Вечный вопрос
Хотел написать о решающей роли религии в психотипе человека, мол, это сильнее, чем климат, чем история, со всеми ее войнами, сильнее капусты и лаптей… И вспомнил свое давнее путешествие по Польше. А тут еще по случаю обновил впечатление от польских фильмов - и снова подумал, как мы похожи, несмотря на их века католицизма, несмотря на всю их фанаберию и комплексы, которых и у нас хватает. (В этом мы тоже похожи.)
Тем не менее, религия в течение тысячелетий являлась всей культурой, а культура создавала (и создает) основное содержание нашего рассудка, наших оценок, нашей внеличной памяти и пр.
Может быть, поэтому все мусульмане похожи друг на друга, вне зависимости от нации - и резко отличаются от любого христианина. Хотя сами мусульмане должны видеть серьезные различия, разумеется. Ибо большие различие имеются внутри христианства. Вебер писал, что бременские лютеране ведут свои дела в два раза лучше, чем бременские католики. Хуже всего они шли, видимо, у бременских музыкантов…
Отличие протестантов от остальных - в «честности», в их духовной, а потом и материальной рациональности, в трезвости (буквальной и метафорической) и, главное, - в отношении к труду как к религиозному служению. Человек - проводник божественного замысла, и деяние человека - есть инструмент его. Кто успешнее в делах - тот ближе к Богу и Вечной жизни. (Впрочем, бременские евреи вели свои дела в четыре раза успешнее лютеран!)
Прежде всего религия, как едва ли не важнейший объединяющий фактор и важнейший маркер групповой и личной самоидентификации (в течение тех же тысячелетий) - проложила непреодолимые рвы между народами, проложила границы даже внутри народа (отделив агнцев от козлищ), тщательно охраняемые теми, кто пользуется плодами коллективной мощи. Это может стать, не может не стать, причиной рокового кризиса.
Народный ум консервативен. Гарин-Михайловский жаловался на подозрительность русского крестьянина к любым новшествам. «У обоих [русского и сибирского мужика - Песс.] никаких потребностей: сыт, и ладно. Заботливости об улучшении своего положения, о возможности эксплуатации сил природы - никакой». Аналогично и Чехов разочаровался в своих мелиховских экспериментах.
Справедливости ради, подобное наблюдалось и в Германии с Англией - где не большинство, а именно «диссиденты», пиетисты в первой и методисты во второй - быстро обучались и проявляли похвальный интерес к новшествам, приносящим прибыль.
Интересно было бы сравнить католиков и православных: кто кого сборет? Гончаров написал великий роман об отношении к труду в православной стране: «Старик Обломов… не любил выдумок и натяжек к приобретению денег... Получая, без всяких лукавых ухищрений, с имения столько дохода, сколько нужно было ему, чтоб каждый день обедать и ужинать без меры, с семьей и разными гостями, он благодарил бога и считал грехом стараться приобретать больше». Как это не похоже на Англию Томаса Мора, где лендлорды и даже аббаты натравляли овец на людей - «недовольные теми ежегодными доходами и прибылью, которые обычно получали от владений их предшественники» («Утопия»).
Отчего так? Славянская ли это стихийная философичность, природная лень и врожденный «пофигизм», излишек силы и смекалки, - чтобы добыть необходимое при любых обстоятельствах (среди больших лесов, полей и рек), - или память о беспрерывных «наездах» и набегах, отучивших накапливать что либо (все равно отнимут или сожгут)? В любом случае, это очень хорошо легло на проповедь о том, что «не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут…» Не исключено, что в этом повинно и долгое отсутствие в российский пределах любой культуры, кроме религиозной, в которой нет места оправданию или утверждению красивой и удобной обычной «земной» жизни.
Притом что сами наши попы, как правило, сибариты, и, в целом, умерены и в своих требованиях, и в своей вере. Соответственно - и в своих подвигах на благо просвещения заблудших душ. Поэтому и вырос народ, практически не знающий собственное основополагающее учение. Соответственно, и не живущий по нему. Зато убежденный, что «от трудов праведных не наживешь палат каменных».
Русская церковь никак не отреагировала на закрепощение земледельца в конце XVII в. - и тем более в XVIII в., в отличие от прежних веков, когда, вроде бы, следила за тем, чтобы христиане не становились рабами других христиан (Ключевский). В ее оправдание надо сказать, что в этот период она сама потеряла былое значение. После учиненного во многом ее же усилиями Раскола ей пришлось уйти с политической сцены, превратившись лишь в идеологическою ширму, подтверждающую легитимность власти. С этих пор она лишилась возможности препятствовать постепенной секуляризации и европеизации России. Наконец, место патриарха занял обер-прокурор, хотя бы даже и масон. Что, впрочем, не подразумевало никакой веротерпимости. С этим в богоспасаемой все было достаточно жестко вплоть до 1905-го. (Характерно, что на Большом Московском соборе 1666-67 гг. католики, в отличие от «старообрядцев», не были признаны еретиками.) (Причин церковной реформы, вызвавшей Раскол, собственно, две: 1) «грекофильство» царского двора и самого царя, наследника Византии и защитника православия, будущего царя Константинопольского (вот еще когда!); 2) присоединение Малороссии, в которой церковно-обрядовая практика отличалась от московской, но сходилась с греческой. Невежество и отсталость в сочетании с осознанием ее и великими планами - привели к неоправданно резким действиям.)
Вообще, похоже на то, что лишь религиозные «диссиденты» всех мастей компенсируют свое поражение в правах и внешнее давление - изощренным трудолюбием и рациональностью. Предпринимательство становится отдушиной тех, кому закрыты любые другие пути реализации. Поэтому на Руси труд приобрел «религиозный» статус только у старообрядцев, что обеспечило их экономическое процветание. А после - уже при большевиках, в окружении «враждебного старого мира», - что так же обернулось сумасшедшим экономическим ростом. Другое дело, что трудовая догматика советской власти довела централизацию и контролирование до уровня, непосильного экономике.
И то верно: свободные и счастливые - не трудятся. Труд - следствие библейского «проклятия» человека. «Пусть медведь работает, у него четыре лапы», - говорят в нашем умном народе. При коммунизме трудиться будет одно солнце, считали в Чевенгуре. Известно, что обезьяна лишь притворяется дурой, чтобы ее не заставили трудиться. Труд сделал из нее человека - и она не хочет рисковать второй раз, уже зная о последствиях.
Но коли деваться некуда, то трудиться надо не для прибыли, а для «совести» - то есть для создания приемлемой жизни себе и другим. Труд - род самопомощи и, даже, самосовершенствования. Проблема не в труде - а в мотивации к труду, то есть к растрате времени и сил. Тем не менее, прибыль как мотивация - хлопотно, к тому же, как правило, связана с разными нехорошими вещами. Рвущий жилы ради прибыли, пусть даже «честной» - человек узкий и пустой. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» - вечный вопрос.
Если поверить «Манхеттену» Дос Пассоса, то несколько поколений американцев уничтожили свою жизнь, зарабатывая деньги. Они не делали ничего больше. И они стали богаты и страна тоже. Но цена этого ужасна и бесчеловечна. Это погубило душу Америки и наложило пятно на любого американца. Может, благосостояние и растет там, как грибок, как плесень. Доброе так быстро расти не может.
Тем не менее, религия в течение тысячелетий являлась всей культурой, а культура создавала (и создает) основное содержание нашего рассудка, наших оценок, нашей внеличной памяти и пр.
Может быть, поэтому все мусульмане похожи друг на друга, вне зависимости от нации - и резко отличаются от любого христианина. Хотя сами мусульмане должны видеть серьезные различия, разумеется. Ибо большие различие имеются внутри христианства. Вебер писал, что бременские лютеране ведут свои дела в два раза лучше, чем бременские католики. Хуже всего они шли, видимо, у бременских музыкантов…
Отличие протестантов от остальных - в «честности», в их духовной, а потом и материальной рациональности, в трезвости (буквальной и метафорической) и, главное, - в отношении к труду как к религиозному служению. Человек - проводник божественного замысла, и деяние человека - есть инструмент его. Кто успешнее в делах - тот ближе к Богу и Вечной жизни. (Впрочем, бременские евреи вели свои дела в четыре раза успешнее лютеран!)
Прежде всего религия, как едва ли не важнейший объединяющий фактор и важнейший маркер групповой и личной самоидентификации (в течение тех же тысячелетий) - проложила непреодолимые рвы между народами, проложила границы даже внутри народа (отделив агнцев от козлищ), тщательно охраняемые теми, кто пользуется плодами коллективной мощи. Это может стать, не может не стать, причиной рокового кризиса.
Народный ум консервативен. Гарин-Михайловский жаловался на подозрительность русского крестьянина к любым новшествам. «У обоих [русского и сибирского мужика - Песс.] никаких потребностей: сыт, и ладно. Заботливости об улучшении своего положения, о возможности эксплуатации сил природы - никакой». Аналогично и Чехов разочаровался в своих мелиховских экспериментах.
Справедливости ради, подобное наблюдалось и в Германии с Англией - где не большинство, а именно «диссиденты», пиетисты в первой и методисты во второй - быстро обучались и проявляли похвальный интерес к новшествам, приносящим прибыль.
Интересно было бы сравнить католиков и православных: кто кого сборет? Гончаров написал великий роман об отношении к труду в православной стране: «Старик Обломов… не любил выдумок и натяжек к приобретению денег... Получая, без всяких лукавых ухищрений, с имения столько дохода, сколько нужно было ему, чтоб каждый день обедать и ужинать без меры, с семьей и разными гостями, он благодарил бога и считал грехом стараться приобретать больше». Как это не похоже на Англию Томаса Мора, где лендлорды и даже аббаты натравляли овец на людей - «недовольные теми ежегодными доходами и прибылью, которые обычно получали от владений их предшественники» («Утопия»).
Отчего так? Славянская ли это стихийная философичность, природная лень и врожденный «пофигизм», излишек силы и смекалки, - чтобы добыть необходимое при любых обстоятельствах (среди больших лесов, полей и рек), - или память о беспрерывных «наездах» и набегах, отучивших накапливать что либо (все равно отнимут или сожгут)? В любом случае, это очень хорошо легло на проповедь о том, что «не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут…» Не исключено, что в этом повинно и долгое отсутствие в российский пределах любой культуры, кроме религиозной, в которой нет места оправданию или утверждению красивой и удобной обычной «земной» жизни.
Притом что сами наши попы, как правило, сибариты, и, в целом, умерены и в своих требованиях, и в своей вере. Соответственно - и в своих подвигах на благо просвещения заблудших душ. Поэтому и вырос народ, практически не знающий собственное основополагающее учение. Соответственно, и не живущий по нему. Зато убежденный, что «от трудов праведных не наживешь палат каменных».
Русская церковь никак не отреагировала на закрепощение земледельца в конце XVII в. - и тем более в XVIII в., в отличие от прежних веков, когда, вроде бы, следила за тем, чтобы христиане не становились рабами других христиан (Ключевский). В ее оправдание надо сказать, что в этот период она сама потеряла былое значение. После учиненного во многом ее же усилиями Раскола ей пришлось уйти с политической сцены, превратившись лишь в идеологическою ширму, подтверждающую легитимность власти. С этих пор она лишилась возможности препятствовать постепенной секуляризации и европеизации России. Наконец, место патриарха занял обер-прокурор, хотя бы даже и масон. Что, впрочем, не подразумевало никакой веротерпимости. С этим в богоспасаемой все было достаточно жестко вплоть до 1905-го. (Характерно, что на Большом Московском соборе 1666-67 гг. католики, в отличие от «старообрядцев», не были признаны еретиками.) (Причин церковной реформы, вызвавшей Раскол, собственно, две: 1) «грекофильство» царского двора и самого царя, наследника Византии и защитника православия, будущего царя Константинопольского (вот еще когда!); 2) присоединение Малороссии, в которой церковно-обрядовая практика отличалась от московской, но сходилась с греческой. Невежество и отсталость в сочетании с осознанием ее и великими планами - привели к неоправданно резким действиям.)
Вообще, похоже на то, что лишь религиозные «диссиденты» всех мастей компенсируют свое поражение в правах и внешнее давление - изощренным трудолюбием и рациональностью. Предпринимательство становится отдушиной тех, кому закрыты любые другие пути реализации. Поэтому на Руси труд приобрел «религиозный» статус только у старообрядцев, что обеспечило их экономическое процветание. А после - уже при большевиках, в окружении «враждебного старого мира», - что так же обернулось сумасшедшим экономическим ростом. Другое дело, что трудовая догматика советской власти довела централизацию и контролирование до уровня, непосильного экономике.
И то верно: свободные и счастливые - не трудятся. Труд - следствие библейского «проклятия» человека. «Пусть медведь работает, у него четыре лапы», - говорят в нашем умном народе. При коммунизме трудиться будет одно солнце, считали в Чевенгуре. Известно, что обезьяна лишь притворяется дурой, чтобы ее не заставили трудиться. Труд сделал из нее человека - и она не хочет рисковать второй раз, уже зная о последствиях.
Но коли деваться некуда, то трудиться надо не для прибыли, а для «совести» - то есть для создания приемлемой жизни себе и другим. Труд - род самопомощи и, даже, самосовершенствования. Проблема не в труде - а в мотивации к труду, то есть к растрате времени и сил. Тем не менее, прибыль как мотивация - хлопотно, к тому же, как правило, связана с разными нехорошими вещами. Рвущий жилы ради прибыли, пусть даже «честной» - человек узкий и пустой. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» - вечный вопрос.
Если поверить «Манхеттену» Дос Пассоса, то несколько поколений американцев уничтожили свою жизнь, зарабатывая деньги. Они не делали ничего больше. И они стали богаты и страна тоже. Но цена этого ужасна и бесчеловечна. Это погубило душу Америки и наложило пятно на любого американца. Может, благосостояние и растет там, как грибок, как плесень. Доброе так быстро расти не может.