Фадеев и Пастернак выдвинули ее книгу на Сталинскую премию».
2 марта 1956 года Фадеев пишет в Главную военную прокуратуру с просьбой ускорить рассмотрение дела Гумилева: «Я не знал и не знаю Л.Н. Гумилева, но считаю, что ускорить рассмотрение его дела необходимо, поскольку в справедливости его изоляции сомневаются известные круги научной и писательской интеллигенции. Сам он является серьезным ученым, и притом в той области, которая сейчас, при наших связях со странами Азии, нам особенно нужна: он - историк-востоковед. Его мать - А.А. Ахматова - после известного постановления ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград" проявила себя как хороший советский патриот: дала решительный отпор всем попыткам западной печати использовать ее имя и выступила в наших журналах с советскими патриотическими стихами ... » Среди тех стихов были откровенно просталинские и, возможно, не очень искренние: «Где Сталин, там свобода» и т. п.
Вскоре Лев Гумилев вышел на свободу, был восстановлен в правах. Работал в Эрмитаже, в 1960-м опубликовал свою первую книгу «Хунну». Так что к учению о пассионарности Фадеев имеет самое прямое отношение не только потому, что сам был пассионарием. Ахматова писала Фадееву: «Вы бьши так добры, так отзывчивы, как никто в эти страшные годы». Пастернак тоже благодарил Фадеева за помощь в издании переводов. А вот что он писал Фадееву в июне 1947 года о критике в свой адрес: «Очень разумно и справедливо всё, что ты и некоторые другие писали и говорили обо мне зимой». Эренбург: «В беседах со мной он часто любовно отзывался о писателях, которых бьш вынужден публично осуждать. Помню нашу встречу после доклада Фадеева, в котором он обличил "отход от жизни" некоторых писателей, среди них Пастернака... Александр Александрович уговорил меня пойти в кафе на углу, заказал коньяк и сразу сказал: "Илья Григорьевич, хотите послушать настоящую поэзию? .. " Он начал читать на память стихи Пастернака, не мог остановиться, прерывал чтение только для того, чтобы спросить: "Хорошо?" Это было не лицемерием, а драмой человека, отдавшего всю свою жизнь делу, которое он считал правым».
Да, Фадеев поддержал известное постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». В 1946 году он говорил, что сатирик - это Салтыков-Щедрин, а Зощенко - «сплетник», который не бичует пороки, а рисует советского человека «низким, мелким и пошлым». Поэзию Ахматовой назвал «последним наследством декадентства» ... Но ведь были и другие слова - и другие поступки. На такой должности в то время трудно представить человека, который вел бы себя безупречно в этическом плане и при этом сколько-нибудь долго продержался. А Фадеев - продержался и сделал много хорошего. Гидаш: «Уверен, что, будь кто-нибудь другой на его месте, "суровое время" унесло бы еще гораздо больше писателей. Толчки землетрясений - я выступаю тут как свидетель - Фадеев смягчал как мог». И еще: «Он и его совесть никогда не разлучались, только не всегда жили дружно».
Показательна история с Василием Гроссманом. Вначале Фадеев добивался публикации его романа «За правое дело», но сразу после смерти Сталина выступил с резкой критикой. «Я попросту испугался ... Я думал, что начинается самое страшное ... » - признавался он Эренбургу. Испугался того, что Сталина - его последней надежды - уже нет, а Берия еще в силе? Говорил и Чуковскому: «Какой я подлец, что напал на чудесный, великолепный роман Гроссмана. Из-за этого у меня бессонные ночи ... » Потом Фадеев помог Гроссману доработать и издать роман. В конце 1954 года он публично покается на Втором съезде писателей: «Я очень жалею, что проявил слабость, когда в своей статье о романе поддержал не только то, что было справедливым в критике в адрес этого романа, а и назвал роман идеологически вредным ... »
На Андрее Платонове, которого он считал выдающимся писателем, Фадеев обжегся еще раньше, причем дважды. В 1929 году он опубликовал платоновского «У сомнившегося Макара» в «Октябре». Рассказ признали вредным, Фадееву пришлось каяться. В 1931-м с подачи Фадеева в «Красной нови» снова печатается Платонов - «Впрок. Бедняцкая хроника». Сталин обрушился на Платонова: написал на полях журнала «сволочь», а вместо «бедняцкая» - «кулацкая». Фадееву пришлось писать опровержение, объявить повесть Платонова «кулацкой хроникой», а ее публикацию - политической ошибкой. Но, так или иначе, открывал-то читателям Платонова именно он. И «Третий сын», и «Нужная родина» Платонова скоро будуг опубликованы, и именно в «Нови». Фадеев выбьет ему квартиру. А в 1950-м предложит выделить больному туберкулезом писателю безвозвратную ссуду, чтобы тот смог переехать на юг.
