Теодор В. Адорно «Minima moralia»: "Размышления из поврежденной жизни". «Ад Маргинем пресс», 2022
«Minima moralia» оказывается примером изящно преодоленного кризиса: написанная с 1944-го по 1947-ой и состоящая будто бы из разрозненных записей не более двух-трех страниц каждая (спойлер: вовсе не разрозненных, но идущих в накат по принципу «клади рядом»), она показывает, как человек, с обрушившейся жизнью (фашизм вынуждает Адорно сорваться с места, бросить все, эмигрировать в Америку, начать жить с нуля и заново) постепенно приходит в себя.
Поначалу казалось, что это - не самая обязательная книга Адорно, давно и беззаветно любимого за «Социологию музыки» с ее фундаментальным подходом и к классике, и к попсе, но, уже при первом приближении, выяснилось: коллекция фрагментов (обычно все эти «Затеси» и «Камушки на ладони» стремятся наращивать объем, из-за чего подборки начинаются с афоризмов в абзац, но заканчиваются, как правило, самодостаточными опусами, чего Адорно практически избежал) о сбоях и косяках современной буржуазной цивилизации - не какая-нибудь там <рукописная> маргиналия (на что будто бы намекает «блокнотная» бумага, формат и оформление, «подача» нынешнего издания), но высказывание намеренно а-догматическое и не-системное.
Формой своей полураспадной говорящее о той степени кризиса, куда современная цивилизация (Адорно словно бы вчера свои заметки начал заготавливать) угодила со всей капиталистической, потребительской дури по самое «не хочу».
«Minima moralia» и есть «не хочу» остро мыслящего человека, уставшего от несовершенства нынешнего мироустройства, которому не кричать матом и не вопить во весь голос помогает неформатный интеллект и врожденное воспитание.
Иллюзия понимания закономерностей вообще всего и порождает ощущение ложного владения ситуацией.
Хотя поначалу неопределенность, в которой Адорно делает эти записки, зашкаливает: поденные записи тоже ведь не знают чем сердце успокоится и чем закончится война, которую пока еще не обозначили Второй мировой.
Но, тем не менее, ум дает Адорно фору и возможность глядеть на существование соплеменников современников с высоты, но не так, чтобы высокомерно, ибо все равно же все одним миром мазаны.
Хотя, конечно, возможность объяснять вообще все, что есть, было или даже еще только случится, отчуждает человека от одновременников: врете, люди, такой, кристально умный человек, даже «и он мал и мерзок - не так, как вы - иначе»…
Цельность «Minima moralia» собирается постепенно и будто бы из осколков зеркала - в ней нет центра и базисных понятий, но лейтмотивы, пронизывающие строй автономных эссе, в конечном счете, складывают общую картину того, что к Адорно ближе всего лежало.
Ибо рефлексия его направлена не на все, что окружает, но то, что ему субъективно заметно.
На то, в чем он силен и натренирован.
Она направлена на то, что в чем он безгранично размят и способен волхвовать бесконечно - хотя обычно и в границах одного книжного разворота (реже двух, в отдельных исключениях - трех разворотов) с хвостиком.
А ближе всего к нему лежит структуризация антропологической порчи, приводящей к исчезновению индивида как привычного социального (и какого угодно) типа.
Как исчезающего?
С чьей подачи растворяющегося в социальном пространстве?
Так ведь с помощью массы, массовидного общества, массового, поточного производства, индустрии культуры и культурной индустрии, политических процессов и всеобщего измельчания, за что ни возьмись - буквально всех сторон жизни, от эротики и отношений между мужчинами и женщинами до садовых гномиков и способов мыслить.
Вплоть до фашизма как заоконной данности, наконец.
Дневники Байрона (и, соответственно пушкинское бонмо из письма к Вяземскому) я вспомнил тут неслучайно: «вам, из другого поколения», эстетика фрагмента, к которой прибегает Адорно явно отсылает к особенностям позавчерашнего романтизма, давным-давно ставшего уделом хрестоматий со своим вдохновением неполнотой и обрывочностью античных авторов…
…а то, что книга Адорно состоит из трех частей, организованных последовательными записями одного года (1 - 1944, 2 - 1945, 3 - 1946/47) делает «Minima moralia» чем-то вроде дневника или хроники интеллектуальных импульсов и их перевода в объясняющий всё текст.
Набор таких текстов-отмычек, которые движутся только внутри себя, так как никуда не ведут и никуда не приводят, хотя и исчерпывают себя как хорошо сыгранный темперированный клавир.
Но важно же понять логику каждого адорновского непредсказуемого рассуждения - чтобы точно также, как и он, «решить задачу», поставленную в том или ином отрывке.
Для этого следует проанализировать всю мыслительную цепочку (благо они не слишком объемны и охватываемы умозрительным взглядом, хотя бы в первом приближении), слегка от нее остранившись - вот как сам Адорно отчуждается от аффектов реальности, окружающей его со всех сторон.
Только так и можно разобраться почему вот тут и вот тут он думает так, а не иначе, и ведет свою мысль подобным способом, и виляет интенцией таким образом, а не каким-то иным.
Тогда-то и станет понятным почему эти старинные описания выглядят современными и до сих пор «злыми» (ок, темпераментными): на предыдущем историческом материале и самосознании минувшей эпохи, Адорно схватывает и описывает тот самый процесс, что все еще идет и у нас, и случается с нами, который (антропологический кризис теперь его зовут) продолжает развиваться, углубляясь.
Несмотря на то, что тон Адорно меняется вместе с новостями на фронтах (они, разумеется, остаются за кадром и в книгу попадают лишь отвлеченные рассуждения без новостных поводов), однако степень погруженности во все более и более локальные философские выкрутасы ближе к концу тома вырастает на глазах.
Не так, чтоб нарочно и явно, но бессознанием вполне ощутимо.
Дело даже не в том, что дела Третьего рейха буквально каждый день шли все хуже и хуже, а потом и вовсе сдулись (некоторые записи упоминают и Гитлера, и корни антисемитизма и даже рассуждения о том, как называть массовые убийства людей на языке новейшего «времени-пост», наследующего Освенциму - «ведь даже “массовое уничтожение” применительно к тщательно спланированному и тотальному звучит так, словно мы все еще живем в старые добрые времена дегерлохского учителя. Но дабы на жертв, и без того столь бесчисленных, что невозможно упомнить их имена, не пало еще и проклятье “да не будут они помянуты”, слова необходимо было найти. Так в английском появился термин genocide…» - однако текущая политическая повестка в этом сборнике является темой попутной и достаточно бледной на фоне иных проблематик, более абстрактных и отвлеченных…
…поводом к очередному отрывку (в книге их полторы сотни + приложение из невошедшего в окончательный вариант) может служить вообще все, что угодно, от Анатоля Франса до Кафки или Марселя Пруста, от Вагнера до Ибсена, от бессонницы до схем голливудских фильмов, от тайн элегантных людей до распоясавшейся техники или народных сказок…
…гораздо важнее схема, повторяющаяся из раза в раз: размышление всегда имеет конкретное впечатление в самом начале, Адорно отталкивается от него, дабы пуститься в свободное течение мысли, которое, во-первых, непредсказуемо на каждом своем повороте и отвлечении; во-вторых, непонятно куда приводит и приведет.
За очередным таким течением (одновременно внешним и подспудным) важно следить внимательно и неотступно, так как мыслительные цепочки Адорно затейливы и кудреваты.
Они всегда раскладываются каким-то намеренно альтернативным образом (видимо, такой и должна быть негативная диалектика Гегеля, положенная в основу интеллектуального метода - а негативная она так как ничему не верит, все подвергает сомнению и собственному анализу), из-за чего ближайшие звенья фрагмента соединяются логично, вроде бы, но начало и конец эссе словно бы взяты из разных книг.
Причины тем и их следствия ощутимо рознятся. Постоянно ловил себя на том, что не помню повода и начала очередного фрагмента, из-за чего отлистываю назад, чтобы с удивлением осознать про что, на самом деле, я только что читаю или читал.
Адорно важно размыкать бинарные оппозиции и постоянно делать «шаг в сторону», смотреть на свой концепт, будто бы завязанный на реальность, сбоку, сверху или снизу - чаще всего кажется, что рассказчик воспаряет над «проблемой» на уровне птичьего полета…
…переводя повседневные тренды или бытовые черты в аллегории и символически насыщенные абстракции.
