День знаний: Колмогоров
На самом деле этот пост - про счастье.
Когда в общем разговоре один весьма осведомленный и проницательный коллега-историк вскользь заметил «А вот в статье, написанной любовником Колмогорова…» я поперхнулся компотом и попросил этак вот не касаться несказуемого-недоказуемого. В ответ он лениво протянул: «Да ты посмотри, посмотри мемуары» и еще что-то про Полишнеля и бином Ньютона добавил. Крыть было и в самом деле нечем.
Юбилейное издание к столетию декана, академика-секретаря, Героя Соцтруда (1903--1987): один из трех солидных томов -- письма-дневники, на просвет изрезанные целомудренными купюрами бережных и действительно любящих публикаторов. Навскидку - тысяча девятьсот сорок второй год: почти-сорокалетний академик вернулся из эвакуации, женился на однокласнице (и дочери другого академика-математика); пишет статьи по теории стрельбы, немного занят огородом. Купается в реке с многолетним спутником-геометром Павлом Александровым; втроем с живущим на той же даче учеником-аспирантом читают «Тонио Крёгера» Манна, решают математические задачи, слушают пластинки. Да, кстати: пишут книгу о Чайковском (в чьем она сейчас лежит архиве?) Такая вот подмосковная Касталия сталинградских времен.
Это потом многажды повторялось: дача, математика, ученики и лыжи, разговор о книгах, спорт, какой-нибудь будущий замдекана-имярек с домашним прозвищем Страусенок, главное -- радость творчества. Гусе-песий мир. Кругосветное путешествие в 70 лет. Прийти летом в плавках в Крымскую обсерваторию - с завтрашней проверкой-симпозиумом, «а пока всем - айда в море». Неудобочитаемые школьные учебники по геометрии, мучавшие старших братьев «конгруэнтными» треугольниками. Замечательная физматшкола-интернат, «ну пидаром же» созданная (цитирую племянницу академика-выпускника). Пощечина учителю, схамившему еще в 30-е по поводу неизбрания друга,, что не собирался-де голосовать за «жен академиков».
Советская наука, пожалуй, умела уж слишком много гитик.
К черту звания и ордена: просто Колмогоров - именно он и никто другой -- олицетворяет российскую науку вообще. Ломоносов, Менделеев и он. Не Курчатов с бомбой и явно не Вернадский с ноосферой. Больше никого рядом: энциклопедизм, размах, глубина и неординарность - от новгородских десятин 16 века до стихов Маяковского. Желающие могут вызнать красочные детали на: http://www.auditech.ru/books/kolmogorov/kolmogorov.htm
Дело не в том чтоб назвать кошку кошкой или упрекнуть ученого в трусости еще и «в силу природы его влечений» (разумеется, он помнил в каком обществе жил) - как это делает неплохо его знавший Вяч.Вс. Иванов в мемуарах («Голубой зверь»). В свободной - без всякой иронии -- Англии тогда же и без всякой статьи свели в могилу более необузданного Тьюринга. Дело в другом. Колмогоров не был гомосексуалистом, как не были ими Генри Джеймс или Томас Манн, с коими его многое роднило. Дело не только в чулане, недомолвках, скрытности и шифровках, усвоенном молчании. Хотя и сейчас само упоминание «этого» вызывает стойку у верных хранителей духа и злорадные подмигивания у конкурирующих школ. Никто ничего не видел. Не скажет и не узнает. Проговорки останутся проговорками; уйдут из жизни те, кто мог бы рассказать, что это было. Но ЧТО же именно? Конверты останутся запечатанными, а их содержимое порой настолько безыскусно, по паганелевски наивно и по-отрочески открыто, что уста замыкаются сами. У математиков так бывает. Касталия - но не круг Георге. Никаких жрецов и посвященных, а -- Есенин, Пушкин, церковь Покрова на Нерли. Без всякой розановщины. Запрещенный Гумилев.
Сократ с Алкивиадом не в счет. Обсуждение вслух гомосексуальных сюжетов у нас до сих пор средство диффамации, развенчания-уязвления покойных или живых. И никакие горы формул, вороха опер или рифмованных строк про нездешние вечера этого не перевесят. По крайней мере пока. Как-то неловко после всего этого глядеть на новейшие отечественные фильмы-поделки про Ландау -- с непременными горками икры, нквдешными застенками, хромированными ЗИСами и чуть ли не обменом женами с прочим «добросовестным ребяческим развратом». Йес, Дерек Джармен снял перед смертью проникновенный, пусть и блестящий фильм о Людвиге Витгенштейне. Но какой Гас Ван Сент разберется в этом подмосковном фаустианстве? Вот и Герману это неинтересно. И не по зубам.
Один из ближайших учеников назвал трогательную биографическую книгу о Колмогорове - «жизнь, преисполненная счастья». При том что был и неявный уход из науки на видимом пике формы, неудача (пре)образовательной утопии, долгое угасание (Паркинсон?) - именно у него, с его даром, с его культом физического совершенства. Для меня здание МГУ на Ленгорах, где Колмогоров с радостью сразу поселился, до сих пор неотделимо от всей этой рокочущей - и успокоенной лавы под Монбланом званий, регалий и советских страхов. Лава тут - не эрос, пусть и преображенный. Уж точно не один он. Радость познания.
Первое сентября, храм почти-уехавшей науки, застывшие ладные студенты в три человеческих роста, циклопические дети доярок и дочери сталеваров с умными гипсовыми книжками в руках. К этой истории много ключей - но почти все они не для нас. И еще -- золотых клеток в тридцать этажей не бывает.