В 1954 году Фадеев пишет бывшему сослуживцу по Забайкалью Булочникову: «Напишите, как получилось, что в 37-38 году Вы оказались вне партии. Может быть, я смогу помочь Вам словом и делом, - сейчас подходящее время для того, чтобы исправить то, что было несправедливым». При содействии Фадеева Булочников был реабилитирован, а уже после смерти писателя восстановлен в партии. Еще один дальневосточник - писатель Виктор Кин (Суровикин), автор романа «По ту сторону». Расстрелян в 1937 (по другим данным - в 1938-м) году, жена Цецилия в том же году арестована, реабилитирована в 1955-м. Фадеев обращался по этому поводу к генпрокурору Руденко, и Цецилия Кин вскоре пишет ему: «Приношу Вам большую благодарность за то, что Вы откликнулись на мою просьбу, и счастлива сообщить Вам, что решением Военной коллегии Верховного суда СССР от 12/Х 55 г. дело Кина прекращено ввиду отсутствия состава преступления, и сейчас Кин будет посмертно восстановлен в правах члена партии».
В 1955-м Фадеев ходатайствует о писателе Иване Макарьеве, с которым был знаком еще по Ростову (Макарьев пробыл в заключении с 1936 по 1943 год, после освобождения жил в Норильске): «Не вижу оснований к тому, чтобы подозревать И. Макарьева в двойственности, и считаю его политически честным человеком». Того реабилитировали, восстановили в партии. В ноябре 1955-го он пишет Фадееву: <(Дорогой Саша! На днях я вернулся оттуда, откуда не все возвращаются ... Сам я не тот уже Ванька Макарьев, которого ты знал, а больной и искалеченный старик. Ну да ладно, всё бывает в этом лучшем из миров!» В апреле 1956 года хлопочет о реабилитации Лидии Баrрицкой-Суок - вдовы поэта. В том же году в ответ на запрос прокуратуры о Певзнере на предмет посмертной реабилитации дает своему бывшему командиру отличную характеристику.
Этот список можно продолжать очень долго. Еще до ХХ съезда Фадеев написал десятки подобных писем. Можно представить, сколько ходатайств он написал бы в 1956-1957 годах, когда реабилитация приняла массовый характер. Интересны девиации общественного сознания. Сегодня хорошо известна роль Хрущева в репрессиях - но он все равно считается «десталинизатором» и демократом. Тогда как Фадеев, два десятилетия вытаскивавший людей из лагерей и пытавшийся сделать общество гуманнее, остается сталинским сатрапом с окровавленными руками. Едва ли заявления вроде «Фадеев не принял хрущевской оттепели» или «Фадеев испугался ХХ съезда» состоятельны - он-то как раз звал «оттепель», уже начинавшуюся и помимо Хрущева. Вряд ли ХХ съезд стал для него откровением. Всё было известно тем, кто хотел знать. А Фадеев не просто знал - в течение многих лет пытался смягчить репрессии и спасать их жертв. Если своей мученической гибелью несправедливо репрессированные литераторы искупили, причем с лихвой, все свои неоднозначные, скажем так, поступки, - то Фадеева надо простить тем более. Он-то вынес себе приговор сам - а мог бы и жить.
Не стань он главой Союза писателей, не выживи в суровые годы - возник бы совершенно иной миф о Фадееве. Погибни он в 1937-м-его числили бы по разряду жертв сталинизма: еще одного замучили большевики". Но он уцелел, и его отнесли к палачам, хотя и он - тоже жертва, да и вообще тогда палачи и жертвы легко и часто менялись местами. Фадеев не был святым - святых вообще немного. Но не был и исчадием ада. Жуков, его внимательный биограф, писал в 1990-х, когда все стало можно говорить и многие архивы открылись: «Недруги Фадеева пишут как об очевидном, будто бы Александр Александрович подписывал репрессивные документы на писателей, сфабрикованные в органах госбезопасности. Говорю честно, я не видел и ничего не знаю о таких фактах, хотя в свое время серьезно пытался выяснить эту ситуацию в компетентных органах». В примечании к книге Жукова, изданной в 1994 году, сказано: при подготовке текста к печати «стало достоверно известно, что ни под одним из репрессивных документов того времени подписи Фадеева нет». Зато под множеством спасительных документов подпись Фадеева стоит. Здесь он действовал смело, зачастую в одиночку. Это настоящий подвиг - покруче, чем спуск японского эшелона под откос. И вот тут-то его подпись нередко становилась и решающей, и единственной. Фадеев был прокурором только самому себе. Другим он был адвокатом. Списка посаженных Фадеевым нет, но список спасенных им - огромен.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky