Земля, окруженная морем - 1
(Как и многим, мне хочется рассказать о путешествии. Притом что я никуда не ездил. Из всех видов транспорта в моем распоряжении на данный момент лишь машина времени, поэтому расскажу о старом путешествии на Соловки в 2000 году. В двух частях и с фото.)
***
Следующая станция после Полярных Зорь, рядом с Мурманском, называется Африканда. Специфический юмор русского человека. Я еду в поезде и изучаю схему.
Карелия - это болота, перелески из довольно жалких елок и огороды с картошкой. Не скажу, что самый захватывающий пейзаж - еще и под темно-серым небом.
Я не любитель севера, я и так живу на севере, чтобы видеть в нем экзотику, которую мог разглядеть Бальзак в Норвегии, не выезжая из Парижа. Средиземноморский пейзаж - вот, что действительно привлекает меня. "Мы избираем Итаку", как писал Камю.
Но я хочу постичь то, что находят в суровом севере "настоящие" русские люди. Например, мама моей жены, Майя Михайловна. Любительница Соловков с давних пор, она вознамерилась купить здесь дом - и попросила нас с Машей помочь ей в этой авантюре. Маша тоже любит как раз такой климат, чтобы небо было "тучками закрытое на треть, снежком слепящее, туманы и метели…" В севере есть своя аскетическая правда, которая может привлекать, как может привлечь пресыщенного гурмана стопка водки с огурцом.
С собой у меня последний номер "Независьки" со статьей о «правозащитнике» сталинской поры Давиде Рязанове. Приводится адресованное к нему письмо женщины - с просьбой спасти двух ее арестованных сыновей. И адрес сыновей: "Авт. Карелия, пос. Кемь, У.Р.Л.О.Н." В эту Кемь я пребываю через десять минут.
Около трех ночи на трясучем микроавтобусе мы попали в местный Пирей - Кемь-Порт, где стали искать водный транспорт до островов. Регулярный корабль ходит раз в день, ждать его много часов - и, главное, по донесению разведки на него никогда не бывает билетов. Зато в нашем распоряжении шикарные услуги частных перевозчиков. По хлипкой дощатой пристани с риском для жизни мы загрузились в поношенный баркас под названием "Дора".
- Надо подождать, - меланхолично сообщил нам хозяин "Доры", молодой мужик в зимнем ватнике и шерстяной шапке, когда мы уже оказались в полной его власти. - Прилив начнется - и поплывем.
Прилив начался лишь через два часа, а пока мы спасались от холода и ветра в тесном клаустрофобном кубрике - в компании почти двух десятков людей, мужчин, женщин и детей, по виду - паломников.
Почему-то я воображал Северное море, как большое тихое озеро. Это совсем не так. Да и расстояние до островов я явно недооценил. Больше четырех часов мы плыли через штормящее море на хлипкой поношенной посудине, отчаянно ныряющей в волны, как уходящий от китобоя кит. Люди по очереди выходили из строя, и скоро тесный кубрик очистился, так как почти все пассажиры перебрались на открытую корму. Они сидели и лежали на голом мокром настиле без поручней, в том числе две маленькие девочки. У всех морская болезнь. М.М. тошнит за борт, и мне страшно, что она туда и упадет.
Когда в десятом в бело-серой дали показались башни Соловецкого монастыря - люди радостно выдохнули. Было очевидно, что они уже потеряли надежду вновь узреть землю. Вид был неплохой, хотя мы обрадовались бы любому. К тому же погода не удалась, и усталость от плавания не располагала к тонким художественным медитациям на тему того, что так давно желал увидеть.
Мы доплыли, что было, конечно, хорошо. Но пока что у нас не было на этом каменистом продуваемом острове крыши над головой. Больше всего хотелось лечь поспать или хотя бы выпить кофе. В первой гостинице "Гостиный двор", шикарной по местным понятиям, с большими черными столами в столовой - мест конечно же нет. То же самое в гостинице "Петербургская", аж 1838 года! Впрочем, это простой деревянный барак. В туалете надпись: "Кто бросает бумагу в слив - враг народа!" Очень актуально.
