Кто и как управлял СССР, или Почему у нас все так, а не иначе. 3 часть
1 часть и 2 часть тут. Специально для https://vk.com/stepan_demurа Привожу текст статьи "Аппарат ЦК КПСС в 1953-1985 годах как пример «закрытого» общества" научного сотрудника Центра восточноевропейских исследований университета Бремена Н.А. Митрохина. Статья научная (не популярная) и довольно обширная. Но настоятельно рекомендую к прочтению тем, кого интересует современный российский вариант капитализма и причины того, что многое на постсоветском пространстве прижилось как-то по-особому. Речь не только о том, как жила и функционировала советская элита, но и о структуре и привычках советского общества в целом. В частности, меня заинтересовала работа Митрохина применительно к проблеме о крайней атомизированности современного российского общества, отсутствии навыков взаимодействия, слабых горизонтальных связей, низкой культуры ведения бизнеса, крайней агрессивности и корпоративности ("все для своих, остальные - враги"). Это проливает в том числе свет на "токсичные" рыночные отношения и проблемы экономического роста за счет несырьевого сектора. В общем, потратьте 10-15 минут, не пожалеете.
Сотрудник Отдела пропаганды ЦК КПСС (1966-1987) Наиль Биккенин: Гимназия давала не только основательные гуманитарные знания, но и формировала общую высокую культуру, в том числе общения и поведения. Нетрудно было отличить бывших гимназистов по настоящей русской речи, языку чеховских интеллигентов. Мы еще застали учителей старой гимназии, и в этом отношении нам повезло. Они внесли в советскую школу педагогическое мастерство, уважение к знанию, любовь к литературе, интерес к истории, требовательность, уважение к личности ученика. Моей первой учительницей была Валентина Александровна Ряхина, бывшая директриса частной женской гимназии, которая в городе была известна как “ряхинская”. <…> Среди родителей моих одноклассников были ее бывшие гимназистки, которые побаивались своей директрисы больше чем мы. … Из старой гимназии были и Алексей Петрович Невзоров (математика), Анфиса Васильевна Щепина (литература). <…> Среди выпускников нашей школы - известные ученые, писатели, талантливые конструкторы, инженеры, учителя, врачи и, главное, - просто порядочные люди: Роальд Сагдеев…, Василий Аксенов…. Почти все из сорока выпускников 1949 года продолжили учебу в вузах Москвы, Ленинграда, Казани.
Консультант Отдела международной информации (1983-1991) Карен Карагезьян, окончивший среднюю школу № 557 в центре Москвы: “…мое поколение (я пошел в школу в 1943 году) еще застало какую-то часть учителей среднего возраста, которые кончали гимназии и старый университет. По-разному там складывалось, но качество этих людей было выше”.
По сравнению со средней советской школой уровень образования в таких учебных заведениях был более высоким, и родители из сталинского среднего класса стремились отдавать туда своих детей. Зачастую из дореволюционного образования перенимались именно те практики, которые опирались на формальное “начетничество”, то есть эксплуатацию не аналитических, а “запоминательных” функций мозга. “Зацепившиеся” в памяти ученика нарративы или идеологические и культурные схемы затем могли воспроизводиться в случае необходимости (в публичном или персональном дискурсе), но сами по себе исключительно слабо развивались за счет прибавления новой информации. Поэтому работники аппарата ЦК с удовольствием говорят о том, какая у них была хорошая память, как они по просьбе учителей заучивали поэмы целиком, и действительно до сих пор в 80-летнем возрасте отлично помнят фамилии и цифры. С такой структурой памяти, натасканные хорошими педагогами, они без проблем сдавали экзамены, получая свои медали и возможность поступить почти в любой избранный ими вуз. И как отличники, при наличии убеждений, переданных веровавшими в коммунизм как в религию родителями и воспитателями, они оказывались во главе сверстников. Представители “функциональных” отделов, видимо, при хороших (но не “медальных”) в целом показателях учебы больше реализовывали себя как общественные или идеологические лидеры - и эта закономерность сохранялась и в дальнейшем.
Совершенно другой вектор социальной и интеллектуальной эволюции был у “международников”. Основной причиной приема их на работу (помимо “правильной” биографии, идеологической выдержанности и т. д.) было хорошее знание иностранного языка. Выучить его и после сдачи тут же забыть - было вполне в нормах “гимназической” системы советского извода, однако для реальной работы с информацией на другом языке требовался совсем другой тип мышления - более аналитический, способный накапливать и перерабатывать информацию, а не воспроизводить матрицу. Поэтому, например, многие опрошенные “международники” признают, что учили язык либо живя с родителями за границей, либо вне школьных стен - у домашних учителей, к которым их с детства водили родители. Тот же Карен Карагезьян, несмотря на учебу в хорошей школе, реально выучил немецкий в квартире соседки-немки, по книгам, напечатанным готическим шрифтом.
Юрий Арбатов (как и многие его коллеги и соратники) всю жизнь (за исключением экстремального периода войны) провел в кругу людей, связанных с международными отношениями. Его отец был гамбургским сотрудником Внешторга, сам он принадлежал к первому набору МГИМО и руководил институтским джазом. Более того, Арбатов сотрудничал в первую очередь с “академической” частью “международников”. Поэтому ему было трудно понять логику “другой стороны” и принять ее низкий, с его точки зрения, “культурный уровень”. “Противостояние… идет сегодня по другому направлению - не рабочие и крестьяне, а часть чиновничества и бюрократии… противопоставляют себя интеллигенции, говорят о ней снисходительно, а подчас даже и недоброжелательно. С ними рядом и те представители самой интеллигенции, которые свою профессиональную, а подчас и интеллектуальную слабость норовят компенсировать демагогией насчет близости к народу (особенно к деревне)”.
“Аккуратисты”, или ЦК как высшая школа управления
С точки зрения аппаратной работы был важен не культурный уровень, а описанные выше “школьные” качества и еще одно, чрезвычайно важное обстоятельство - аккуратность и умение бережно обращаться с бумагами. Изучая вопрос о критериях отбора, пытаясь понять, почему люди с одним и тем же бэкграундом имеют столь расходящиеся карьерные траектории, я обратился к биографиям выпускников “партийного” философского факультета МГУ первой половины 1950-х годов, хорошо представленного в обследуемом биографическом массиве (4 человека). Как и другие гуманитарные факультеты этого вуза и этого периода, он комплектовался практически полностью выходцами из упомянутого сталинского среднего класса, обладавшими примерно равноценными мировоззренческими установками успешных советских школьников из приличных школ. Однако “на выходе” выпускники факультета становились представителями и “критической интеллигенции” (а то и открытого диссидентства), и партийных структур. Не является секретом, что значительная часть заметных выпускников философского факультета “обкатывала” практики руководства сверстниками и оценивала свою готовность работать на схожих постах в структурах более высокого уровня в составе комсомольского бюро курса и факультета.
Однако были среди них и те, кто изначально избегал этого, ориентируясь на иные, неподконтрольные официозу формы группового взаимодействия, - как, например, Александр Пятигорский, участвовавший в неофициальных научных кружках еще старшим школьником, потерявший комсомольский билет и полгода о нем (к ужасу обнаружившего этот факт руководства школы) не вспоминавший и продолживший свою неформальную научную деятельность в университете. А были и те, кто в жесткой конкурентной борьбе за место под идеологическим солнцем проявил несоответствие неписаным требованиям - как, например, Владимир Глаголев, на работу в ЦК так никогда и не попавший:
Я был на первом курсе заместителем секретаря комсомольского бюро, надо было обменивать комсомольские билеты, куда-то надо было пойти. В общем, куда-то я не пришел. То ли в райком, то ли еще куда-то. И в итоге, выйдя на перерыв, я увидел в (факультетской. - Н.М.) [стен]газете “За ленинский стиль” мою фамилию в траурной рамочке. А дальше некролог: общественная организация факультета извещает о смерти для общественной работы товарища Глаголева Владимира Сергеевича, последовавшей такого-то числа такого-то года на таком-то собрании - комсомольское бюро или комитет комсомола факультета дали мне строгий выговор с занесением в личное дело, как саботажнику. Было это, наверное, в начале февраля 1956 года. А 25 [февраля] - хрущевское выступление, и, понятно, они занялись другими делами. Это было очень неприятно, потому что я понимал, что тут последуют оргвыводы, не дадут учиться. Но обошлось.
Председателем факультетского бюро ВЛКСМ был упоминавшийся выше будущий сотрудник Отдела пропаганды ЦК КПСС Наиль Биккенин. Владимир Глаголев: “Он, конечно, меня забыл, но я помню, потому что такие вещи не забываются. Причем он был, видимо, туберкулезник, у него горели щеки, был такой фанатический взгляд: “…у нас сейчас нет времени, мы бы тебя раскатали””.
Если Пятигорский и Глаголев относились к официальным “бумажкам”, да и вообще идеологическим ритуалам без большого уважения, то ни один из 71 респондента и мемуариста, работавших в ЦК, не сказал и не написал, что ему когда-либо были предъявлены претензии в неправильном обращении с бумагами, тем более идеологически значимыми или секретными. Напротив, многие (в том числе упомянутый Юрий Арбатов) отмечали, что их всегда хвалили за хороший почерк и аккуратность. Один из респондентов, например, продемонстрировал мне свои записные книжки за последние сорок лет, где тщательно сохранялись все дополнительные листочки, на которых он мог что-то зафиксировать (или ему писали), если под рукой не было записной книжки.
Таким образом, работники аппарата ЦК напоминали выходцев из американского социального слоя WASP (WhiteAngloSaxonProtestant) или представителей любой другой староевропейской элиты, активно участвующей в политической и экономической жизни своей страны. Выходцы из среднего и “высшего среднего” класса доминирующей этнической общности (или группы таких общностей), с хорошим образованием, с изначально позитивными (воспитанными родителями) установками относительно социальной системы, в которой они живут, с заявленными еще в школе лидерскими и интеллектуальными качествами, с готовностью действовать в составе команды (что демонстрировалось участием в студенческих организациях и спортивных соревнованиях регионального уровня), умением подчиняться корпоративной дисциплине, деловитые, терпеливые и ответственные, обладавшие исключительно хорошей памятью, довольно начитанные и имевшие собственные культурные пристрастия (впрочем, как правило, исключавшие любовь к радикальным художественным экспериментам и субкультурам).
Эти же особенности диктовали сотрудникам аппарата ЦК неприятие в почти равной степени дискурса оппозиционной интеллектуальности (“критической интеллигенции”) и криминального поведения, наказуемого по статьям УК. Они были честны перед законом, но совершенно не собирались отказываться от благ или “ходов”, которые позволяли им заработать дополнительно, но легально, пусть эти блага или “ходы” осуждались общественным мнением (как “блат” или “кормушки”) - но не непосредственным начальством. Они имели собственные представления о том, что можно было бы сделать для улучшения системы, частью которой они были, но совершенно не собирались ее отменять или проводить в ней кардинальные реформы, а потому искренне не интересовались литературой, кино, песнями, которые подобные меры предлагали (или критиковали систему не с их позиций). Такой психологический тип описывался с помощью понятия “партийность” - соответствие перечисленным выше критериям делало возможным прием на работу в аппарат ЦК.
Однако было и еще одно качество, без которого в аппарат ЦК попасть было почти невозможно, - наличие реального управленческого опыта. По моему мнению, именно здесь проходила принципиальная линия раскола между интеллигенцией “критической” и интеллигенцией “партийной” - ведь по формальным (прежде всего образовательным) параметрам эти социальные группы имеют много общего. У ориентированной на культурные новации, крайне идеологизированной “критической” интеллигенции попросту отсутствовало представление о важности управления и ценности конкретных управленческих навыков. Зато им бросались в глаза “поверхностность”, “карьеризм”, “компромиссы” и “трепливость” управленцев в любой сфере деятельности. Партийно ориентированным “управленцам”, значительная часть которых в культурном отношении предпочитала не новации, а традицию - классику, а в практическом - не слова, а дела, в свою очередь, казались излишними “глубина”, любовь к эксперименту, “расхлябанность”, “эмоции” и “непримиримость” “критической интеллигенции”.
Аппарат ЦК в этом отношении был средоточием “партийной” интеллигенции, переваривавшей или исторгавший любого представителя “критической”, если тот туда попадал, поскольку критику там попросту нечего было делать. Аппарат не занимался формулированием новых идеологических задач и целей, не проводил исследований и не создавал культурных символов и смыслов - а именно это было в общем и целом полем деятельности “критической интеллигенции”. Аппарат ЦК, “закрытое” общество аккуратных отличников, имел другую важнейшую функцию - он был высшей школой советского администрирования, центром финального обучения представителей “партийной интеллигенции” управленческим навыкам, развивавшим их понимание того, как реально работает нигде и никем реально не описанная система, где так сложно было различать “партийное” и государственное, корпоративное и частное. Успешное выполнение аппаратных функций было растянутым во времени неофициальным “экзаменом”, сдача которого означала для человека прыжок вверх по карьерной лестнице из той сферы, откуда он пришел, в партийный аппарат. Из директоров завода - в заместители министра, из парторга университета - в ректоры института, из заведующих отделом - в директора издательства. Именно этим объяснялась такая удивительно интенсивная ротация, которая шла на нижних и средних уровнях аппарата, но почти не затрагивала высший - “политический” уровень (секретари и заведующие отделами ЦК), где десятилетиями, особенно в брежневское время, правили бал “учителя”, которые с помощью “зубров аппаратной работы” прививали новичкам описанный выше кодекс корпоративного поведения высших советских управленцев. Кодекс одного из многих советских “закрытых” обществ.
Предварительные итоги
Излагая предварительные выводы своего исследования о функционировании аппарата ЦК КПСС в этот период, мне регулярно приходится сталкиваться с вопросом: “А если это все так успешно функционировало - зачем Горбачеву (а до него Андропову) потребовалось что-то менять? Разве не известно, что там все “прогнило” к 1985 году?”
И столь же регулярно мне приходится отвечать, что мое исследование не ставит своей целью “политическую реабилитацию” аппарата ЦК КПСС, а лишь стремится к более детальному его изучению и описанию и что надо разводить объективные человеческие качества и возможности людей и выполняемую ими социальную функцию. В частности, сильные управленцы могут нести благо обществу (и себе лично), а могут быть “рычагами” и “винтиками” тоталитарной системы. Превращение многих сотрудников аппарата ЦК даже начала 1980-х годов в директоров банков, хозяев компаний и министров российского правительства есть тому наглядное свидетельство. А начнись реформы на десятилетие раньше, возможно, по этому пути пошел бы и предыдущий слой партийных управленцев.
Приходится говорить и о том, что чистка “командой Горбачева” центрального и местного партийного аппарата, равно как усиление одних его функций и сокращение других, была для советских органов управления делом обычным - и Горбачев с Лигачевым в этом отношении ничуть не отличались от Брежнева с Сусловым и Кириленко, которые в конце 1960-х - начале 1970-х годов “чистили” партийный аппарат от явных “хрущевцев” и “шелепинцев”, а также немногих уцелевших со сталинских времен сотрудников, чтобы на их место частично поставить “своих” и привлечь к работе молодых и образованных. А за десятилетие до этого тем же занимался Хрущев вместе с Фурцевой и Шелепиным. На мой взгляд, представление о “созревшем” для развала именно к середине 1980-х годов СССР является политическим конструктом, сформулированным и пропагандируемым бывшими политическими лидерами СССР - России конца 1980-х -1990-х годов и их окружением. На самом деле никаких очевидных предпосылок тому в середине 1980-х годов не наблюдалось. И хотя у меня самого никакой ностальгии ни сам СССР, ни тем более партийный аппарат не вызывают, но полемику о том, чем это все было, нужно вести на основе фактов.
