волнения в Пекине 1989 года: попытка реконструкции и анализа. Часть 3. Выводы.
Выводы.
В китайском руководстве произошел раскол по поводу отношения к волнениям. Раскол, однако, не вылился в открытый конфликт и был преодолен на раннем этапе. Решающим было мнение Дэн Сяопина.
Очевидно, Дэн Сяопин с самого начала не сомневался, что нельзя допускать разрастания вступлений, нельзя идти на политические уступки и следует в случае необходимости применить силу. Но у него были серьезные колебания по поводу характера и масштабов силовых методов. Принятие решительных мер он оттягивал до последнего момента. Он вовсе не был настроен на то, чтобы просто «утопить в крови» движение протеста.
Китайское руководство не желало идти на политические уступки, но пыталось избежать кровопролития. Решение о введении военного положения в принципе было принято утром 17 мая, но начало проводиться в жизнь только 20 мая. В течение этих трех дней - 17-го, 18-го и 19- мая власти предприняли три попытки мирного решения проблемы. Это письменное обращение Чжао Цзыяна 17 мая, встреча Ли Пэна с лидерами студентов 18 мая, которая была показана по китайскому телевидению, и выход Чжао Цзыяна и Ли Пэна на площадь к протестующим 19 мая. Ввод войск, начавшийся 20 мая, вплоть до вечера 3 июня проходил без применения огнестрельного оружия со стороны военных и вообще без активного использования силы. Первоначально с демонстрантами пытались справиться только при помощи дубинок. Военные долго проявляли умеренность и на применение насилия их во многом спровоцировали сами протестующие. Приказ стрелять был получен, очевидно, только 2-3 июня.
Чжао Цзыян не мог планировать таких волнений и, судя по всему, вообще оказался к ним не готов. Он был в принципе сторонником демократизации Китая по западному образцу, но вместе с тем желал сохранения стабильности. Но одно дело - стратегический курс на демократизацию, другое дело - практические меры в ближайшей перспективе. Для мер в ближайшей перспективе, если власть не желала просто плыть по течению, требовалась разработанная и последовательная программа, а ее у Чжао Цзыяна не было, по крайней мере, он не озвучивал ее публично. На открытый конфликт с Дэн Сяопином и Ли Пэном он не пошел. Впрочем, ему не оставили времени для политического маневра.
Вместе с тем нужно учитывать, что у протестующих не было известных нации лидеров. Если бы быстрая демократизация политической жизни стала фактом, им некого было бы выставить в качестве собственных политических лидеров. Нельзя всерьез считать таковыми 23-летнюю аспирантку Чай Лин и 21-летнего студента Уэра Кайси, да еще и уйгура по национальности. Такие люди могли быть митинговыми вожаками, но не политическими фигурами, способными выступать на равных с Дэн Сяопином и Ли Пэном. Значит, протест студентов неизбежно персонифицировался и объективно был ориентирован на раскол в китайском руководстве. Если бы волнения разрастались и привели к политическим переменам, сама логика событий все больше выталкивала бы из власти Ли Пэна и Дэн Сяопина и давала все больше шансов на концентрацию власти в руках Чжао Цзыяна. Чжао Цзыян не мог этого не понимать и при удачном стечении обстоятельств, вероятно, воспользовался бы ситуацией.
Движение протеста имело реальные основания, поскольку в китайской жизни действительно существовали социально-экономические проблемы. Но оно превратилось в бессмысленный и разрушительный мятеж. Насилие должно быть политически обосновано. У Дэн Сяопина такое обоснование было. Оно не является оправданием в глазах многих, но у него хотя бы была внутренняя логика. У насилия со стороны протестующих не было никакого разумного обоснования, оно было политически бессмысленным. Они не пытались сформировать параллельный центр власти, отстранить от власти руководителей Китая. Они выбрали тактику пассивного давления на власть.
Обе стороны проявили ожесточение, но в большей степени действия протестующих спровоцировали жесткость, проявленную военными, чем наоборот.
Насилие со стороны демонстрантов было связано не только с тем, что к студентам присоединились случайные люди, люмпены и т.п. (хотя и с этим тоже). Организованные студенты также проявили готовность к самым жестким методам борьбы, причем готовились к ним заранее. Несомненно, они стали бы стрелять, если бы у них было огнестрельное оружие.