Для меня эта книга стала иллюстрацией к вопросу о том, что такое мыслить и как мы мыслим, когда действительно находим нечто новое, перестав толочь в ступе незамутненного сознания стереотипы и общие места.
Многие из нас, подавляющее большинство, уверены, что думают всю жизнь, хотя еще и не начинали отчуждаться от того, что я называть «способом своего производства»: его человек оправдает всегда. Едва ли не на автомате.
Ну, да, на нем.
Способ своего производства - это привычная и естественная нам данность, внутри которой мы и плаваем сознанием, совершая рефлекторные и мышечные движения.
Мысль и мышление не равны стенограмме внутреннего голоса. Прохожий ругает автомобилистов, которые разъездились тут, понимаешь, но пересев в машину, он же начинает кричать на прохожих, бросающихся ему под колеса - так вот это оправдание способа своего производства и есть…
Мышление начинается только за ним, когда сознание перестает цеплять пустоту и выражать одни лишь рефлексы: кажется, мышление - то, что находится за конкретностью телесных движений.
Мышление - это такое интеллектуальное бескорыстие, таким образом, зарабатывающее себе духовное измерение.
Возможно, это попросту привычка к абстракциям и отвлеченностям, не имеющим конкретики и четких следов в окружающем мире.
Многие утверждения, на которых Адорно строит развитие рефлективных лейтмотивов (иногда действительно кажется, что сделаны они по законам музыкальной формы, что немудрено, учитывая его музыкальный и музыковедческий бэкграунд) непроверяемы и нарочито субъективны - тут и так-то не всегда понимаешь, как и чем движимо течение мысли, а в сочетании с недоказуемостью и непроверяемостью суждений, единственное что остается - слепо доверять безграничной мудрости человека, способного с помощью Гегеля, Маркса и Фрейда объяснить вообще все, что угодно.
В том числе, «негативную диалектику», марксизм и психоанализ, в котором капитализм находит отчуждение либидо и бессознательного от человека, вовлеченного в экономические отношения или же являющегося потребителем «индустрии культуры» - одного из важнейших причиндалов «подмененного бытия», лишившего человека глубины, индивидуальности и первородства.
Фашизм как раз и является следствием поломанной жизни современной цивилизации (одним из очередных, логических порождений порочных практик империалистической экономики), которую невозможно направить или же выправить.
Разве что постоянным напряжением интеллектуального усилия, не разоблачающего повсеместные и общепринятые загибы давным-давно ставшие нормой капиталистической жизни (социализм еще хуже, репрессивнее и порочнее), но деконструирующего, раскладывающего на составляющие все, что попадает под руку в интеллектуальную молотилку, можно облегчить собственную участь тотальным отчуждением мысли и вычитания, таким нестандартным способом, себя из реала.
«Minima moralia» отчасти является собранием утопических текстов-усилий, пытающихся объяснить, как жить правильно, вне и без заблуждений, заставляющих людей мутировать в сторону существ безвольных да безответных.
Другое дело, что советы эти да рекомендации относятся к материям сплошь маргинальным и не очевидным, если обнаружение их - искусство и уникальный талант сам по себе.
Так как цепочки Адорно показывают, как изысканно и непредвзято способна кружить чужая мысль, даже если она и не убеждает в целом, но зато порождает, способна порождать блистательные и снайперски точные афоризмы, попутные формулы и определения, рассыпая искры уколов точности, этот сборник внезапно превращается в тренинг риторического разнообразия в духе: «А что, так можно было?»
Как если едешь, такой, в скором поезде и смотришь на пейзаж, мелькающий за окном, на смазанные и меняющиеся ландшафты, а потом случаются в пути промежуточные остановки трезвости и покоя (отсутствия движения), когда мир совпадает сам с собой в своих собственных очертаниях и что-то в нем щелкает, где-то внутри, переводя обобщение взгляда на какой-то иной, новый уровень.
Если продолжать метафору перемещения в пространстве, то правильнее было бы сравнивать структуру «Minima moralia» с поездками в метро.
Тем более, что эти небольшие тексты, которые легко представить колонкой в газете или же журнале, наподобие бартовских «Мифологий», хватает ровно на прогон между двумя станциями, после которого ощущаешь себя будто бы в каком-то новом варианте настоящего настоящего…
…словно бы это не станции миновали, но предыдущие, совсем уже прошедшие времена.