1 часть и 2 часть тут
Добавиться в друзья можно вот тут
Понравился пост? Расскажите о нём друзьям, нажав на кнопочку ниже:
Сотрудник Отдела пропаганды ЦК КПСС (1966-1987) Наиль Биккенин: Гимназия давала не только основательные гуманитарные знания, но и формировала общую высокую культуру, в том числе общения и поведения. Нетрудно было отличить бывших гимназистов по настоящей русской речи, языку чеховских интеллигентов. Мы еще застали учителей старой гимназии, и в этом отношении нам повезло. Они внесли в советскую школу педагогическое мастерство, уважение к знанию, любовь к литературе, интерес к истории, требовательность, уважение к личности ученика. Моей первой учительницей была Валентина Александровна Ряхина, бывшая директриса частной женской гимназии, которая в городе была известна как “ряхинская”. <…> Среди родителей моих одноклассников были ее бывшие гимназистки, которые побаивались своей директрисы больше чем мы. … Из старой гимназии были и Алексей Петрович Невзоров (математика), Анфиса Васильевна Щепина (литература). <…> Среди выпускников нашей школы - известные ученые, писатели, талантливые конструкторы, инженеры, учителя, врачи и, главное, - просто порядочные люди: Роальд Сагдеев…, Василий Аксенов…. Почти все из сорока выпускников 1949 года продолжили учебу в вузах Москвы, Ленинграда, Казани.
Консультант Отдела международной информации (1983-1991) Карен Карагезьян, окончивший среднюю школу № 557 в центре Москвы: “…мое поколение (я пошел в школу в 1943 году) еще застало какую-то часть учителей среднего возраста, которые кончали гимназии и старый университет. По-разному там складывалось, но качество этих людей было выше”.
По сравнению со средней советской школой уровень образования в таких учебных заведениях был более высоким, и родители из сталинского среднего класса стремились отдавать туда своих детей. Зачастую из дореволюционного образования перенимались именно те практики, которые опирались на формальное “начетничество”, то есть эксплуатацию не аналитических, а “запоминательных” функций мозга. “Зацепившиеся” в памяти ученика нарративы или идеологические и культурные схемы затем могли воспроизводиться в случае необходимости (в публичном или персональном дискурсе), но сами по себе исключительно слабо развивались за счет прибавления новой информации. Поэтому работники аппарата ЦК с удовольствием говорят о том, какая у них была хорошая память, как они по просьбе учителей заучивали поэмы целиком, и действительно до сих пор в 80-летнем возрасте отлично помнят фамилии и цифры. С такой структурой памяти, натасканные хорошими педагогами, они без проблем сдавали экзамены, получая свои медали и возможность поступить почти в любой избранный ими вуз. И как отличники, при наличии убеждений, переданных веровавшими в коммунизм как в религию родителями и воспитателями, они оказывались во главе сверстников. Представители “функциональных” отделов, видимо, при хороших (но не “медальных”) в целом показателях учебы больше реализовывали себя как общественные или идеологические лидеры - и эта закономерность сохранялась и в дальнейшем.
Совершенно другой вектор социальной и интеллектуальной эволюции был у “международников”. Основной причиной приема их на работу (помимо “правильной” биографии, идеологической выдержанности и т. д.) было хорошее знание иностранного языка. Выучить его и после сдачи тут же забыть - было вполне в нормах “гимназической” системы советского извода, однако для реальной работы с информацией на другом языке требовался совсем другой тип мышления - более аналитический, способный накапливать и перерабатывать информацию, а не воспроизводить матрицу. Поэтому, например, многие опрошенные “международники” признают, что учили язык либо живя с родителями за границей, либо вне школьных стен - у домашних учителей, к которым их с детства водили родители. Тот же Карен Карагезьян, несмотря на учебу в хорошей школе, реально выучил немецкий в квартире соседки-немки, по книгам, напечатанным готическим шрифтом.
