Папка с гербарием
Папка с гербарием
Почему день длиннее ночи?
Отчего крапива жжется?
Какой фильм у тебя любимый?
А цветы?
А цвет?
А глаза у тебя карие, да?
Сколько ты можешь не дышать под водой?
Сколько тебе лет?
Сорок?
А мне шесть с половиной.
Почемучкин возраст. Две недели до школы. Самое лето для вопросов.
Они едут за город: отец и сын
Ему сорок лет и он ворчит как старик и носит шорты, и его узнают на улице, в очереди за билетами в вагоне электрички ему кивают разные люди - женщина с вязанием, тетка с газетой, бабушка с внучкой.
А как их зовут? Ты знаешь?
Нет, я не знаю. Ты называй их, как хочешь. Вон женщину с вязанием назови Спицыной или Клубковой, та, которая читает, пусть будет Газетиной, а та женщина, которая продала нам билеты и расписание - Стародымова, я точно знаю, это написано на билете.
А это кто?
Кто-кто, дед Пихто.
С прогулочным великом, в старых тренировочных идет курить в тамбур.
А это кто?
А это Алиса, Здравствуйте. Алиса.
И у женщины, присевшей напротив, краснеет как после удара щека. Она улыбается:
"Вы опять ошиблись. Я Аня".
Она убирает волосы с глаз, ставит рядом на лавку корзину, накрытую платком, там что-то шевелится, она пододвигает ближе, прикрывает ладонями зеленые от травы джинсовые коленки. Мальчик тянется к корзинке, и Аня: «Ничего, ничего, посмотри, только не доставай, а то напугается» и отворачивает платок. Он наклонился в решетчатый полумрак - поезд въехал в тоннель - и сразу все разглядел и белые лохматые шапки клевера, но, прежде всего прижатые уши, блестящие глаза, гладкий нос и «т-т-т-т-т-т-т-т-т» исчезла травинка. Мальчик погладил зайца раз, еще, «не бойся, я не вытащу тебя за уши, ты такой хороший, па, давай заведем такого же».
Аня вышла через одну. Мелкий ничего не запомнил кроме неровной челки, перепачканных джинсов и зайца в корзинке.
Кто эта девушка?
Моя знакомая.
Аня поднималась вверх по улице со станции, она не могла посмотреть в их сторону.
Все животные и животные, и голубая тенниска как пять лет назад, и оторванная пуговица, и как не понятно, что путаю имена специально, чтобы не забыть - выходной день, воскресенье, погода плохая, домой не надо - все у бабушки; сперва по телевизору показали «Умников и умниц» и снова уснул, а когда проснулся, попал на мультик про Алису, и Аня пришла после парикмахерской с новой стрижкой - ровная челка до бровей и стала так похожа на девочку из мультика и еще на старшую дочь.…
И не надо ничего больше вспоминать - ее дом стоит в середине улицы, номер записан в записной книжке с плесневым пятном на обложке, звонить, когда захочется, но не хочется чтобы все эти мелочи - стопка выглаженного белья, корзинка перевесили бор с соснами, облака над деревьями, вас двоих и меня с газеткой, так легко, так нечестно, как тогда во дворе.…
Подошел к качелям - мелкий болтал ногами, никак не получалось сделать так чтобы сестра заслонила собой дом и солнце - и сразу, на мгновенье, одной рукой уравновесил дочь и сына. А потом… Деревянное сиденье взрыло песок. Дочь фыркнула: «ну и гуляй с ним сам» и пошла со двора, немного косолапя, показывая на еще не стертой подметке оранжевую июньскую метку - ценник из сапожной, и прижимая к груди такого же зайца, и без разницы, что был он напечатан в учебнике биологии, в разрезе и так просто, в зимней шубе и в шубе летней, в лесу и в поле и на соседних страницах - рацион питания и другие звери, со сложными вторыми названиями на латыни, в которых сразу слышалась порода.
Дочь в то лето поступала на биологический, цвели люпины - болела голова, недочитанная глава была заложена подорожником, мелкий просился в зоопарк, скакал на одной ноге и на столе осыпался букет, а Анина тенниска к вечеру пахла зверьем и какая-то птица за ее окном ближе к семи вечера кричала "уйди-уйди".