Критически оценив перспективы наших дальнейших блужданий по острову, я подошел первой попавшейся немолодой и бедно одетой (как тут принято) женщине и спросил насчет сдачи жилья. Как ни странно, она тут же пообещала кого-нибудь нам найти. Искала она не долго: спросила у одних знакомых, что попались по дороге, у других… В результате она привела нас к еще одной немолодой женщине, очень, однако, неприветливого вида. Неприветливая женщина без энтузиазма подтвердила, что готова сдать квартиру - за пятьдесят рублей в день. Объявила так категорично, что торговаться нам не пришло даже в голову. А мы-то воображали всех их тут собой осчастливить!
- Сорок дней назад у меня утонул сын - поэтому и сдаю, - объяснила она строго.
Как она рассказала по дороге к нашему предполагаемому жилью: сын с друзьями киряли на местном озере у монастыря, сын зачем-то решил поплавать - и утонул. И никто из друзей не бросился спасать…
Собственно, его жилье она и сдает. Жилье, конечно, знатное: это старый двухэтажный почти черный от времени барак, явно современник первых лагерных лет. И планировка типично барачная - коридор на всю длину от торца до торца, вдоль которого с двух сторон располагаются комнаты. То есть, до некоторой степени их можно назвать "квартирами": комнату метров десять и кухоньку метров пять. Еще имеется прихожая метра два. За окном - небольшой запущенный палисадник. Удобства в конце коридора, причем в рабочем состоянии они находятся лишь на втором этаже, в то время как наша "квартирка" на первом. Но удобства весьма специфические: это большое грязное помещение без унитазов. Вместо них - дыра в полу. И раковина с краном. Вода ледяная, не помоешься, но можно наполнить чайник. Вонь присутствует, но не критичная, ибо окна разбиты, а из постоянных жильцов во всем бараке - две или три семьи. Остальные жильцы - ночующие в пустых комнатах бомжи.
На нашей кухоньке есть печь-голландка, на ней мы и будем готовить. Печь для меня уже привычнее, чем газ. Еще хозяйка пожертвовала нам электроплитку, чтобы мы могли кипятить чай. В комнате помещается односпальная железная кровать с панцирной сеткой и полуметровой периной - и огромный шкаф. Когда посередине комнаты я поставил раскладушку для М.М. - места в ней не осталось. Но мы сюда не жить приехали.
Стены бараков мне показались очень тонкими для здешнего климата: миллиметров 200. Потом я понял, как они сделаны: у соседнего барака отвалилась наружная вагонка - и на землю высыпался старый шлак. Его просто засыпают как утеплитель между вагонкой, прибиваемой по столбам, составляющим каркас здания. Весь свой срок эти бараки отстояли лет тридцать назад. И теперь стоят полупустые, и в них живут те, кто махнул на эту жизнь рукой. Причем иногда в придачу с детьми, как у нас на этаже.
Маша и М.М. начали ругаться еще в Москве, продолжили в поезде, возобновили на Соловках. Впрочем, они быстро мирятся. Теперь звучит "Машенька", "доченька", что вызывает продолжительные и весьма бессодержательные беседы на тему: как разжигать печь зажигалкой и почему в доме нет погребов, чтобы хранить продукты…
Позавтракав и относительно согревшись от разожженной зажигалкой печи - мы решились выбраться наружу. На дворе август, но в это как-то не верится: холодно в толстом свитере и джинсовой куртке. По дороге к монастырю встретили сурового монаха, заросшего черными волосами и бородой с проседью, в армейских сапогах, торчащих из-под подрясника, подпоясанного армейским ремнем. Главный монастырский храм, Спасо-Преображенский собор, бел, как снаружи, так и внутри. Главы и даже некоторые барабаны местных церквей крыты не золотом, а деревянным лемехом, и кажутся без солнца черными, а под солнцем - покрытыми блестящей металлической чешуей.
Похоже, собор проводил первую службу: стены были еще нерасписанные, без иконостаса, женщины и добровольцы носили аналои, канделябры, украшали пол папоротником с рябиной. Храм смотрелся аскетично и торжественно, и даже раскольнически. За свечным столом стояла девочка-негритянка, с большими белыми зубами и большими глазами, в платочке и с местным выговором. Естественно, хотелось спросить, как ее сюда занесло?