Юрий Арбатов (как и многие его коллеги и соратники) всю жизнь (за исключением экстремального периода войны) провел в кругу людей, связанных с международными отношениями. Его отец был гамбургским сотрудником Внешторга, сам он принадлежал к первому набору МГИМО и руководил институтским джазом. Более того, Арбатов сотрудничал в первую очередь с “академической” частью “международников”. Поэтому ему было трудно понять логику “другой стороны” и принять ее низкий, с его точки зрения, “культурный уровень”. “Противостояние… идет сегодня по другому направлению - не рабочие и крестьяне, а часть чиновничества и бюрократии… противопоставляют себя интеллигенции, говорят о ней снисходительно, а подчас даже и недоброжелательно. С ними рядом и те представители самой интеллигенции, которые свою профессиональную, а подчас и интеллектуальную слабость норовят компенсировать демагогией насчет близости к народу (особенно к деревне)”.
“Аккуратисты”, или ЦК как высшая школа управления
С точки зрения аппаратной работы был важен не культурный уровень, а описанные выше “школьные” качества и еще одно, чрезвычайно важное обстоятельство - аккуратность и умение бережно обращаться с бумагами. Изучая вопрос о критериях отбора, пытаясь понять, почему люди с одним и тем же бэкграундом имеют столь расходящиеся карьерные траектории, я обратился к биографиям выпускников “партийного” философского факультета МГУ первой половины 1950-х годов, хорошо представленного в обследуемом биографическом массиве (4 человека). Как и другие гуманитарные факультеты этого вуза и этого периода, он комплектовался практически полностью выходцами из упомянутого сталинского среднего класса, обладавшими примерно равноценными мировоззренческими установками успешных советских школьников из приличных школ. Однако “на выходе” выпускники факультета становились представителями и “критической интеллигенции” (а то и открытого диссидентства), и партийных структур. Не является секретом, что значительная часть заметных выпускников философского факультета “обкатывала” практики руководства сверстниками и оценивала свою готовность работать на схожих постах в структурах более высокого уровня в составе комсомольского бюро курса и факультета.
Однако были среди них и те, кто изначально избегал этого, ориентируясь на иные, неподконтрольные официозу формы группового взаимодействия, - как, например, Александр Пятигорский, участвовавший в неофициальных научных кружках еще старшим школьником, потерявший комсомольский билет и полгода о нем (к ужасу обнаружившего этот факт руководства школы) не вспоминавший и продолживший свою неформальную научную деятельность в университете. А были и те, кто в жесткой конкурентной борьбе за место под идеологическим солнцем проявил несоответствие неписаным требованиям - как, например, Владимир Глаголев, на работу в ЦК так никогда и не попавший:
Я был на первом курсе заместителем секретаря комсомольского бюро, надо было обменивать комсомольские билеты, куда-то надо было пойти. В общем, куда-то я не пришел. То ли в райком, то ли еще куда-то. И в итоге, выйдя на перерыв, я увидел в (факультетской. - Н.М.) [стен]газете “За ленинский стиль” мою фамилию в траурной рамочке. А дальше некролог: общественная организация факультета извещает о смерти для общественной работы товарища Глаголева Владимира Сергеевича, последовавшей такого-то числа такого-то года на таком-то собрании - комсомольское бюро или комитет комсомола факультета дали мне строгий выговор с занесением в личное дело, как саботажнику. Было это, наверное, в начале февраля 1956 года. А 25 [февраля] - хрущевское выступление, и, понятно, они занялись другими делами. Это было очень неприятно, потому что я понимал, что тут последуют оргвыводы, не дадут учиться. Но обошлось.
