Забытые знамена мобилизации
У советского проекта и современной европейских левых, к которым можно отнести и приверженцев “скандинавской модели”, и условный избирателей Олланда и Ципраса, был один общий дедушка- Карл Маркс и библия - “Капитал”, однако его наследники разошлись куда больше, чем православные и католики. Так за что евролеваки так не взлюбили большевизм?
Принято считать, что современная западная социал-демократия разошлась с поклонниками СССР, поскольку выступает против однопартийной диктатуры, исторически образовавшейся в Советском Союзе. Однако, это не совсем точно. Скажем, наследие Троцкого, яростно боровшегося с партийной диктатурой, в конце концов оказалось не менее порицаемым лефтишами, чем остальные фрагменты большевистской истории. На самом деле разделительная черта проходит в неприятии евролеваками общественной мобилизации, права государства на принуждение, к которому жестокий нарком Троцкий прибегал не реже, чем Ленин и Сталин.
Мобилизация - термин, имеющий несколько значений. В словарях приводятся следующие: “призыв на действительную военную службу тех, кто обязан исполнять свой воинский долг”, “это такое действие, когда официальные власти призывают население выполнить какую-либо задачу, которая имеет общенародное значение. ”,“состояние, когда вы концентрируете свои внутренниевозможности, резервы, чтобы выполнить какую-либо важную задачу.”
По большому счету каждое из представленных определений вызывает у лефтишей резкое неприятие. Следует помнить, “Евролевак”, “лефтиш” - это отнюдь не коммунист в привычном российском понимании, а нечто совсем иное. Это умеренный социал-демократ, неспешный сторонник парламентаризма, борец за экологию и защитник меньшинств, евроцентрист, который любит много говорить о том, что права человека бывают не только гражданские, но и социальные. Именно такие персонажи давно вытеснили из своего дискурса огненно-красных, радикалов, ориентировавшихся на опыт революционных движений первой половины XX века.
Нынешний эсдек мыслит свою деятельность в контексте развития демократический идей, следуя марксистской трактовки истории, в рамках которой история освобождения человека движется линейно, и без достижения развитого капитализма невозможен дальнейший переход к социализму, то есть сначала индивид приобретает политические права и свободы в рамках буржуазной демократии, а лишь потом получает и экономические права, достигая справедливого распределения благ.
Выключить из этой цепочки завоевания либерального индивидуализма у соц-демов не получается, поэтому их социальные идеи представляют собой лишь большее расширение гражданских прав, где человеческое братство неизменно сопровождается тезисами типа “Все разные-все равные”, а на какое-либо насильственное принуждение человека ради выполнения долга накладывается табу.
В итоге возникает ситуация, когда французский или шведский левый электорат все более кочует в сторону любителей халявы, когда во главу угла ставится необходимость расширения пособий и соцгарантий. Подвергаются деформации и интересы рабочих, хорошо усвоивших ценности среднего класса, и ныне понимающих борьбу за свои права сугубо как “свободу от” (диктата работодателя), а не как “свободу для” (построения светлого будущего), в связи с чем наблюдается полное исчезновение из европейской левой футуристического и утопического, предполагающего движение сквозь тернии и лишения к царству изобилия. Вместо поиска фантастов, грезящих космическими полетами, в Европе левые силы заняты удобрением овощей, но не простых, а тепличных, выращенных в парниках.
Овощам нравится опыт российских социалистов ровно до той стадии, когда они отстаивали права рабочих, но еще не победили в 1917-м, потому что после победы оказалось, что нужно не только забирать свои права, попранные буржуазией, но и нести обязанности перед новым строем. Ключевым тут является не отрицание реальных ошибок, перегибов и трагедий, которые можно отнести на счет советской власти, а порицание самой необходимости коллективного действия, подвига, жертвы. Если германские или испанские коммунисты 20-30-х еще были способны к мобилизации, достаточно вспомнить проигравшего, но героического Эрнста Тельмана или мужественных республиканцев в гражданской войне в Испании, то после 1945 года розовые настроения все более вытесняли красные тона во Франции или Германии. Любители комфорта любой ценой окончательно вытеснили тех, кто был готов пойти на риск, на дерзновение.
Не спасли ситуацию “новые левые” с их Маем 68-го. Студенческие бунты почитателей Маркузе и Сартра шли под знаменем индивидуализма, для которых такие понятия, как “Родина”, “Нация”, “чувство долга” были сугубо враждебными. В конце концов героический порыв РАФ и “Красных бригад” был пережеван истеблишментом, не желавшим расставаться с комфортом, а бывшие бунтари в итоге превратились в парламентских защитников мигрантов и педерастов, одобряющих бомбежки Ирака и Ливии.
Презрение к мобилизации нации в итоге переросло к пренебрежению к мобилизации души и тела. Если коммунисты начала XX века видели в качестве своего идеала мускулистую рабочую молодежь, штрихами к контуру которой добавлялись увлечение наукой, непрерывной самообразование, дельтапланеризм и спорт (для восприятия этой эстетики можно порекомендовать фильм “Строгий юноша” по пьесе Юрия Олеши, показывающий советского супермена, будто сошедшего с плакатов), то тепличные ориентируются на хиппи-травокуров, дезертиров всех арабских войн, фриков, неряшливых сторонников унисекса.
Овощи порой высказывают критику внешней политики США, однако куда более неприемлемыми для них видятся “тоталитарные режимы” в диапазоне от Третьего Рейха и сталинского государства до современного Ирана и КНДР. Все эти “страны-злодеи” объединяет то, что они что-то требуют от человека, признают не только права, но и серьезные обязанности перед Родиной, что для изнеженных жителей стран “золотого миллиарда” становится все менее допустимо. Соответственно, все решения проблем лефтиши видят исключительно в русле современного им западного парламентаризма, который не подвергается сомнениям даже дерущимися с полицией антиглобалистами и видится атрибутом цивилизованности, а также значительно меньшим злом, чем любая мобилизационная диктатура.