Так бывает, когда путешествие сложилось насыщенным и интересным, увлекло не на шутку, преобразив или, как минимум, тщательно почистив «оптический аппарат»…
Ну, то есть, серьезно расширяет мыслительный инструментарий читателя, полторы сотни раз прогоняя его через одну и ту же процедуру разрастания неочевидностей, напитанных повышенной суггестией.
Ведь, несмотря на то, что у каждого отдельного отрывка есть четкий повод (он обозначен в подзаголовке и обязательно закреплен в первых строках), метод и даже терминологическая пурга, влияющие на виляние рефлексии и общее складывание мыслительного ландшафта, остаются сокрыты.
Ну, то есть, ты видишь и воспринимаешь определенные слова как явленные тебе в первый раз, потом ныряешь в комментарии, где устроен беглый ввод в контекст Гегеля или Ницше…
Или же бытовых реалий, известных читателям Адорно - так «дегерлохский учитель» - Эрнст Август Вагнер (1874 - 1938), убивший в безумном припадке четвертого сентября 1913 года жену и четырех своих детей, «после чего отправился в Мюльхаузен-дер-Энц, где устроил несколько поджогов и застрелил и тяжело ранил более двадцати человек»
У Адорно ведь ни слова в простоте, об этом догадываешься сразу, но любое, даже самое детальное чтение, противится постоянным скачкам в примечания, даже если учитываешь их все.
Скакать-то можно и даже нужно, но воспринимать все адекватно у Адорно невозможно - для этого нужно быть самим Адорно, переживающим ступор от войны и скоропостижной эмиграции, необходимости окапываться на новом месте, в новых обстоятельствах, в чужом языке как в совершенно чужой эпохе, проистекающей с иным хронотопом, совершенно не таким как «дома».
Да и что такое дом в условиях мировой войны?
Разве мировая война не лишает дома даже тех, кто убежал от нее или уехал как можно дальше?
Если Лев Шестов назвал свою самую знаменитую коллекцию максим и афоризмов «Апофеозом беспочвенности», то «Minima moralia» хочется обозначить прямо противоположным способом - как собирание почвы под ногами, как попытку нащупать под собой твердые основания.
Они - в правильном понимании единичных явлений и общих тенденций, то вольно, а то невольно обманывающих всех участников «исторического процесса», вынужденно плывущих в одной лодке в послевоенное существование, которое, впрочем, не снимает проблем и заблуждений (неслучайно подборку микроэссе венчает девятичастное размышление о современном оккультизме: «…овеществление духов уже есть их отрицание…») предыдущих эпох.
Фиксация их отвлекает от участия в общем раздрае и занимает время под экологически чистые практики размышления как установления маленьких, промежуточных истин.
Иногда начинает казаться, что истины можно накопить и тогда их количество перейдет, способно перейти в размер…
Кто-то их пишет, формулирует, собирает, и, таким образом, проводит время своей жизни словно бы на чистом воздухе утопического пространства, кто-то читает и воспринимает эти цепочки, направленные на исправление локальных неполадок - тоже хорошо, раз обучение истине и облучение методом состоялось.
Тем более, что «Minima moralia» можно читать по кругу и без конца: рефлексия Адорно столь изысканно напряжена, что, покуда следишь за стыками абзацев и даже соседних предложений, напрочь забываешь о чем же, на самом-то деле, в книге шла речь.
Проверено, что даже и один эпизод, прочитанный несколько раз подряд, норовит менять очертания и каждый раз воспринимается как-то по-новому.
А это уже свойство хороших стихов, где есть не только «музыка», но и «смысл».
Такими длинными периодами писал Лотреамон, но у него сюрреализм, тогда как Адорно явно стремится к какой-то высшей правде и философскому реализму в самом высоком смысле, при этом лишенном абстрактности (почти всегда) и отвлечений.
Так, большими массивами, не лишенными внутреннего ритма, впрочем, не сильно выставленного напоказ, наверное, мог бы писать Сен-Жон Перс, но не конкретный дипломат и лауреат Нобелевской премии, а идеальный автор идеального «Анабазиса», путешествующего вглубь смысла явлений и общественных трендов.