Кажется он действительно был счастлив.
Когда в общем разговоре один весьма осведомленный и проницательный коллега-историк вскользь заметил «А вот в статье, написанной любовником Колмогорова…» я поперхнулся компотом и попросил этак вот не касаться несказуемого-недоказуемого. В ответ он лениво протянул: «Да ты посмотри, посмотри мемуары» и еще что-то про Полишнеля и бином Ньютона добавил. Крыть было и в самом деле нечем.
Юбилейное издание к столетию декана, академика-секретаря, Героя Соцтруда (1903--1987): один из трех солидных томов -- письма-дневники, на просвет изрезанные целомудренными купюрами бережных и действительно любящих публикаторов. Навскидку - тысяча девятьсот сорок второй год: почти-сорокалетний академик вернулся из эвакуации, женился на однокласнице (и дочери другого академика-математика); пишет статьи по теории стрельбы, немного занят огородом. Купается в реке с многолетним спутником-геометром Павлом Александровым; втроем с живущим на той же даче учеником-аспирантом читают «Тонио Крёгера» Манна, решают математические задачи, слушают пластинки. Да, кстати: пишут книгу о Чайковском (в чьем она сейчас лежит архиве?) Такая вот подмосковная Касталия сталинградских времен.
Это потом многажды повторялось: дача, математика, ученики и лыжи, разговор о книгах, спорт, какой-нибудь будущий замдекана-имярек с домашним прозвищем Страусенок, главное -- радость творчества. Гусе-песий мир. Кругосветное путешествие в 70 лет. Прийти летом в плавках в Крымскую обсерваторию - с завтрашней проверкой-симпозиумом, «а пока всем - айда в море». Неудобочитаемые школьные учебники по геометрии, мучавшие старших братьев «конгруэнтными» треугольниками. Замечательная физматшкола-интернат, «ну пидаром же» созданная (цитирую племянницу академика-выпускника). Пощечина учителю, схамившему еще в 30-е по поводу неизбрания друга,, что не собирался-де голосовать за «жен академиков».
Советская наука, пожалуй, умела уж слишком много гитик.
К черту звания и ордена: просто Колмогоров - именно он и никто другой -- олицетворяет российскую науку вообще. Ломоносов, Менделеев и он. Не Курчатов с бомбой и явно не Вернадский с ноосферой. Больше никого рядом: энциклопедизм, размах, глубина и неординарность - от новгородских десятин 16 века до стихов Маяковского. Желающие могут вызнать красочные детали на: http://www.auditech.ru/books/kolmogorov/kolmogorov.htm
Дело не в том чтоб назвать кошку кошкой или упрекнуть ученого в трусости еще и «в силу природы его влечений» (разумеется, он помнил в каком обществе жил) - как это делает неплохо его знавший Вяч.Вс. Иванов в мемуарах («Голубой зверь»). В свободной - без всякой иронии -- Англии тогда же и без всякой статьи свели в могилу более необузданного Тьюринга. Дело в другом. Колмогоров не был гомосексуалистом, как не были ими Генри Джеймс или Томас Манн, с коими его многое роднило. Дело не только в чулане, недомолвках, скрытности и шифровках, усвоенном молчании. Хотя и сейчас само упоминание «этого» вызывает стойку у верных хранителей духа и злорадные подмигивания у конкурирующих школ. Никто ничего не видел. Не скажет и не узнает. Проговорки останутся проговорками; уйдут из жизни те, кто мог бы рассказать, что это было. Но ЧТО же именно? Конверты останутся запечатанными, а их содержимое порой настолько безыскусно, по паганелевски наивно и по-отрочески открыто, что уста замыкаются сами. У математиков так бывает. Касталия - но не круг Георге. Никаких жрецов и посвященных, а -- Есенин, Пушкин, церковь Покрова на Нерли. Без всякой розановщины. Запрещенный Гумилев.
Сократ с Алкивиадом не в счет. Обсуждение вслух гомосексуальных сюжетов у нас до сих пор средство диффамации, развенчания-уязвления покойных или живых. И никакие горы формул, вороха опер или рифмованных строк про нездешние вечера этого не перевесят. По крайней мере пока. Как-то неловко после всего этого глядеть на новейшие отечественные фильмы-поделки про Ландау -- с непременными горками икры, нквдешными застенками, хромированными ЗИСами и чуть ли не обменом женами с прочим «добросовестным ребяческим развратом». Йес, Дерек Джармен снял перед смертью проникновенный, пусть и блестящий фильм о Людвиге Витгенштейне. Но какой Гас Ван Сент разберется в этом подмосковном фаустианстве? Вот и Герману это неинтересно. И не по зубам.
Один из ближайших учеников назвал трогательную биографическую книгу о Колмогорове - «жизнь, преисполненная счастья». При том что был и неявный уход из науки на видимом пике формы, неудача (пре)образовательной утопии, долгое угасание (Паркинсон?) - именно у него, с его даром, с его культом физического совершенства. Для меня здание МГУ на Ленгорах, где Колмогоров с радостью сразу поселился, до сих пор неотделимо от всей этой рокочущей - и успокоенной лавы под Монбланом званий, регалий и советских страхов. Лава тут - не эрос, пусть и преображенный. Уж точно не один он. Радость познания.
Первое сентября, храм почти-уехавшей науки, застывшие ладные студенты в три человеческих роста, циклопические дети доярок и дочери сталеваров с умными гипсовыми книжками в руках. К этой истории много ключей - но почти все они не для нас. И еще -- золотых клеток в тридцать этажей не бывает.
Кажется он действительно был счастлив.