Познание Бога или Бегство от страдания - 2 (оконч.)
Смысл ветхозаветного "Иова": может ли человек верить "даром"? Чем держится вера человека? Сатана считал, что вера человека, вера Иова - держится строгим соблюдением "коммерческого" договора: Бог благорасположен к Иову за то, что тот живет праведно; Иов живет согласно Закону и знает, что Бог воздаст ему сторицей. Собственно, это и обещал Моисей евреям под Синаем: тех, кто верит Закону - Господь Бог наградит, а остальных - накажет. Все предельно рационально и просто.
И вдруг Бог и Сатана устраивают моралистический эксперимент: а что, если то, что наобещал Бог через Моисея, перестанет исполняться? То есть начнется то, что и есть в реальной жизни?
То, что терпение должно быть вознаграждено - это очень человеческая и правильная мысль. Человеку то и дело приходится практиковать вещи сложные, не приносящие очевидного результата - в надежде, что он все же будет, и усилия не пропадут даром, иначе зачем стараться?
В древности удача в любом деле зависела не от самого человека и его индивидуального упорства, а от правильности выполнения ритуалов, посредством которых благодарный медведь давал себя убить на охоте, а пришедшие позже боги даровали победу над врагом. Такое (архаическое) положение вещей отражено в интернациональной сказке: герой правильно отвечает на поставленные вопросы - получает разные дары и блага. Отвечает неправильно (ложный герой) - получает по жопе.
Текст "Иова" свидетельствует о точке перехода от коллективной и чисто магической веры и заслуги (отраженной в сказке) - к вере и заслуге индивидуальной. В общем, текст "Иова" стал идеологической поправкой к очевидной неработе Закона (магических практик) в многочисленных случаях реальной жизни.
Надо было обосновать веру в такой неприятной ситуации, когда все против нее, когда она как бы сама по себе, вопреки обстоятельствам, в отсутствии Бога или в момент Его молчания. Это приближает нас к созданию концепции автономной веры, абсурдной веры Тертуллиана.
Парадоксален конец "Иова": Бог отнюдь не хвалит героя, вызвавшего Его на суд с точки зрения Закона, самим Богом данного еврейскому народу. Богу наплевать на Закон. Бог "Иова" отвергает само право человека судиться с Ним. Бог неподсуден в любом случае, что бы Он ни делал, как классический патриархальный отец. Сам Закон не имеет безусловной силы. Бог свободен карать и миловать, исполняешь ты его (Закон) или нет.
В финале создатели "Иова" попытались совместить эти две "истины" в некоей оптимистической каденции: человек должен верить в отсутствии благодарности и пользы, вопреки, и что только Бог знает, зачем твое страдание было нужно: Иов был вознагражден.
"Другие дети ведь, и жены же не те! Но Иов разницы не замечает, бедный".
Можно сказать, что "Иов" был идейной предпосылкой "личных" отношений Давида с Богом, отраженных в Псалтири. Ибо вся Псалтирь - это жалобы Псалмопевца на божественное промедление ("открой ухо Твое", "доколе, Господи, будешь забывать меня вконец", "Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь Себя во время скорби?", "Боже мой! [внемли мне], для чего Ты оставил меня?", "Восстань, что спишь, Господи!" (во как!)) и просьбы спасти и избавить от беспрерывных притеснений врагов.
Скорее всего, Псалтирь не имеет отношения к историческом царю Давиду, а создана во время Вавилонского пленения, на пятьсот лет позже: "Когда Господь возвратит пленение народа Своего, тогда возрадуется Иаков и возвеселится Израиль" (13, 7) или: "Ты отдал нас, как овец, на съедение и рассеял нас между народами; без выгоды ты продал народ Твой…" (43, 12-13). Есть и прямой анахронизм: "Ради храма Твоего в Иерусалиме цари принесут Тебе дары" (67, 30) - но при Давиде никакого храма в Иерусалиме не было!