Я тебе позвоню если что. Если скажут, завтра мы не работаем. Если дочь не придет ночевать. Если мама скажет, дай заберу малыша, и тогда дочь точно не придет ночевать, и тогда я тебе позвоню, и ближе к полуночи уличный фонарь вытащит меня из июньской тьмы на твое крыльцо и какая-то птица скажет «ух».
До леса оставалось две остановки. Больше к ним никто не подсаживался. На соседнем сиденье остались травинки, и он перевязал безымянный палец зеленой лентой осоки.
Сын спросил еще про зайцев, и он рассказал ему, что так называет безбилетников. Объявили Стрельню, они вышли: «да, так еще называют безбилетников, потому что они трусят и так же быстро бегают….» но сын уже нетерпеливо подпрыгивал, зажимал рот шерстяной ладонью: «Тише-тише, не спугни, посмотри вон там». В первом вагоне мелькнуло что-то беленькое, хвост или край платья.
Долго нам еще идти?
Нет, вон наша полянка, вон наше дерево. Стели одеяло здесь, но не так близко к той компании. Нам здесь будет очень хорошо.
Для чего эти поездки за город?
Чтобы быть ближе к природе, дышать свежим воздухом, собирать грибы и ягоды - я называю такие простые вещи. Чтобы лежать вот так и смотреть на облака над соснами. Вот так, чтобы на сгибе от локтя до плеча отпечатались все растения, встречающиеся на этом квадрате земли.… И в щеку, дай мне платок оттереть, въелись песчинки как порох от волейбольного мяча, разорвавшегося совсем рядом с лицом, недалеко о лица, под ухом.
Для чего эта «коника», дешевые батарейки, пленка на двадцать четыре кадра?
И для чего мы фотографируемся на этой лужайке под этим деревом с этим термосом, так улыбаясь?
Для памяти. Чтобы те, кто посмотрят, сказали, у вас все хорошо, вы так много времени проводите на воздухе. Чтобы, посмотрев на меня, сказали - «ты с каждым летом все старше и старше и похож на футбольного судью в этих шортах». А о тебе «ты так похож на отца лицом и пока так мал», что можешь спрятаться за любым деревом и еще много лет пройдет, до того, когда той девушке, что будет снимать тебя на природе, придется отходить дальше и дальше, чтобы ты, наконец, поместился в кадре и снова стал маленькой тонкой фигуркой в свободной футболке.
Вот шаг, шаг, еще десять шагов, больше некуда отступать - там начинается лес. Вот ты на опушке жмуришься от яркого света, прикрываешь глаза узкой ладонью, и кадр выходит почти что белым, а на середине следующего рвется пленка, в неровном прямоугольнике света остается девушка с банкой ягод и в платье, сползшем с плеча, и тогда вообще наступает солнечное затмение.
Они возвращаются домой затемно, на последней электричке.
На перрон выходит лысый мужчина в мятых шортах с охапкой цветов, с рюкзаком за спиной.
Какая-то заспанная девушка прижимает к груди полиэтиленовой пакет. Она ежится, чешет ногу - под коленкой до сих пор зудит от крапивы, голова идет кругом, банка с ягодами тянет плечо, хотя легче легкого, а малиновый подтек на стеклянном боку как набухшая царапина на шее мужчины впереди. Ее никто не встретил. Она застегивает на все пуговицы кофту, фонарь выхватывает с рукава пару цветков похожих на пионы, она нюхает рукав - сильно пахнет дымом. Девушка закрывает глаза, ей хочется спать, она силится не плакать.
Последним из вагона выпрыгивает мальчишка с сачком. Он в папином свитере: рукава достают до колен и подвязаны узлом, растянутое горло соскальзывает с плеча, но какой узор на груди - орел расправляет крылья и достает до детских острых лопаток и держит в когтях зайца, но не насмерть, а так, чтобы бережно, не повредив, не оцарапав, донести до дома. Зайчик, зайчик, поджатые лапки, пара великолепных ушей, зажмуренные глаза, теплая шерсть торчком на хребте - да, бывают в конце лета такие зябкие вечера.… Вот и попался, который кусался, который хрустел травинкой, в кустах притаился, напугался взрослых шагов, собачьего лая, осочьего крика, контролеров на отдыхе. Теперь держись, не трусь, немного осталось.
