Дело о зоне очуждени Рош Пине
Дело в том, что пока писал, совсем стемнело. Включилась вторая программа, закруглившая свет и истончившая вечер до писка цикад, зато добавившая оборотов цветочным ароматам, словно бы Анна уже разлила цветочное масло. Лавочка цветочных ароматов. Целая цветочная коллекция. Пыльца и нектар. Розы и розмарин. Мята и марва. Цветущие кусты алоэ в человеческий рост. Дикая клубника. Базилик и шафран. Мгла на этот раз вышла окончательно непроницаемой. Брусчатка у дома блестит ленинской лысиной, дорожка вкруг дома превращается в арабский квартал медины. Несколько крутых ступенек и ты у бассейна, ещё пару камней, накрученных вокруг невидимой оси - и ты у деревянного павильона с джакузи. Лестница вниз, в глубь дворика, идёт и от наших дверей. Каменные камни. Даже газоны выложены не травой, но щебнем. Поезд дальше не идёт - дальше конец ойкумены и чёрный квадрат. Каждый садово-парковый отсек обложен каменными стенами, в одной из них щель, где кошка нянчит котят. Сегодня её пару раз, улюлюкая, навещал хозяйский пёс.
- Смотри, сказала она, над вечным покоем Большая Медведица прямо над тобой, не так, как там, где она пасётся где-то в стороне, помнишь? Помню, и она помнит. А здесь так же, да не так. Видны только самые крупные, самые яркие звёзды, никакой суеты млечного пути, но то, что видно звучит ярче и насыщеннее. А здесь всё такое, здесь всё так - если есть, то с избытком, а если нет - то не достанешь и по самому большому блату. Я чувствую, как душа моя размягчается и как, одновременно, отвердевают мои пятки. Как из-за песка и пыли на пятках нарастает новый слой кожуры. Я чувствую, как растут ногти.
Контрапунктом всеобщей неге читаю норвежский детектив Карим Фоссум «Не оглядывайся»: на берегу холодного озера найден труп пятнадцатилетней девственницы Анни. Фиорды, сдержанные соседи, нордический характер. Пикает аська, джакузи за стеной кряхтит как стая гусей, Полина смотрит мультики со второго ноутбука. Внутри крепостных стен телефон не ловит, оттого вышел на улицу: телефон лежит возле кресла, там, где вчера вечером мы устраивали пикничок с вином (зажгли с десяток свечей, разлили вино, предались мечтам и воспоминаниям). На улице похолодало и уже не шелк даже, но шифон, и вот уже мнятся пастельные расцветки, мнится - ты прошла мимо, оставив слабый цветочный шлейф. Так бывает, когда полностью расслабишься на жаре и рыбьем жире северо-израильского солнца, но аська пищит снова и снова, цветочный дух притупляется: невозможно же всё время быть в полной экипировке и наизготовку. Аську штормит чужой любовью, чужими смертями и смертельными болезнями, а здесь - как в скорлупе грецкого ореха. Из-за этих стен и холмов. Из-за тех, кто рядом, глаза в глаза. Мир съеживается до размеров двора, кажется, здесь нас ничто не достанет. Ничто и никто. Ну, да, света они не заслужили, но заработали покой.
Недалеко от нашего дома, если пройти белоснежную синагогу, по улице, где вымощена не только дорога, но и стены улицы, заборы и дома, два ресторана. Сегодня мы были в рыбном, так как всё-таки хочется моря (чем больше камней и пыли вокруг тем больше внешней воды в нашей жизни - в бутылочке, прикреплённой к брюкам, в душе, в бассейне, в джакузи), завтра, перед отъездом наметили шоколадный - все подаваемые блюда в нём сделаны из шоколада.
- Здесь ведь тоже люди живут, говорит она, выключая последнее освещение. Удивляясь тишине и пустоте тишины. Мгле. Из-за чего мир окончательно исчезает, растворившись внутри чашки кофе. Лена мажет руки кремом, перебивая вселенский кумар, крем тоже оставляет шлейф. Почему мне кажется, что все запахи здесь проявляются в особенно концентрированном виде? Зато на самом кончике языка набухает и всё более немеет бесчувствие. Бесчувствием. Зона отчуждения, пропадающая после рыбы, приготовленной на гриле с местными травами (см. выше). Сбрызнутой лимоном. С печеным бататом на гарнир. Утонувшая в северном озере Анне шевелит плавниками, уплывая в ночь. У неё был прирождённый талант нянчиться с маленькими детьми и раковая опухоль на пол яичника. Если бы её не убили то она всё равно бы умерла через несколько месяцев…
- Смотри, сказала она, над вечным покоем Большая Медведица прямо над тобой, не так, как там, где она пасётся где-то в стороне, помнишь? Помню, и она помнит. А здесь так же, да не так. Видны только самые крупные, самые яркие звёзды, никакой суеты млечного пути, но то, что видно звучит ярче и насыщеннее. А здесь всё такое, здесь всё так - если есть, то с избытком, а если нет - то не достанешь и по самому большому блату. Я чувствую, как душа моя размягчается и как, одновременно, отвердевают мои пятки. Как из-за песка и пыли на пятках нарастает новый слой кожуры. Я чувствую, как растут ногти.
Контрапунктом всеобщей неге читаю норвежский детектив Карим Фоссум «Не оглядывайся»: на берегу холодного озера найден труп пятнадцатилетней девственницы Анни. Фиорды, сдержанные соседи, нордический характер. Пикает аська, джакузи за стеной кряхтит как стая гусей, Полина смотрит мультики со второго ноутбука. Внутри крепостных стен телефон не ловит, оттого вышел на улицу: телефон лежит возле кресла, там, где вчера вечером мы устраивали пикничок с вином (зажгли с десяток свечей, разлили вино, предались мечтам и воспоминаниям). На улице похолодало и уже не шелк даже, но шифон, и вот уже мнятся пастельные расцветки, мнится - ты прошла мимо, оставив слабый цветочный шлейф. Так бывает, когда полностью расслабишься на жаре и рыбьем жире северо-израильского солнца, но аська пищит снова и снова, цветочный дух притупляется: невозможно же всё время быть в полной экипировке и наизготовку. Аську штормит чужой любовью, чужими смертями и смертельными болезнями, а здесь - как в скорлупе грецкого ореха. Из-за этих стен и холмов. Из-за тех, кто рядом, глаза в глаза. Мир съеживается до размеров двора, кажется, здесь нас ничто не достанет. Ничто и никто. Ну, да, света они не заслужили, но заработали покой.
Недалеко от нашего дома, если пройти белоснежную синагогу, по улице, где вымощена не только дорога, но и стены улицы, заборы и дома, два ресторана. Сегодня мы были в рыбном, так как всё-таки хочется моря (чем больше камней и пыли вокруг тем больше внешней воды в нашей жизни - в бутылочке, прикреплённой к брюкам, в душе, в бассейне, в джакузи), завтра, перед отъездом наметили шоколадный - все подаваемые блюда в нём сделаны из шоколада.
- Здесь ведь тоже люди живут, говорит она, выключая последнее освещение. Удивляясь тишине и пустоте тишины. Мгле. Из-за чего мир окончательно исчезает, растворившись внутри чашки кофе. Лена мажет руки кремом, перебивая вселенский кумар, крем тоже оставляет шлейф. Почему мне кажется, что все запахи здесь проявляются в особенно концентрированном виде? Зато на самом кончике языка набухает и всё более немеет бесчувствие. Бесчувствием. Зона отчуждения, пропадающая после рыбы, приготовленной на гриле с местными травами (см. выше). Сбрызнутой лимоном. С печеным бататом на гарнир. Утонувшая в северном озере Анне шевелит плавниками, уплывая в ночь. У неё был прирождённый талант нянчиться с маленькими детьми и раковая опухоль на пол яичника. Если бы её не убили то она всё равно бы умерла через несколько месяцев…