И ведется огромный монолог не от имени царя, а от имени некоего "святого": "Знайте, что Господь отделил для Себя святого Своего; Господь слышит, когда я призываю Его" (4, 4; то же в 15, 10). Можно даже сказать, что Псалмопевец говорит с Богом от имени всего народа Израилева, притесняемого и гонимого, а не от своего личного (во всяком случае, большей частью). И слова "С Тобой я поражаю войско" надо понимать, что - с Богом - Израиль поражает войско, а не царь Давид. Есть и прямые проговорки: "Мы возрадуемся о спасении твоем и во имя Бога нашего поднимем знамя… Господи, спаси царя и услышь нас…" (19, 6 и 10), "Буду возвещать имя Твое братьям моим" (21, 23), "Непорочность и правота да охраняют меня, ибо я на Тебя надеюсь. Избавь, Боже, Израиля от всех его скорбей" (24, 21-22). (Все выделения - мои, Песс.) Поэтому в псалмах преобладают общие понятия, крайне неконкретные риторические обороты, вроде: "Он <Господь> вывел меня на пространное место и избавил меня, ибо Он благоволит мне". Нет и никаких исторических деталей, хронологически сопоставимых с реальным правлением царя, как оно отражено в книгах Царств. Например, к какому моменту истории царя Давида мог бы относиться сей пассаж: "…псы окружили меня… пронзили руки мои и ноги мои. И можно перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий" (не рассматривая это, конечно, как "предсказание" о Христе) - даже если воспринимать все это как раскидистую метафору? В защиту авторства мы имеем лишь редкие и неизвестно чьи комментарии перед некоторыми псалмами, типа: "Псалом Давида, когда он бежал от Авессалома, сына своего", притом что сам псалом ни о чем подобном не упоминает. А ведь так естественно было бы пожаловаться тут на нечестие детей, поднявших руку на родителей своих, и попенять отрасли, замыслившей такое скверное с точки зрения Закона преступление.
То есть Псалмы относятся к середине тысячелетия перед Новой Эрой, эпохе тотального идейного переустройства человечества, когда у многих народов появились новые духовные учителя и новые духовные учения, далекие от прежних магических практик. Когда само понятие "религия" было сильно изменено.
Характерно, что именно в Псалтири прозвучала великая фраза: "Сказал безумец в сердце своем: "Нет Бога"". Так в отношениях между человеком и Богом впервые возникло разногласие и едва не ссора, когда человек стал требовать от Бога справедливого суда (как бы предупреждая: "А иначе, смотри, Бог, я объявлю, что тебя нет!"), когда сам человек осмелился судить Бога! С этого момента судьба Бога была предрешена. Революция против Бога началась с Иова и Давида, когда раб потребовал справедливости. А кончилась Ницше, приговорившего Бога к смертной казни.
Бог-ревнитель, в ярости наказующий нечестивых детей своих - самая скверная часть Библии, отравившая мозги и сердце стольких поколений, наставившая стены между людьми. Ибо ненависть к иноверным, безверным или грешникам санкционировалась самим Господом. На них лежала ответственность, что Бог гневается на город или народ и вместо милосердия своего - обрушивает несчастья и голод. Теодицея постоянно нуждалась в человеческой крови, чтобы оправдать существующее зло в мире, управляемом благим Богом.
Бог Ветхого Завета, Бог Апокалипсиса входит в странное противоречие апостолом, сказавшим, что Бог есть любовь. (По иронии этот же апостол сделан автором Откровения.)
Бог Ветхого Завета больше похож на Сатану, чем Мефистофель у Гете или черт Ивана Карамазова. Собственно, гностики так Его и понимали.
«Бог Ветхого Завета - возможно, самый неприятный персонаж в мировой литературе. Ревнивый и гордый этим, мелочный, несправедливый, безжалостный властолюбец, мстительный, кровожадный этнический чистильщик, женоненавистник, гомофоб, расист, детоубийца, сеющий чуму и смерть садомазохист, капризный, злобный хулиган». (Ричард Докинз)
Очевидно, что концепция Бога развивалась вместе с человеком, его представлениями о добре и зле. От Бога-ревнителя, до Бога, который есть любовь и свобода - дистанция огромного размера. В мусульманстве Он, кстати, так и остался только мстителем, ревнителем и хитрецом.
Мы поместили в Него лучшее, что есть в нас. В Боге нет ничего, чего не было бы в человеке. Именно поэтому Бог Ветхого завета - такой безжалостный, а иногда просто подлый. А иногда - разумный и милосердный судья, отвергающий ненужные ему жертвоприношения и устами своих пророков утверждающий: "Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего своего, как самого себя" (Левит, 19, 18). Конечно, ближний - это пока что только иудей. Но подавляющая часть великих афоризмов Евангелия пришла туда из Ветхого Завета.
Мне возразят: как так мы могли что-то куда-то поместить, ведь для большинства человечества концепция добра проста и рациональна: хорошо - это когда я украду жены, плохо - когда у меня украдут жену ("мораль" готтентотов). Релятивистским представлением о добре были проникнуты все идейные войны что древности, что XIX и XX вв.: добро это то, что хорошо для моего народа (класса), зло - что для него плохо.
Ну, слава Богу, пророки и художники никогда не относились к большинству. Они не привязывали себя к нации, классу, корпорации, интересы которой им следует защищать, находя в Библии и Марксе все, что угодно, что можно трактовать десятью способами - в зависимости от поставленной цели. Их одиночество и отчаяние были слишком искренними для таких игр. Это отчаяние Иова, познавшего Бога как Неизбежность, Рок и трагедию, познавшего Бога как Ананке. Бога, к Которому нельзя взывать.
Появившись на стыке культур и венчая несколько религиозных традиций - христианство оказалось их заложником. Например, концепции геенны, где плач и скрежет зубовный, и где червь не умирает и огонь не угасает. Как, опять же, это сочетается с тем, что Бог есть любовь? Или это снова любовь лишь для своих, тех, кто верит правильно или принадлежит к избранному племени? Посмертное существование и, тем самым, наказание в иудаизме первоначально отсутствовало ("Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, ибо в смерти нет памятования о тебе: во гробе кто будет славить Тебя?" - Псалтирь, 6, 5-6) и появилось лишь у поздних пророков. А саддукеи так и потом его отрицали. И оно отлично соединилось с тем, что думали по этому поводу доплатоновские греки (тогда как во времена Платона уже доминировала идея, что душа исчезает вместе с телом). И все средневековье было целиком отравлено этой идеей. Кажется, из всего христианства оно уяснило лишь идею посмертных мук, притом, практически неизбежных. А те, кто хотел видеть Христа другим, альбигойцы, скажем, или катары, - немедленно уничтожались с благословения официальной церкви.
Нет, средневековое христианство не то, что не знало античную «богословскую» мысль, а знало ее даже, я бы сказал, слишком хорошо. Мне кажется, здание исторического христианства - это Священное Писание, перетолкованное с помощью платонизма. Особенно, если отнести к платонизму и Аристотеля (как его наследника и во многом продолжателя). (Может, это всем специалистам известная банальность? Тогда прошу прощения.) Платонизм лишь усилил и оправдал дуалистический конфликт материи и духа и поддержал идею посмертного воздаяния - всем по мере их земных заслуг. С другой стороны, платонизм никогда не был чистым дуализмом гностиков. И вполне в духе Августина признавал, что зло - не субстанция-материя, а недостаток изначальной чистой формы и идеи, её порча и повреждение.
Порвав с любым "языческим" оккультизмом, сведя все трансцендентальное к жесткой догматике и высокой (и скучной) абстракции, доведя антагонистический конфликт земля-небо, идея-реальность до бескомпромиссного градуса накала - историческое христианство открыло дорогу западному рационализму, секуляризму и техницизму, отказавшимся от услуг своих слишком максималистичных богов, и обеспечило цивилизационное превосходство Запада над всеми другими народами и частями света.
Но это отдельная и большая тема.
Главное, что в «бегстве от страдания» Запад избрал методом техническую цивилизацию и эмпирическую науку, пусть его успехи нельзя назвать безусловными. Реальность - не иллюзорна, раз на нее можно воздействовать и менять в более благоприятную форму. Реальность - это инструмент людей, то, что может подчиняться им - даже если боги хотят обратного. Реальность - форма независимости человека, и даже смерть - фактор свободы. Страдание и несогласие с ним - есть отправная точка созидания.
И последнее: ни одна идея не есть достаточная для жизни. Жизнь перехлестнет через надолбы идеи и вторгнется в человека во всей своей устрашающей и великолепной подлинности.
И вдруг Бог и Сатана устраивают моралистический эксперимент: а что, если то, что наобещал Бог через Моисея, перестанет исполняться? То есть начнется то, что и есть в реальной жизни?
То, что терпение должно быть вознаграждено - это очень человеческая и правильная мысль. Человеку то и дело приходится практиковать вещи сложные, не приносящие очевидного результата - в надежде, что он все же будет, и усилия не пропадут даром, иначе зачем стараться?
В древности удача в любом деле зависела не от самого человека и его индивидуального упорства, а от правильности выполнения ритуалов, посредством которых благодарный медведь давал себя убить на охоте, а пришедшие позже боги даровали победу над врагом. Такое (архаическое) положение вещей отражено в интернациональной сказке: герой правильно отвечает на поставленные вопросы - получает разные дары и блага. Отвечает неправильно (ложный герой) - получает по жопе.
Текст "Иова" свидетельствует о точке перехода от коллективной и чисто магической веры и заслуги (отраженной в сказке) - к вере и заслуге индивидуальной. В общем, текст "Иова" стал идеологической поправкой к очевидной неработе Закона (магических практик) в многочисленных случаях реальной жизни.
Надо было обосновать веру в такой неприятной ситуации, когда все против нее, когда она как бы сама по себе, вопреки обстоятельствам, в отсутствии Бога или в момент Его молчания. Это приближает нас к созданию концепции автономной веры, абсурдной веры Тертуллиана.
Парадоксален конец "Иова": Бог отнюдь не хвалит героя, вызвавшего Его на суд с точки зрения Закона, самим Богом данного еврейскому народу. Богу наплевать на Закон. Бог "Иова" отвергает само право человека судиться с Ним. Бог неподсуден в любом случае, что бы Он ни делал, как классический патриархальный отец. Сам Закон не имеет безусловной силы. Бог свободен карать и миловать, исполняешь ты его (Закон) или нет.
В финале создатели "Иова" попытались совместить эти две "истины" в некоей оптимистической каденции: человек должен верить в отсутствии благодарности и пользы, вопреки, и что только Бог знает, зачем твое страдание было нужно: Иов был вознагражден.
"Другие дети ведь, и жены же не те! Но Иов разницы не замечает, бедный".
Можно сказать, что "Иов" был идейной предпосылкой "личных" отношений Давида с Богом, отраженных в Псалтири. Ибо вся Псалтирь - это жалобы Псалмопевца на божественное промедление ("открой ухо Твое", "доколе, Господи, будешь забывать меня вконец", "Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь Себя во время скорби?", "Боже мой! [внемли мне], для чего Ты оставил меня?", "Восстань, что спишь, Господи!" (во как!)) и просьбы спасти и избавить от беспрерывных притеснений врагов.
Скорее всего, Псалтирь не имеет отношения к историческом царю Давиду, а создана во время Вавилонского пленения, на пятьсот лет позже: "Когда Господь возвратит пленение народа Своего, тогда возрадуется Иаков и возвеселится Израиль" (13, 7) или: "Ты отдал нас, как овец, на съедение и рассеял нас между народами; без выгоды ты продал народ Твой…" (43, 12-13). Есть и прямой анахронизм: "Ради храма Твоего в Иерусалиме цари принесут Тебе дары" (67, 30) - но при Давиде никакого храма в Иерусалиме не было!
И ведется огромный монолог не от имени царя, а от имени некоего "святого": "Знайте, что Господь отделил для Себя святого Своего; Господь слышит, когда я призываю Его" (4, 4; то же в 15, 10). Можно даже сказать, что Псалмопевец говорит с Богом от имени всего народа Израилева, притесняемого и гонимого, а не от своего личного (во всяком случае, большей частью). И слова "С Тобой я поражаю войско" надо понимать, что - с Богом - Израиль поражает войско, а не царь Давид. Есть и прямые проговорки: "Мы возрадуемся о спасении твоем и во имя Бога нашего поднимем знамя… Господи, спаси царя и услышь нас…" (19, 6 и 10), "Буду возвещать имя Твое братьям моим" (21, 23), "Непорочность и правота да охраняют меня, ибо я на Тебя надеюсь. Избавь, Боже, Израиля от всех его скорбей" (24, 21-22). (Все выделения - мои, Песс.) Поэтому в псалмах преобладают общие понятия, крайне неконкретные риторические обороты, вроде: "Он <Господь> вывел меня на пространное место и избавил меня, ибо Он благоволит мне". Нет и никаких исторических деталей, хронологически сопоставимых с реальным правлением царя, как оно отражено в книгах Царств. Например, к какому моменту истории царя Давида мог бы относиться сей пассаж: "…псы окружили меня… пронзили руки мои и ноги мои. И можно перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий" (не рассматривая это, конечно, как "предсказание" о Христе) - даже если воспринимать все это как раскидистую метафору? В защиту авторства мы имеем лишь редкие и неизвестно чьи комментарии перед некоторыми псалмами, типа: "Псалом Давида, когда он бежал от Авессалома, сына своего", притом что сам псалом ни о чем подобном не упоминает. А ведь так естественно было бы пожаловаться тут на нечестие детей, поднявших руку на родителей своих, и попенять отрасли, замыслившей такое скверное с точки зрения Закона преступление.
То есть Псалмы относятся к середине тысячелетия перед Новой Эрой, эпохе тотального идейного переустройства человечества, когда у многих народов появились новые духовные учителя и новые духовные учения, далекие от прежних магических практик. Когда само понятие "религия" было сильно изменено.
Характерно, что именно в Псалтири прозвучала великая фраза: "Сказал безумец в сердце своем: "Нет Бога"". Так в отношениях между человеком и Богом впервые возникло разногласие и едва не ссора, когда человек стал требовать от Бога справедливого суда (как бы предупреждая: "А иначе, смотри, Бог, я объявлю, что тебя нет!"), когда сам человек осмелился судить Бога! С этого момента судьба Бога была предрешена. Революция против Бога началась с Иова и Давида, когда раб потребовал справедливости. А кончилась Ницше, приговорившего Бога к смертной казни.
Бог-ревнитель, в ярости наказующий нечестивых детей своих - самая скверная часть Библии, отравившая мозги и сердце стольких поколений, наставившая стены между людьми. Ибо ненависть к иноверным, безверным или грешникам санкционировалась самим Господом. На них лежала ответственность, что Бог гневается на город или народ и вместо милосердия своего - обрушивает несчастья и голод. Теодицея постоянно нуждалась в человеческой крови, чтобы оправдать существующее зло в мире, управляемом благим Богом.
Бог Ветхого Завета, Бог Апокалипсиса входит в странное противоречие апостолом, сказавшим, что Бог есть любовь. (По иронии этот же апостол сделан автором Откровения.)
Бог Ветхого Завета больше похож на Сатану, чем Мефистофель у Гете или черт Ивана Карамазова. Собственно, гностики так Его и понимали.
«Бог Ветхого Завета - возможно, самый неприятный персонаж в мировой литературе. Ревнивый и гордый этим, мелочный, несправедливый, безжалостный властолюбец, мстительный, кровожадный этнический чистильщик, женоненавистник, гомофоб, расист, детоубийца, сеющий чуму и смерть садомазохист, капризный, злобный хулиган». (Ричард Докинз)
Очевидно, что концепция Бога развивалась вместе с человеком, его представлениями о добре и зле. От Бога-ревнителя, до Бога, который есть любовь и свобода - дистанция огромного размера. В мусульманстве Он, кстати, так и остался только мстителем, ревнителем и хитрецом.
Мы поместили в Него лучшее, что есть в нас. В Боге нет ничего, чего не было бы в человеке. Именно поэтому Бог Ветхого завета - такой безжалостный, а иногда просто подлый. А иногда - разумный и милосердный судья, отвергающий ненужные ему жертвоприношения и устами своих пророков утверждающий: "Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего своего, как самого себя" (Левит, 19, 18). Конечно, ближний - это пока что только иудей. Но подавляющая часть великих афоризмов Евангелия пришла туда из Ветхого Завета.
Мне возразят: как так мы могли что-то куда-то поместить, ведь для большинства человечества концепция добра проста и рациональна: хорошо - это когда я украду жены, плохо - когда у меня украдут жену ("мораль" готтентотов). Релятивистским представлением о добре были проникнуты все идейные войны что древности, что XIX и XX вв.: добро это то, что хорошо для моего народа (класса), зло - что для него плохо.
Ну, слава Богу, пророки и художники никогда не относились к большинству. Они не привязывали себя к нации, классу, корпорации, интересы которой им следует защищать, находя в Библии и Марксе все, что угодно, что можно трактовать десятью способами - в зависимости от поставленной цели. Их одиночество и отчаяние были слишком искренними для таких игр. Это отчаяние Иова, познавшего Бога как Неизбежность, Рок и трагедию, познавшего Бога как Ананке. Бога, к Которому нельзя взывать.
Появившись на стыке культур и венчая несколько религиозных традиций - христианство оказалось их заложником. Например, концепции геенны, где плач и скрежет зубовный, и где червь не умирает и огонь не угасает. Как, опять же, это сочетается с тем, что Бог есть любовь? Или это снова любовь лишь для своих, тех, кто верит правильно или принадлежит к избранному племени? Посмертное существование и, тем самым, наказание в иудаизме первоначально отсутствовало ("Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, ибо в смерти нет памятования о тебе: во гробе кто будет славить Тебя?" - Псалтирь, 6, 5-6) и появилось лишь у поздних пророков. А саддукеи так и потом его отрицали. И оно отлично соединилось с тем, что думали по этому поводу доплатоновские греки (тогда как во времена Платона уже доминировала идея, что душа исчезает вместе с телом). И все средневековье было целиком отравлено этой идеей. Кажется, из всего христианства оно уяснило лишь идею посмертных мук, притом, практически неизбежных. А те, кто хотел видеть Христа другим, альбигойцы, скажем, или катары, - немедленно уничтожались с благословения официальной церкви.
Нет, средневековое христианство не то, что не знало античную «богословскую» мысль, а знало ее даже, я бы сказал, слишком хорошо. Мне кажется, здание исторического христианства - это Священное Писание, перетолкованное с помощью платонизма. Особенно, если отнести к платонизму и Аристотеля (как его наследника и во многом продолжателя). (Может, это всем специалистам известная банальность? Тогда прошу прощения.) Платонизм лишь усилил и оправдал дуалистический конфликт материи и духа и поддержал идею посмертного воздаяния - всем по мере их земных заслуг. С другой стороны, платонизм никогда не был чистым дуализмом гностиков. И вполне в духе Августина признавал, что зло - не субстанция-материя, а недостаток изначальной чистой формы и идеи, её порча и повреждение.
Порвав с любым "языческим" оккультизмом, сведя все трансцендентальное к жесткой догматике и высокой (и скучной) абстракции, доведя антагонистический конфликт земля-небо, идея-реальность до бескомпромиссного градуса накала - историческое христианство открыло дорогу западному рационализму, секуляризму и техницизму, отказавшимся от услуг своих слишком максималистичных богов, и обеспечило цивилизационное превосходство Запада над всеми другими народами и частями света.
Но это отдельная и большая тема.
Главное, что в «бегстве от страдания» Запад избрал методом техническую цивилизацию и эмпирическую науку, пусть его успехи нельзя назвать безусловными. Реальность - не иллюзорна, раз на нее можно воздействовать и менять в более благоприятную форму. Реальность - это инструмент людей, то, что может подчиняться им - даже если боги хотят обратного. Реальность - форма независимости человека, и даже смерть - фактор свободы. Страдание и несогласие с ним - есть отправная точка созидания.
И последнее: ни одна идея не есть достаточная для жизни. Жизнь перехлестнет через надолбы идеи и вторгнется в человека во всей своей устрашающей и великолепной подлинности.