Девушка спрашивает: можно ли пойти пока с вами, до освещенной улицы?
С вокзала они идут все вместе. До дома остается перейти мост, пройти одной улицей, зайти в сонный двор, кутающийся в забытое на бельевой веревке одеяло, слепо стряхивающий со складок старика с собакой и этих -- да, мужик обязательно грохнет дверью, залает пес, хлопнется лист штукатурки, заморгает на беленой стене бабочка, но пока можно спать, они только идут со станции по мосту.
И вот мальчик отстал на шаг, на два, на десять, вот вообще остановился, отвернулся, он не видит светлых шорт отца, ни его спины, и крикнул вслед «Эй, подождите!», но не удивился неожиданной громкости голоса. Он щурится на рой мошкары под фонарем, целится и раз! - хватает сачком будто истыканный, простым карандашом, пока не сломался, столп холодного электрического света, но промахивается и вместо этого зачерпывает только ночной рыхлый августовский воздух.
Сачок тяжелеет. Мальчик устало прислоняется к перилам, выдыхает по очереди белку, лисицу, заглядывает в сачок. Там темно, но глаза быстро привыкают. Становится еще темнее - подходит отец.
Что там у тебя? Да ты спишь на ходу.
Отцовская футболка пахнет зеленым от рукава до горла. Мальчик перечисляет всех животных, которых когда-то видел. Хотел добавить ежа, но закашлялся, и еж сам скатился с губ колючим паром.
А зайцев так и не видели…
А ты думал, что все звери выйдут тебе навстречу?
И он хотел, было рассказать, как сегодня почти увидел зайца, там, рядом с лужайкой, когда пошел гулять, но спугнула собака и заяц оказался просто смазанной кривой, мешаниной из веток и трав, и поэтому пробормотал:
А как называются все твои цветочки?
И хотя мальчишка давно уснул, и от тепла детской щеки и от пущенной во сне слюны потекла краска на футболке - завтра скажут, что выгорела, он идет пустой улицей и вслух, с каждым шагом все тише и тише повторяет: медуница, овсяник, клевер, мятлик, заячья капустка, мышиный горошек, Иван-чай, выручай…
Почему день длиннее ночи?
Отчего крапива жжется?
Какой фильм у тебя любимый?
А цветы?
А цвет?
А глаза у тебя карие, да?
Сколько ты можешь не дышать под водой?
Сколько тебе лет?
Сорок?
А мне шесть с половиной.
Почемучкин возраст. Две недели до школы. Самое лето для вопросов.
Они едут за город: отец и сын
Ему сорок лет и он ворчит как старик и носит шорты, и его узнают на улице, в очереди за билетами в вагоне электрички ему кивают разные люди - женщина с вязанием, тетка с газетой, бабушка с внучкой.
А как их зовут? Ты знаешь?
Нет, я не знаю. Ты называй их, как хочешь. Вон женщину с вязанием назови Спицыной или Клубковой, та, которая читает, пусть будет Газетиной, а та женщина, которая продала нам билеты и расписание - Стародымова, я точно знаю, это написано на билете.
А это кто?
Кто-кто, дед Пихто.
С прогулочным великом, в старых тренировочных идет курить в тамбур.
А это кто?
А это Алиса, Здравствуйте. Алиса.
И у женщины, присевшей напротив, краснеет как после удара щека. Она улыбается:
"Вы опять ошиблись. Я Аня".
Она убирает волосы с глаз, ставит рядом на лавку корзину, накрытую платком, там что-то шевелится, она пододвигает ближе, прикрывает ладонями зеленые от травы джинсовые коленки. Мальчик тянется к корзинке, и Аня: «Ничего, ничего, посмотри, только не доставай, а то напугается» и отворачивает платок. Он наклонился в решетчатый полумрак - поезд въехал в тоннель - и сразу все разглядел и белые лохматые шапки клевера, но, прежде всего прижатые уши, блестящие глаза, гладкий нос и «т-т-т-т-т-т-т-т-т» исчезла травинка. Мальчик погладил зайца раз, еще, «не бойся, я не вытащу тебя за уши, ты такой хороший, па, давай заведем такого же».
Аня вышла через одну. Мелкий ничего не запомнил кроме неровной челки, перепачканных джинсов и зайца в корзинке.
Кто эта девушка?
Моя знакомая.
Аня поднималась вверх по улице со станции, она не могла посмотреть в их сторону.
Все животные и животные, и голубая тенниска как пять лет назад, и оторванная пуговица, и как не понятно, что путаю имена специально, чтобы не забыть - выходной день, воскресенье, погода плохая, домой не надо - все у бабушки; сперва по телевизору показали «Умников и умниц» и снова уснул, а когда проснулся, попал на мультик про Алису, и Аня пришла после парикмахерской с новой стрижкой - ровная челка до бровей и стала так похожа на девочку из мультика и еще на старшую дочь.…
И не надо ничего больше вспоминать - ее дом стоит в середине улицы, номер записан в записной книжке с плесневым пятном на обложке, звонить, когда захочется, но не хочется чтобы все эти мелочи - стопка выглаженного белья, корзинка перевесили бор с соснами, облака над деревьями, вас двоих и меня с газеткой, так легко, так нечестно, как тогда во дворе.…
Подошел к качелям - мелкий болтал ногами, никак не получалось сделать так чтобы сестра заслонила собой дом и солнце - и сразу, на мгновенье, одной рукой уравновесил дочь и сына. А потом… Деревянное сиденье взрыло песок. Дочь фыркнула: «ну и гуляй с ним сам» и пошла со двора, немного косолапя, показывая на еще не стертой подметке оранжевую июньскую метку - ценник из сапожной, и прижимая к груди такого же зайца, и без разницы, что был он напечатан в учебнике биологии, в разрезе и так просто, в зимней шубе и в шубе летней, в лесу и в поле и на соседних страницах - рацион питания и другие звери, со сложными вторыми названиями на латыни, в которых сразу слышалась порода.
Дочь в то лето поступала на биологический, цвели люпины - болела голова, недочитанная глава была заложена подорожником, мелкий просился в зоопарк, скакал на одной ноге и на столе осыпался букет, а Анина тенниска к вечеру пахла зверьем и какая-то птица за ее окном ближе к семи вечера кричала "уйди-уйди".
Я тебе позвоню если что. Если скажут, завтра мы не работаем. Если дочь не придет ночевать. Если мама скажет, дай заберу малыша, и тогда дочь точно не придет ночевать, и тогда я тебе позвоню, и ближе к полуночи уличный фонарь вытащит меня из июньской тьмы на твое крыльцо и какая-то птица скажет «ух».
До леса оставалось две остановки. Больше к ним никто не подсаживался. На соседнем сиденье остались травинки, и он перевязал безымянный палец зеленой лентой осоки.
Сын спросил еще про зайцев, и он рассказал ему, что так называет безбилетников. Объявили Стрельню, они вышли: «да, так еще называют безбилетников, потому что они трусят и так же быстро бегают….» но сын уже нетерпеливо подпрыгивал, зажимал рот шерстяной ладонью: «Тише-тише, не спугни, посмотри вон там». В первом вагоне мелькнуло что-то беленькое, хвост или край платья.
Долго нам еще идти?
Нет, вон наша полянка, вон наше дерево. Стели одеяло здесь, но не так близко к той компании. Нам здесь будет очень хорошо.
Для чего эти поездки за город?
Чтобы быть ближе к природе, дышать свежим воздухом, собирать грибы и ягоды - я называю такие простые вещи. Чтобы лежать вот так и смотреть на облака над соснами. Вот так, чтобы на сгибе от локтя до плеча отпечатались все растения, встречающиеся на этом квадрате земли.… И в щеку, дай мне платок оттереть, въелись песчинки как порох от волейбольного мяча, разорвавшегося совсем рядом с лицом, недалеко о лица, под ухом.
Для чего эта «коника», дешевые батарейки, пленка на двадцать четыре кадра?
И для чего мы фотографируемся на этой лужайке под этим деревом с этим термосом, так улыбаясь?
Для памяти. Чтобы те, кто посмотрят, сказали, у вас все хорошо, вы так много времени проводите на воздухе. Чтобы, посмотрев на меня, сказали - «ты с каждым летом все старше и старше и похож на футбольного судью в этих шортах». А о тебе «ты так похож на отца лицом и пока так мал», что можешь спрятаться за любым деревом и еще много лет пройдет, до того, когда той девушке, что будет снимать тебя на природе, придется отходить дальше и дальше, чтобы ты, наконец, поместился в кадре и снова стал маленькой тонкой фигуркой в свободной футболке.
Вот шаг, шаг, еще десять шагов, больше некуда отступать - там начинается лес. Вот ты на опушке жмуришься от яркого света, прикрываешь глаза узкой ладонью, и кадр выходит почти что белым, а на середине следующего рвется пленка, в неровном прямоугольнике света остается девушка с банкой ягод и в платье, сползшем с плеча, и тогда вообще наступает солнечное затмение.
Они возвращаются домой затемно, на последней электричке.
На перрон выходит лысый мужчина в мятых шортах с охапкой цветов, с рюкзаком за спиной.
Какая-то заспанная девушка прижимает к груди полиэтиленовой пакет. Она ежится, чешет ногу - под коленкой до сих пор зудит от крапивы, голова идет кругом, банка с ягодами тянет плечо, хотя легче легкого, а малиновый подтек на стеклянном боку как набухшая царапина на шее мужчины впереди. Ее никто не встретил. Она застегивает на все пуговицы кофту, фонарь выхватывает с рукава пару цветков похожих на пионы, она нюхает рукав - сильно пахнет дымом. Девушка закрывает глаза, ей хочется спать, она силится не плакать.
Последним из вагона выпрыгивает мальчишка с сачком. Он в папином свитере: рукава достают до колен и подвязаны узлом, растянутое горло соскальзывает с плеча, но какой узор на груди - орел расправляет крылья и достает до детских острых лопаток и держит в когтях зайца, но не насмерть, а так, чтобы бережно, не повредив, не оцарапав, донести до дома. Зайчик, зайчик, поджатые лапки, пара великолепных ушей, зажмуренные глаза, теплая шерсть торчком на хребте - да, бывают в конце лета такие зябкие вечера.… Вот и попался, который кусался, который хрустел травинкой, в кустах притаился, напугался взрослых шагов, собачьего лая, осочьего крика, контролеров на отдыхе. Теперь держись, не трусь, немного осталось.
Девушка спрашивает: можно ли пойти пока с вами, до освещенной улицы?
С вокзала они идут все вместе. До дома остается перейти мост, пройти одной улицей, зайти в сонный двор, кутающийся в забытое на бельевой веревке одеяло, слепо стряхивающий со складок старика с собакой и этих -- да, мужик обязательно грохнет дверью, залает пес, хлопнется лист штукатурки, заморгает на беленой стене бабочка, но пока можно спать, они только идут со станции по мосту.
И вот мальчик отстал на шаг, на два, на десять, вот вообще остановился, отвернулся, он не видит светлых шорт отца, ни его спины, и крикнул вслед «Эй, подождите!», но не удивился неожиданной громкости голоса. Он щурится на рой мошкары под фонарем, целится и раз! - хватает сачком будто истыканный, простым карандашом, пока не сломался, столп холодного электрического света, но промахивается и вместо этого зачерпывает только ночной рыхлый августовский воздух.
Сачок тяжелеет. Мальчик устало прислоняется к перилам, выдыхает по очереди белку, лисицу, заглядывает в сачок. Там темно, но глаза быстро привыкают. Становится еще темнее - подходит отец.
Что там у тебя? Да ты спишь на ходу.
Отцовская футболка пахнет зеленым от рукава до горла. Мальчик перечисляет всех животных, которых когда-то видел. Хотел добавить ежа, но закашлялся, и еж сам скатился с губ колючим паром.
А зайцев так и не видели…
А ты думал, что все звери выйдут тебе навстречу?
И он хотел, было рассказать, как сегодня почти увидел зайца, там, рядом с лужайкой, когда пошел гулять, но спугнула собака и заяц оказался просто смазанной кривой, мешаниной из веток и трав, и поэтому пробормотал:
А как называются все твои цветочки?
И хотя мальчишка давно уснул, и от тепла детской щеки и от пущенной во сне слюны потекла краска на футболке - завтра скажут, что выгорела, он идет пустой улицей и вслух, с каждым шагом все тише и тише повторяет: медуница, овсяник, клевер, мятлик, заячья капустка, мышиный горошек, Иван-чай, выручай…