Председателем факультетского бюро ВЛКСМ был упоминавшийся выше будущий сотрудник Отдела пропаганды ЦК КПСС Наиль Биккенин. Владимир Глаголев: “Он, конечно, меня забыл, но я помню, потому что такие вещи не забываются. Причем он был, видимо, туберкулезник, у него горели щеки, был такой фанатический взгляд: “…у нас сейчас нет времени, мы бы тебя раскатали””.
Если Пятигорский и Глаголев относились к официальным “бумажкам”, да и вообще идеологическим ритуалам без большого уважения, то ни один из 71 респондента и мемуариста, работавших в ЦК, не сказал и не написал, что ему когда-либо были предъявлены претензии в неправильном обращении с бумагами, тем более идеологически значимыми или секретными. Напротив, многие (в том числе упомянутый Юрий Арбатов) отмечали, что их всегда хвалили за хороший почерк и аккуратность. Один из респондентов, например, продемонстрировал мне свои записные книжки за последние сорок лет, где тщательно сохранялись все дополнительные листочки, на которых он мог что-то зафиксировать (или ему писали), если под рукой не было записной книжки.
Таким образом, работники аппарата ЦК напоминали выходцев из американского социального слоя WASP (WhiteAngloSaxonProtestant) или представителей любой другой староевропейской элиты, активно участвующей в политической и экономической жизни своей страны. Выходцы из среднего и “высшего среднего” класса доминирующей этнической общности (или группы таких общностей), с хорошим образованием, с изначально позитивными (воспитанными родителями) установками относительно социальной системы, в которой они живут, с заявленными еще в школе лидерскими и интеллектуальными качествами, с готовностью действовать в составе команды (что демонстрировалось участием в студенческих организациях и спортивных соревнованиях регионального уровня), умением подчиняться корпоративной дисциплине, деловитые, терпеливые и ответственные, обладавшие исключительно хорошей памятью, довольно начитанные и имевшие собственные культурные пристрастия (впрочем, как правило, исключавшие любовь к радикальным художественным экспериментам и субкультурам).
Эти же особенности диктовали сотрудникам аппарата ЦК неприятие в почти равной степени дискурса оппозиционной интеллектуальности (“критической интеллигенции”) и криминального поведения, наказуемого по статьям УК. Они были честны перед законом, но совершенно не собирались отказываться от благ или “ходов”, которые позволяли им заработать дополнительно, но легально, пусть эти блага или “ходы” осуждались общественным мнением (как “блат” или “кормушки”) - но не непосредственным начальством. Они имели собственные представления о том, что можно было бы сделать для улучшения системы, частью которой они были, но совершенно не собирались ее отменять или проводить в ней кардинальные реформы, а потому искренне не интересовались литературой, кино, песнями, которые подобные меры предлагали (или критиковали систему не с их позиций). Такой психологический тип описывался с помощью понятия “партийность” - соответствие перечисленным выше критериям делало возможным прием на работу в аппарат ЦК.
Однако было и еще одно качество, без которого в аппарат ЦК попасть было почти невозможно, - наличие реального управленческого опыта. По моему мнению, именно здесь проходила принципиальная линия раскола между интеллигенцией “критической” и интеллигенцией “партийной” - ведь по формальным (прежде всего образовательным) параметрам эти социальные группы имеют много общего. У ориентированной на культурные новации, крайне идеологизированной “критической” интеллигенции попросту отсутствовало представление о важности управления и ценности конкретных управленческих навыков. Зато им бросались в глаза “поверхностность”, “карьеризм”, “компромиссы” и “трепливость” управленцев в любой сфере деятельности. Партийно ориентированным “управленцам”, значительная часть которых в культурном отношении предпочитала не новации, а традицию - классику, а в практическом - не слова, а дела, в свою очередь, казались излишними “глубина”, любовь к эксперименту, “расхлябанность”, “эмоции” и “непримиримость” “критической интеллигенции”.