Число погибших гражданских могло быть и больше двухсот, но, скорее всего, реальная цифра намного ближе к нижней границе диапазона (200 - 7000), чем к верхней.
На самом деле к демократизации оказались не готовы обе стороны. Обе стороны проявили бескомпромиссность и жестокость. Власть отчасти виновна в таком исходе событий. Она не стала признавать независимые организации, мало внимания уделила переговорам, не попыталась расколоть движение и изолировать наиболее радикальную часть. В то же время такие меры могли и не дать результата. Едва ли организации студентов и рабочих сами контролировали ситуацию в полном объеме. Да и они не проявили желание договариваться и решить все мирным путем. В то же время они и не пытались перехватить власть, что делало насилие и жестокость с их стороны политически бесперспективным и тупиковым.
Интересно сопоставить волнения в Пекине 1989 года с некоторыми похожими событиями в других странах.
Если сопоставить их с выступлениями студентов во Франции 1968 года, можно выявить как общие черты, так и различия. Общим был антисистемный характер движений, интеллектуальный радикализм, нерациональность, то есть отсутствие позитивной программы. Во французской жизни 1968 года также были реальные основания для протеста. Но тот протест был нерациональным, как и китайский, только в лозунгах французского движения больше проявилась интеллектуальная сторона. Парижские лозунги типа «Запрещается запрещать»и «Дважды два уже не четыре» можно сопоставить с китайским «Демократия или смерть». Даже если это переиначенное «Социализм или смерть» Фиделя Кастро, это не рациональный призыв. Это абстракция, возведенная в абсолют. У китайских студентов не было конкретной программы, как и у парижских. Были отдельные политические призывы, например, свободной прессы и независимых изданий. И французские, и китайские студенты пытались в какой-то степени наладить общественный порядок. Но силы, способной взять власть и предложить конкретную программу преобразований, не было ни в том, ни в другом случае.
Различие было в том, что китайские протестующие выбрали тактику давления на власть, французские студенты отрицали власть как таковую, несмотря на отдельные попытки навести порядок, которые вызывались просто требованиями жизни и противоречили их собственным идейным установкам.
Во Франции раскол был в большей степени идейно-культурным, то есть интеллектуальным, чем социальным. В Китае - наоборот.
В Китае стороны в большей степени продемонстрировали бескомпромиссность, что связано с традицией политического насилия, во многом преодоленной к 1968 году во Франции, несмотря на ее революционный опыт. 11 мая 1968 года в Латинском квартале было мало похоже на 3-4 июня 1989 года в Пекине. Во Франции столкновения по-своему были также ожесточенными, полиция также применяла дубинки, но никто не бросал в нее бутылки с зажигательной смесью и факелы и не готовился к таким действиям.
Во Франции между властью и противостоявшей ей частью общества были промежуточные звенья, такие, как оппозиционные партии, не контролируемые властью напрямую профсоюзы и Национальный совет французских предпринимателей. Соглашение с профсоюзами и предпринимателями, достигнутое правительством после долгих переговоров, привело к снижению напряженности. В Китае таких промежуточных звеньев не было, что способствовало радикализации конфликта.
И во Франции, и в Китае раскола элиты не произошло, вернее, он оказался преодоленным, только разными методами.
Китайцы проявили очень высокую способность к самоорганизации, но у них не было политических лидеров.
Если бы в китайском руководстве произошел раскол и оно пошло бы на уступки, события вполне могли бы стать аналогом «оранжевой революции». Вероятнее всего, это привело бы к общей дестабилизации Китая.
Китайское протестное движение было в первую очередь антибюрократическим и только в этом смысле его можно считать демократическим. Идеи западной демократии китайцы восприняли только потому, что у них не было других идей, способных их организовать. По той же причине студенты во Франции в 1968 году выдвигали лозунги, связанные с идеями социализма и коммунизма, только с анархическим оттенком. Что же касается китайцев, то идеалы демократии они восприняли просто как способ самоорганизации и борьбы с властью, то есть чисто абстрактно, безо всяких реальных оснований рассчитывать на то, что быстрое их воплощение в жизнь приведет к немедленному улучшению в социальном и экономическом плане. В этом не только их вина, объективно ситуация сложилась так, что движение протеста стало разрушительным.
Если подобные события всерьез рассматривать как попытку прийти к власти, нужно иметь в виду необходимость создания для этого параллельного центра власти. Это достигается либо путем раскола в существующей политической элите, либо путем создания новой, политически активной. Для чего должна быть политическая основа как минимум, но надежнее всего - идейно-культурная. В Иране в 70-е годы против режима шаха выступило духовенство. Оно начало играть политическую роль. С учетом места религии и священнослужителей в иранском обществе, это делало положение шаха совершенно безнадежным, если бы только духовенство само не пошло на уступки, а оно этого делать не собиралось. Наличие сильного репрессивного аппарата, меры репрессий не могли помочь шаху. Это привело только к полному отчуждению власти от общества, к радикализации конфликта.
В принципе, то же самое касается Афганистана конца 70-х - начла 80-х годов. Народно-демократическая партия пришла там к власти только благодаря слабости существовавшего режима, а не потому, что у нее была прочная опора в обществе. Прочной опоры там не было, впрочем, ни у кого, кроме духовенства, а оно не было политически консолидированным, в отличие от Ирана, как и общество в целом. Только благодаря этому НДПА могла некоторое время удерживаться у власти. Хотя, если бы в Афганистане не сталкивались интересы различных сторонних сил (СССР, США, Пакистана) и он был бы предоставлен самому себе, небольшой шанс сплотить афганское общество у НДПА имелся бы при разумном подходе (которого у нее изначально не было, а когда она стала делать попытки в этом направлении, было уже слишком поздно).
На Филиппинах в 1986 году произошел раскол элиты. Несмотря на то, что президент Маркос на выборах, судя по всему, в действительности получил большинство голосов, лидер оппозиции Корасон Акино сумела сплотить своих сторонников, оказавшихся более политически активными, чем сторонники Маркоса. Она самостоятельно объявила о своей победе и приняла присягу, создав, таким образом, параллельный центр власти. Решающей была позиция США. Не получив от них поддержки, Маркос не решился активно использовать силу. Это была типичная «цветная революция».
В китайском руководстве произошел раскол по поводу отношения к волнениям. Раскол, однако, не вылился в открытый конфликт и был преодолен на раннем этапе. Решающим было мнение Дэн Сяопина.
Очевидно, Дэн Сяопин с самого начала не сомневался, что нельзя допускать разрастания вступлений, нельзя идти на политические уступки и следует в случае необходимости применить силу. Но у него были серьезные колебания по поводу характера и масштабов силовых методов. Принятие решительных мер он оттягивал до последнего момента. Он вовсе не был настроен на то, чтобы просто «утопить в крови» движение протеста.
Китайское руководство не желало идти на политические уступки, но пыталось избежать кровопролития. Решение о введении военного положения в принципе было принято утром 17 мая, но начало проводиться в жизнь только 20 мая. В течение этих трех дней - 17-го, 18-го и 19- мая власти предприняли три попытки мирного решения проблемы. Это письменное обращение Чжао Цзыяна 17 мая, встреча Ли Пэна с лидерами студентов 18 мая, которая была показана по китайскому телевидению, и выход Чжао Цзыяна и Ли Пэна на площадь к протестующим 19 мая. Ввод войск, начавшийся 20 мая, вплоть до вечера 3 июня проходил без применения огнестрельного оружия со стороны военных и вообще без активного использования силы. Первоначально с демонстрантами пытались справиться только при помощи дубинок. Военные долго проявляли умеренность и на применение насилия их во многом спровоцировали сами протестующие. Приказ стрелять был получен, очевидно, только 2-3 июня.
Чжао Цзыян не мог планировать таких волнений и, судя по всему, вообще оказался к ним не готов. Он был в принципе сторонником демократизации Китая по западному образцу, но вместе с тем желал сохранения стабильности. Но одно дело - стратегический курс на демократизацию, другое дело - практические меры в ближайшей перспективе. Для мер в ближайшей перспективе, если власть не желала просто плыть по течению, требовалась разработанная и последовательная программа, а ее у Чжао Цзыяна не было, по крайней мере, он не озвучивал ее публично. На открытый конфликт с Дэн Сяопином и Ли Пэном он не пошел. Впрочем, ему не оставили времени для политического маневра.
Вместе с тем нужно учитывать, что у протестующих не было известных нации лидеров. Если бы быстрая демократизация политической жизни стала фактом, им некого было бы выставить в качестве собственных политических лидеров. Нельзя всерьез считать таковыми 23-летнюю аспирантку Чай Лин и 21-летнего студента Уэра Кайси, да еще и уйгура по национальности. Такие люди могли быть митинговыми вожаками, но не политическими фигурами, способными выступать на равных с Дэн Сяопином и Ли Пэном. Значит, протест студентов неизбежно персонифицировался и объективно был ориентирован на раскол в китайском руководстве. Если бы волнения разрастались и привели к политическим переменам, сама логика событий все больше выталкивала бы из власти Ли Пэна и Дэн Сяопина и давала все больше шансов на концентрацию власти в руках Чжао Цзыяна. Чжао Цзыян не мог этого не понимать и при удачном стечении обстоятельств, вероятно, воспользовался бы ситуацией.
Движение протеста имело реальные основания, поскольку в китайской жизни действительно существовали социально-экономические проблемы. Но оно превратилось в бессмысленный и разрушительный мятеж. Насилие должно быть политически обосновано. У Дэн Сяопина такое обоснование было. Оно не является оправданием в глазах многих, но у него хотя бы была внутренняя логика. У насилия со стороны протестующих не было никакого разумного обоснования, оно было политически бессмысленным. Они не пытались сформировать параллельный центр власти, отстранить от власти руководителей Китая. Они выбрали тактику пассивного давления на власть.
Обе стороны проявили ожесточение, но в большей степени действия протестующих спровоцировали жесткость, проявленную военными, чем наоборот.
Насилие со стороны демонстрантов было связано не только с тем, что к студентам присоединились случайные люди, люмпены и т.п. (хотя и с этим тоже). Организованные студенты также проявили готовность к самым жестким методам борьбы, причем готовились к ним заранее. Несомненно, они стали бы стрелять, если бы у них было огнестрельное оружие.
Число погибших гражданских могло быть и больше двухсот, но, скорее всего, реальная цифра намного ближе к нижней границе диапазона (200 - 7000), чем к верхней.
На самом деле к демократизации оказались не готовы обе стороны. Обе стороны проявили бескомпромиссность и жестокость. Власть отчасти виновна в таком исходе событий. Она не стала признавать независимые организации, мало внимания уделила переговорам, не попыталась расколоть движение и изолировать наиболее радикальную часть. В то же время такие меры могли и не дать результата. Едва ли организации студентов и рабочих сами контролировали ситуацию в полном объеме. Да и они не проявили желание договариваться и решить все мирным путем. В то же время они и не пытались перехватить власть, что делало насилие и жестокость с их стороны политически бесперспективным и тупиковым.
Интересно сопоставить волнения в Пекине 1989 года с некоторыми похожими событиями в других странах.
Если сопоставить их с выступлениями студентов во Франции 1968 года, можно выявить как общие черты, так и различия. Общим был антисистемный характер движений, интеллектуальный радикализм, нерациональность, то есть отсутствие позитивной программы. Во французской жизни 1968 года также были реальные основания для протеста. Но тот протест был нерациональным, как и китайский, только в лозунгах французского движения больше проявилась интеллектуальная сторона. Парижские лозунги типа «Запрещается запрещать»и «Дважды два уже не четыре» можно сопоставить с китайским «Демократия или смерть». Даже если это переиначенное «Социализм или смерть» Фиделя Кастро, это не рациональный призыв. Это абстракция, возведенная в абсолют. У китайских студентов не было конкретной программы, как и у парижских. Были отдельные политические призывы, например, свободной прессы и независимых изданий. И французские, и китайские студенты пытались в какой-то степени наладить общественный порядок. Но силы, способной взять власть и предложить конкретную программу преобразований, не было ни в том, ни в другом случае.
Различие было в том, что китайские протестующие выбрали тактику давления на власть, французские студенты отрицали власть как таковую, несмотря на отдельные попытки навести порядок, которые вызывались просто требованиями жизни и противоречили их собственным идейным установкам.
Во Франции раскол был в большей степени идейно-культурным, то есть интеллектуальным, чем социальным. В Китае - наоборот.
В Китае стороны в большей степени продемонстрировали бескомпромиссность, что связано с традицией политического насилия, во многом преодоленной к 1968 году во Франции, несмотря на ее революционный опыт. 11 мая 1968 года в Латинском квартале было мало похоже на 3-4 июня 1989 года в Пекине. Во Франции столкновения по-своему были также ожесточенными, полиция также применяла дубинки, но никто не бросал в нее бутылки с зажигательной смесью и факелы и не готовился к таким действиям.
Во Франции между властью и противостоявшей ей частью общества были промежуточные звенья, такие, как оппозиционные партии, не контролируемые властью напрямую профсоюзы и Национальный совет французских предпринимателей. Соглашение с профсоюзами и предпринимателями, достигнутое правительством после долгих переговоров, привело к снижению напряженности. В Китае таких промежуточных звеньев не было, что способствовало радикализации конфликта.
И во Франции, и в Китае раскола элиты не произошло, вернее, он оказался преодоленным, только разными методами.
Китайцы проявили очень высокую способность к самоорганизации, но у них не было политических лидеров.
Если бы в китайском руководстве произошел раскол и оно пошло бы на уступки, события вполне могли бы стать аналогом «оранжевой революции». Вероятнее всего, это привело бы к общей дестабилизации Китая.
Китайское протестное движение было в первую очередь антибюрократическим и только в этом смысле его можно считать демократическим. Идеи западной демократии китайцы восприняли только потому, что у них не было других идей, способных их организовать. По той же причине студенты во Франции в 1968 году выдвигали лозунги, связанные с идеями социализма и коммунизма, только с анархическим оттенком. Что же касается китайцев, то идеалы демократии они восприняли просто как способ самоорганизации и борьбы с властью, то есть чисто абстрактно, безо всяких реальных оснований рассчитывать на то, что быстрое их воплощение в жизнь приведет к немедленному улучшению в социальном и экономическом плане. В этом не только их вина, объективно ситуация сложилась так, что движение протеста стало разрушительным.
Если подобные события всерьез рассматривать как попытку прийти к власти, нужно иметь в виду необходимость создания для этого параллельного центра власти. Это достигается либо путем раскола в существующей политической элите, либо путем создания новой, политически активной. Для чего должна быть политическая основа как минимум, но надежнее всего - идейно-культурная. В Иране в 70-е годы против режима шаха выступило духовенство. Оно начало играть политическую роль. С учетом места религии и священнослужителей в иранском обществе, это делало положение шаха совершенно безнадежным, если бы только духовенство само не пошло на уступки, а оно этого делать не собиралось. Наличие сильного репрессивного аппарата, меры репрессий не могли помочь шаху. Это привело только к полному отчуждению власти от общества, к радикализации конфликта.
В принципе, то же самое касается Афганистана конца 70-х - начла 80-х годов. Народно-демократическая партия пришла там к власти только благодаря слабости существовавшего режима, а не потому, что у нее была прочная опора в обществе. Прочной опоры там не было, впрочем, ни у кого, кроме духовенства, а оно не было политически консолидированным, в отличие от Ирана, как и общество в целом. Только благодаря этому НДПА могла некоторое время удерживаться у власти. Хотя, если бы в Афганистане не сталкивались интересы различных сторонних сил (СССР, США, Пакистана) и он был бы предоставлен самому себе, небольшой шанс сплотить афганское общество у НДПА имелся бы при разумном подходе (которого у нее изначально не было, а когда она стала делать попытки в этом направлении, было уже слишком поздно).
На Филиппинах в 1986 году произошел раскол элиты. Несмотря на то, что президент Маркос на выборах, судя по всему, в действительности получил большинство голосов, лидер оппозиции Корасон Акино сумела сплотить своих сторонников, оказавшихся более политически активными, чем сторонники Маркоса. Она самостоятельно объявила о своей победе и приняла присягу, создав, таким образом, параллельный центр власти. Решающей была позиция США. Не получив от них поддержки, Маркос не решился активно использовать силу. Это была типичная «цветная революция».