Соловецкий Кремль представляет собой сильно вытянутый Пентагон и в плане напоминает плывущий в южном направлении корабль. Стены и башни Соловецкого Пентагона, словно древние Микены или города инков, сложены из огромных валунов удивительного рыжего цвета. Над башнями - высокие деревянные шатры. Всего башен восемь (шесть главных). Стены, которые, как и башни, сужаются кверху, имеют метров десять в высоту и пять в ширину. Они перекрыты двускатными навесами, бело-зелеными от плесени и мхов. Перед амбразурами стоят орудия XVIII или даже XVII века. Иногда промежутки между валунами кладки заполнены красным кирпичом, иногда в кирпичные кладку вмонтированы валуны - для объема и прочности. Некоторые бульники - длинной пять метров, и, наверное, они не намного легче тех, из которых сложены египетские пирамиды.
Построенна вся эта радость в 1584-1594 годах - под руководством архитектора-старца Трифона (Кологривова).
Встроенный внутрь этой крепости монастырь состоит из многих храмов и помещений, составляющих общий объем, запутанный и интересный, со своими улочками и проходами, с переброшенными над ними арками-мостами, и тайными дверками. В главные помещения, стоящие на подклетях, надо подниматься по деревянным или каменным лестницам самого "древнерусского" типа, крытым на манер галерей. Некоторые детали конструкции настолько старинны, что их можно целиком сдавать в музей. Внутри были обнаружены обширные залы с еще не до конца восстановленными полами, перекрытые каменными сводами либо просто скошенной крышей по могучей стропильной конструкцией.
Соловецкий музей, расположенный, кажется, в Настоятельском корпусе, посвященный лагерю, произвел сильное впечатление. Он оформлен словно театр с декорациями или как музей средневековых пыток, чтобы лучше почувствовать момент. То есть барак и тюрьму. И, в общем, как-то сразу чувствуешь. Отдаю дань тонкому юмору осужденных: на фото была изображена клумба во дворе монастыря-тюрьмы, засаженная пестренькими цветочками в виде слона. "Слон", как известно, - это "Соловецкий лагерь особого назначения". Сплошная Африканда.
До кучи имелся и другой музей, посвященный истории самого монастыря. Значительное место было уделено знаменитому «Соловецкому сидению» конца XVII века, когда регулярные царские войска восемь лет не могли овладеть монастырем, взбунтовавшимся против «новой веры». И захватили его, как водится, лишь благодаря предательству. После чего большинство монахов было казнено с изощренной жестокостью: «Не принявших покаяния монахов обезглавливали, палили на огне, вешали на деревьях и перекладинах, топили в прорубях, заживо морозили на льду» («История Соловецкого монастыря»).
Познакомился я здесь и занятных курьезом православной истории: оказывается, известный старец XVIII в. Досифей, благословивший самого Серафима Саровского, был женщиной, Дарьей Тяпкиной. В музее, где имелось изображение сего Досифея, данный факт подавали как наш православный ответ католической папессе Иоанне. Кстати, Досифей этот не имел(а) никакого отношения к Соловкам, а остался(лась) в музее, надо думать, в качестве почти заглохшего отзвука антирелигиозной пропаганды.
И музей, и местные храмы, и магазины - все до сих пор отапливаются печами. Так что в этом занятии мы не одиноки. В том числе и в необходимости топить даже летом.
Не знаю, испытал бы я большую экзотику, попав бы, скажем, в подлинную "Африканду"? Любое "экзотичное место" похоже на множество других мест. И приезжая в очередное "экзотическое место", видишь, что не так уж оно и экзотично, гораздо меньше по масштабу и обычнее, чем воображал. И что, в общем, все у людей одинаково. И многие вещи в родной стране могут показаться мне - и не раз казались - гораздо экзотичнее, хотя часто со знаком "-".
Прелесть Соловков - его покой. Тут нет ничего лишнего. Нет самолетов и железной дороги. Нет даже автомобилей. Лишь несколько грузовиков, газиков и мотоциклов. Зато над островом висит почти постоянный звон. Монастырская жизнь только возобновляется, во всей свежести и энтузиазме. Работают послушники и студенты, бородатые, в джинсах, поющие в процессе работы замечательную песню: "Мы белили восьмерик: мало нас, а он велик", - на мотив: "Мы делили апельсин: много нас, а он один". На улицах города, который без затей называется Кремль, так много паломников и туристов, что трудно встретить натурального жителя.
В поисках дома для М.М. зашли на улицу Павла Флоренского. Посреди маленького сквера лежит большой камень с памятной доской и стоит высокий "поклонный" крест в память жертв. Он не столько вбит в землю, сколько присыпан большими камнями, чтобы не упал. Вбивать тут не во что, как я скоро понял. Вдоль улицы понастроены модные дома северного стиля из толстых оцилиндрованных бревен и неплохой архитектуры. Можно и не соваться.
На берегу моря, недалеко от причала, из земли торчит столб с прибитыми к нему деревянными указателями в виде стрелок - с названиями мест и километражем до них. От густоты дощечек-стрелок столб напоминает дерево. Волшебное дерево сообщает, что до Ташкента отсюда 3960 км, до Владивостока - 7950. До Полярного круга - 120 км на север, до Москвы - 1200 на юг. До Севастополя, откуда я не так давно вернулся, соответственно - 2700. С Черного моря на Белое. Еще одно измерение родины и лета.
***
На следующий день светит низкое северное солнце, и под ним даже жарко. Черная вода в лесном озере по дороге на Муксалму кажется у берега довольно теплой.
Муксалма - отдельный остров, соединенный с Большим Соловецким четырехкилометровой дамбой из таких же камней, из которых сложен монастырь. Судя по старинным полосатым столбам, от Кремля до Муксалмы - десять километров через невысокий, но плотный лес. На дамбе случилось ложное узнавание: заросли можжевельника и запах водорослей, солнце и морской ветер…
Почти сразу за дамбой стоят два дома. Первый - двухэтажный заброшенный деревянный дом дореволюционной постройки. Он красив по объему, конструкции и деревянным деталям, имитирующим классицистский фасад, и в нем сохранились печи и часть лепнины. Хотя провалились полы и крыша в дырах - стены стоят прямо и крепко, и даже дверь в одну из комнат нормально открывается.
Второй дом - каменный, где, судя по окошкам в дверях, была тюрьма. Он тоже заброшен, но еще в лучшей сохранности, чем первый. Заброшен по меньшей мере с 76-го года - если судить по самой ранней надписи туристов на беленой стене. В некоторых комнатах до сих пор можно жить: паркет, печи, кровати. Окно предусмотрительно прикрыто целлофаном. Дом прошлого века - и ни трещины! Во как строили!
Вся Муксалма - два заброшенных дома.
На обратной дороге мы набрали три сумки грибов, в основном маслят, не углубившись ни на метр в лес. Грибы росли на самой дороге, прямо под ногами. В лес надо идти за брусникой, голубикой и черникой, горящими разноцветным бисером в густой траве среди корявых, покрытых мхом низкорослых деревьев. Тихо блещут сквозь деревья красивые лесные озера. Около некоторых озер - полярный пейзаж: плоская, гуляющая под ногами почва из мхов и хвощей, редкие "танцующие" деревья, пни, вереск. А, в общем, нет никакого ощущения севера.
Люди на дороге стали попадаться только к вечеру. На последних километрах мы дали страшный темп: поспеть в баню, о которой я договорился накануне. Это была недавно срубленная баня, аккуратненькая и чистая, как игрушка, поставленная во дворе гостиницы "Гостиный двор". Баня не была приколом: никакой иной возможности помыться на Соловках я не нашел.
Напрасно торопились: топка задержалась на полчаса - и баня была не готова. А потом хозяева бани еще сделали нам выговор: долго мылись. Зато жар в бане был отличный. Нельзя в баню ходить на время! Особенно, если это единственное место, где двоим людям, посвежевшим и чистым, можно вспомнить о радостях пола.
***
До Заяцкого острова, в отличие от Муксалмы, можно добраться только на лодке. Но это полбеды. Главное: получить разрешение на его посещение у администрации заповедника, представитель которой сидит в монастыре и куражится, как татарский хан в орде. Но небольшое денежное вспомоществование "на благо науке" творит чудеса (как с ордынских пор и завелось). Этот каверзный вопрос я решил накануне и тогда же договорился с лодочником, чтобы утром он ждал нас у пристани, где в небольшой бухте под боком у монастыря располагается весь местный частный флот.
Из тихого моря, игравшего спокойной утренней волной, появилась умная детская морда, с любопытством созерцающая нас.
- Тюлень, - представил его лодочник. - Здесь его зовут "рыбнадзор"! Как рыбаки ставят сети - так приплывает…
Через час появился остров. Точнее, целых два, между которых лодочник правит - прямо на стоящий на берегу почерневший от времени деревянный храм. Вода, как гофрированное стекло, иногда как зеркало. В некоторых местах глубина меньше метра, и видно, как на дне колышутся лопуховые водоросли. Храм блестит в неподвижной воде, словно Китеж. Снова проплыл тюлень, будто изучающий: собираемся мы заняться чем-то стоящим или решили дурака валять?
Нас встретил смотритель острова, бородатый человек лет пятидесяти. Он принял от меня наш документ и ненавязчиво предложил себя в качестве проводника. Это неожиданно: тут вообще не принято проявлять инициативу, и все ждут, когда их в лоб попросят, тогда, может быть… А нам и не надо проводника на этом маленьком острове, который весь можно обойти за два часа.
Храм, на который мы правили и рядом с котором пришвартовались, - был церквушкой, построенной Петром I в 1694 г., скромной, бедной, очень небольшой по размерам. По московским понятиям - просто часовня.
- Так и должен выглядеть православный храм, - сказала М., любительница всего маленького.
Весь остров покрыт ровным слоем какой-то тундровой "травы", мхов и плавунов, слоем таким толстым, что можно лежать, как на перине. Тихо, безветренно и совсем не холодно. Было интересно открыть остров самим, терять тропинку и выходить на "тундровую" полянку с разноцветной травой и мхами. И кучами камней неизвестного назначения. Это добавляло острову загадочности. Кроме мхов и камней на острове растет можжевельник, карликовые яблони, редкие низкорослые сосны, сиреневенький вереск и красная ползучая рябина. Из живых существ нам попался лишь заяц, оправдавший его название.
Но главная достопримечательность острова - знаменитые "неолитические" лабиринты, напоминающие декоративные клумбы или альпийские горки. Они сложены из мелких, поросших желтой травой камней, выложенных двойной спиралью, диаметром 10-20 метров. Кто их складывал и с какой целью - науке по сей день неизвестно.
Суть лабиринта - не в том, чтобы потеряться там, а в том, чтобы пройти определенный магический путь. И связан он, скорее всего, с практикой инициации.
Однако многие археологи ассоциируют лабиринты с культом мёртвых: чтобы душа похороненного (надо думать, в центре лабиринта) - не могла вернуться в мир живых, заблудившись по ходу дела в трех соснах (глупая какая!). Создание их одни учёные относят к I-II веку до н. э., а другие - к II-III тысячелетию все до той же н.э.!
М. назвала весь остров - японским садом для медитаций. Ей здесь хорошо, мне тоже: камни, слабый морской ветер - напоминают Крым зимой.
- Зря вы меня не послушали, - сказал нам смотритель на прощание. - Я бы рассказал вам такое, что вы нигде не прочтете. Это же остров мертвых!
Ну, вот: к крымским городам мертвых добавился остров!
Вернувшись из плаванья - до вечера мы ходили по мысам и берегу, среди знаменитого "танцующего леса", чахлых, искривленных в разные стороны под большим углом прибрежных березок и осинок, выросших почти на голых камнях. Нашли еще один лабиринт, копию тех, что видели на Заяцком. Нашли большой камень, так называемый «Переговорный», лежащий прямо на берегу, с выбитым на нем договором 1854 г. между монастырем и английской эскадрой из двух шестидесятипушечных фрегатов, предпринявшей неудачную осаду монастыря. «Обстрел обители продолжался около девяти часов, по ней было выпущено примерно тысяча восемьсот ядер и бомб, которых, по признанию английского капитана, хватило бы для разрушения нескольких городов» («История Соловецкого монастыря»). Обстрел распугал ворон и чаек. Среди защитников, вооруженных старинными пушками и пищалями, не было ни одного убитого. При этом ответным огнем они повредили английский фрегат. В отличие от Севастополя - англичане потерпели здесь полное фиаско.
***
Случайно мы попали на главный островной праздник, Зосимы и Савватия, в честь основателей монастыря. Весь день звонил колокол. Я видел водосвятие на озере перед монастырем, в котором утонул хозяин нашей квартирки. Вдоль берега двигалась толпа паломников, а в ровно разлитой воде плавал белый монастырь с черными башнями и куполами.
На острове нет легковых машин, как нет и подходящих для них дорог. Кажется, нет и воровства: велосипеды стоят неприкованные у подъезда, на окнах нет решеток. Мотоцикл "ИЖ" у дома оставлен с ключом зажигания и шлемом на руле. Уходя, хозяева не запирают дверь, а подставляют к ней палку, долженствующую свидетельствовать, что их нет дома, но скоро будут. Островной менталитет: куда отсюда сбежишь?
На Соловках сохранились постройки, погибшие во всех других местах: сараи, как в Москве до войны, дамбы прошлого века, избы, бани, часовни.
Близость и доминирование монастыря обуславливает местный стиль женской одежды: длинная юбка, длинный пиджак или куртка - и платок. Это кажется немного однообразным, хоть и простительным.
Тут не поют птицы в лесу, не водятся животные, кроме куропаток, не плавают рыбы в озере, хотя, видимо, имеются, судя по попадающимся на дороге людям с удочками. На берегу моря не висят сети, никто не коптит, не сушит, не продает рыбу. Единственный местный завод по производству мармелада из водорослей - закрылся. Остров живет тихо и неактивно.
Нет тут и знаменитых северных комаров, как и свирепой северной мошки. Комары попадаются в лесу и у моря, в тени леса. Дни стоят солнечные - и не понятно, как одеваться: на солнце - жарко, в тени - холодно. Магазин работает в знакомом режиме: произвольно. Палатка, где я покупал пленки для фотоаппарата - несколько дней закрыта. Единственный промтоварный магазин сперва был закрыт на "разборку товаров", потом стал закрыт на выходные. Поэтому возможности фотографировать я лишен.
В этом есть свой плюс. За четыре с половиной часа нарисовал три картинки с видами монастыря. Первый - у могилы протодьякона (1964 - 94). На фото хорошее лицо с башкирскими чертами. Очень долго учился рисовать камни монастыря, лишь к четвертому рисунку что-то стало получаться.
Как на горнолыжной базе, тут постоянная смена народа: группы туристов стоят с сумками у гостиницы.
Город такой маленький, что все время встречаю знакомых. Мужика, с которым плыл на "Доре", встречаю каждый день, иногда по два раза. Сегодня он уезжает со всеми паломниками на барже: праздники, ради которых они приехали, кончились.
Крик чаек напоминает крик павлинов: такой же нервный и истерический. Помимо мотоцикла и соседей по коридору - почти единственный здесь звук.
***
В нашей ситуации сборы - самое узкое место. М.М. делает все очень медленно, очень тщательно и имеет огромное количество предрассудков. Яростно судит о малоизвестных ей вещах, вроде современной коммерции. Верит всем, кто жалуется на нынешнюю жизнь (а тут на острове таких много), и не хочет вникать в суть проблемы. Вообще, о современной жизни знает мало, и даже история любимых ею Соловецких островов известна ей весьма поверхностно. У нее большой дефицит естественных человеческих реакций. И каждый день у нас схватки и словесные дуэли. Абсолютно все слова она воспринимает неадекватно и как-то очень по-своему, отчего совпадение и согласие практически невозможно.
Однако вечером М. и М.М. нашли интересную тему: молодая слава Томаса Венцлова, женатого на подруге М.М. На одной вечеринке он напился и напИсал в бокал (как Моррисон). Оказывается, через Непомнящего М.М. была знакома с Домбровским.
(Окончание и фото следуют)