Аппарат ЦК в этом отношении был средоточием “партийной” интеллигенции, переваривавшей или исторгавший любого представителя “критической”, если тот туда попадал, поскольку критику там попросту нечего было делать. Аппарат не занимался формулированием новых идеологических задач и целей, не проводил исследований и не создавал культурных символов и смыслов - а именно это было в общем и целом полем деятельности “критической интеллигенции”. Аппарат ЦК, “закрытое” общество аккуратных отличников, имел другую важнейшую функцию - он был высшей школой советского администрирования, центром финального обучения представителей “партийной интеллигенции” управленческим навыкам, развивавшим их понимание того, как реально работает нигде и никем реально не описанная система, где так сложно было различать “партийное” и государственное, корпоративное и частное. Успешное выполнение аппаратных функций было растянутым во времени неофициальным “экзаменом”, сдача которого означала для человека прыжок вверх по карьерной лестнице из той сферы, откуда он пришел, в партийный аппарат. Из директоров завода - в заместители министра, из парторга университета - в ректоры института, из заведующих отделом - в директора издательства. Именно этим объяснялась такая удивительно интенсивная ротация, которая шла на нижних и средних уровнях аппарата, но почти не затрагивала высший - “политический” уровень (секретари и заведующие отделами ЦК), где десятилетиями, особенно в брежневское время, правили бал “учителя”, которые с помощью “зубров аппаратной работы” прививали новичкам описанный выше кодекс корпоративного поведения высших советских управленцев. Кодекс одного из многих советских “закрытых” обществ.
Предварительные итоги
Излагая предварительные выводы своего исследования о функционировании аппарата ЦК КПСС в этот период, мне регулярно приходится сталкиваться с вопросом: “А если это все так успешно функционировало - зачем Горбачеву (а до него Андропову) потребовалось что-то менять? Разве не известно, что там все “прогнило” к 1985 году?”
И столь же регулярно мне приходится отвечать, что мое исследование не ставит своей целью “политическую реабилитацию” аппарата ЦК КПСС, а лишь стремится к более детальному его изучению и описанию и что надо разводить объективные человеческие качества и возможности людей и выполняемую ими социальную функцию. В частности, сильные управленцы могут нести благо обществу (и себе лично), а могут быть “рычагами” и “винтиками” тоталитарной системы. Превращение многих сотрудников аппарата ЦК даже начала 1980-х годов в директоров банков, хозяев компаний и министров российского правительства есть тому наглядное свидетельство. А начнись реформы на десятилетие раньше, возможно, по этому пути пошел бы и предыдущий слой партийных управленцев.
Приходится говорить и о том, что чистка “командой Горбачева” центрального и местного партийного аппарата, равно как усиление одних его функций и сокращение других, была для советских органов управления делом обычным - и Горбачев с Лигачевым в этом отношении ничуть не отличались от Брежнева с Сусловым и Кириленко, которые в конце 1960-х - начале 1970-х годов “чистили” партийный аппарат от явных “хрущевцев” и “шелепинцев”, а также немногих уцелевших со сталинских времен сотрудников, чтобы на их место частично поставить “своих” и привлечь к работе молодых и образованных. А за десятилетие до этого тем же занимался Хрущев вместе с Фурцевой и Шелепиным. На мой взгляд, представление о “созревшем” для развала именно к середине 1980-х годов СССР является политическим конструктом, сформулированным и пропагандируемым бывшими политическими лидерами СССР - России конца 1980-х -1990-х годов и их окружением. На самом деле никаких очевидных предпосылок тому в середине 1980-х годов не наблюдалось. И хотя у меня самого никакой ностальгии ни сам СССР, ни тем более партийный аппарат не вызывают, но полемику о том, чем это все было, нужно вести на основе фактов.
1 часть и 2 часть тут
Добавиться в друзья можно вот тут
Понравился пост? Расскажите о нём друзьям, нажав на кнопочку ниже: