Олигархические речи
- Если цена за секс - свобода, то секс придется отменить, - заявил царь. - Ну, нет, не совсем, а в моем наилучшем царстве-государстве.
- А почему нельзя совместить, ну, чтоб и то и другое?! - воскликнул (глупый) народ.
- Потому что секс несет в мое наилучшее царство-государство хаос слов и надежд, которым не суждено сбыться, - подумавши, сказал царь.
Этого мало: он несет черты иностранного порабощения. Даже не через потребность в нем, хотя это тоже, а через ощущение, что лазунчик, прикрывшись любовью, проник в сокровенные области независимости и мог подсмотреть секретные коды (управляющие стратегическими пусковыми установками). И вообще, он может много чего возомнить!
Проще говоря: секс не оказывается «просто сексом», как уверяют идеологи свободной любви. Это не в теннис сыграть: где-то рядом все равно витает чувство долга перед тем, с кем ты трахаешься. Человек получает могучие сигналы из своего бессознательного или даже досознательного. В тщетной попытке рационализировать и облагородить их - он превращает их в «романс». Все как-то приличнее. И так сам себе поверит, что хочет сказки, отношений, всего-всего! Поэтому у секса, как у вершинного, мистериально насыщенного взаимодействия двоих, оказывается долгое эхо. Через секс ты обозначаешь право на себя, как на со-иерофанта и потенциального родственника сразу, даже если ничего такого не держал в голове.
Конечно, стремление соединиться есть, куда без него: оно заложено природой, традицией, неистребимой наивностью, что можно создать что-то прекрасное, нерасторжимое и приятное всем. И твой возлюбленный - как блюдо («шафран и корица»), а любовь - сродни пожиранию. (На языке тупари и мундуруку совокупление буквально значит «съесть влагалище» и «съесть пенис» - из Леви-Строса.)
Люди вообще живут лишь потому, что составляют некий пирожок, перемежающееся единство. Но «завести» кого-то, кто будет условно нерасторжимо с тобой связан - это, знаете ли!.. Людям свойственно присваивать: вещи, дом, другого человека. Обольщать через «красоту» (блин, как Лев Толстой стал писать!) и завлекать на алтарь страсти. На котором тебя принесут в жертву богам рода и пола. Если тебя искалечат сильно, но не насмерть, ты, конечно, тоже можешь попробовать сделать другого частью собственной жизненной схемы. Но опыт показывает, что его легче убить, чем ассимилировать.
Да и вкусно это вино бывает лишь от новизны. И идеализируя глубину мистерии, надеясь, что некоторые сосуды бездонны, мы вдруг убеждаемся, что все выпито. Но нам нельзя воспользоваться другим сосудом, и мы сами мешаем наличному сосуду исправить ситуацию: мы, алчущие, выпиваем его раньше, чем он успевает вновь наполниться. Так кончается «романс».
- И все же хочется верить, что некоторые сосуды бездонны - и мистерия стоит свеч. И нам следует жить так, будто мы достоверно знаем это, и будто мы сами - в числе избранных, которым позволено эту глубину испытать, - заявил главный жрец и министр царя.
- Да, это правильно, это будет нашим теоретическим лозунгом! А практическим будет - что-нибудь менее амбициозное. Дружба, например. Тоже премилая вещица, не так ли? - закончил царь.