Бесконечная книга - развивающаяся во всех направлениях сразу (вслед за явлениями жизни и воображения) самостирающаяся из-за обилия непредсказуемых продолжений - это же, кажется, идеал метареалистов и есть.
Письмо в «Minima moralia» кристально чистое и обманчиво ясное (ибо его не передашь, не перескажешь, в памяти не удержишь, забудешь немедленно, вытеснив следующим эссе или же ощущением всей композиции в целом), если брать какие-то отдельные предложения или части, но зацветающее, заплетающееся ряской многочисленных ассоциаций, если попытаться уложить в себя размышлизм как готовый продукт. Этого точно не выйдет.
По крайней мере, у меня не выходило: утопию невозможно применить в обычной жизни, ей можно только сопутничать или попутствовать.
Теодор В. Адорно «Minima moralia»: Размышления из поврежденной жизни».
Перевод с нем. Александра Белобратова под ред. Татьяны Зборовской.
Научная редактура Кирилла Чепурина
«Ад Маргинем пресс», 2022. 392 стр.
Поначалу казалось, что это - не самая обязательная книга Адорно, давно и беззаветно любимого за «Социологию музыки» с ее фундаментальным подходом и к классике, и к попсе, но, уже при первом приближении, выяснилось: коллекция фрагментов (обычно все эти «Затеси» и «Камушки на ладони» стремятся наращивать объем, из-за чего подборки начинаются с афоризмов в абзац, но заканчиваются, как правило, самодостаточными опусами, чего Адорно практически избежал) о сбоях и косяках современной буржуазной цивилизации - не какая-нибудь там <рукописная> маргиналия (на что будто бы намекает «блокнотная» бумага, формат и оформление, «подача» нынешнего издания), но высказывание намеренно а-догматическое и не-системное.
Формой своей полураспадной говорящее о той степени кризиса, куда современная цивилизация (Адорно словно бы вчера свои заметки начал заготавливать) угодила со всей капиталистической, потребительской дури по самое «не хочу».
«Minima moralia» и есть «не хочу» остро мыслящего человека, уставшего от несовершенства нынешнего мироустройства, которому не кричать матом и не вопить во весь голос помогает неформатный интеллект и врожденное воспитание.
Иллюзия понимания закономерностей вообще всего и порождает ощущение ложного владения ситуацией.
Хотя поначалу неопределенность, в которой Адорно делает эти записки, зашкаливает: поденные записи тоже ведь не знают чем сердце успокоится и чем закончится война, которую пока еще не обозначили Второй мировой.
Но, тем не менее, ум дает Адорно фору и возможность глядеть на существование соплеменников современников с высоты, но не так, чтобы высокомерно, ибо все равно же все одним миром мазаны.
Хотя, конечно, возможность объяснять вообще все, что есть, было или даже еще только случится, отчуждает человека от одновременников: врете, люди, такой, кристально умный человек, даже «и он мал и мерзок - не так, как вы - иначе»…
Цельность «Minima moralia» собирается постепенно и будто бы из осколков зеркала - в ней нет центра и базисных понятий, но лейтмотивы, пронизывающие строй автономных эссе, в конечном счете, складывают общую картину того, что к Адорно ближе всего лежало.
Ибо рефлексия его направлена не на все, что окружает, но то, что ему субъективно заметно.
На то, в чем он силен и натренирован.
Она направлена на то, что в чем он безгранично размят и способен волхвовать бесконечно - хотя обычно и в границах одного книжного разворота (реже двух, в отдельных исключениях - трех разворотов) с хвостиком.
А ближе всего к нему лежит структуризация антропологической порчи, приводящей к исчезновению индивида как привычного социального (и какого угодно) типа.
Как исчезающего?
С чьей подачи растворяющегося в социальном пространстве?
Так ведь с помощью массы, массовидного общества, массового, поточного производства, индустрии культуры и культурной индустрии, политических процессов и всеобщего измельчания, за что ни возьмись - буквально всех сторон жизни, от эротики и отношений между мужчинами и женщинами до садовых гномиков и способов мыслить.
Вплоть до фашизма как заоконной данности, наконец.
Дневники Байрона (и, соответственно пушкинское бонмо из письма к Вяземскому) я вспомнил тут неслучайно: «вам, из другого поколения», эстетика фрагмента, к которой прибегает Адорно явно отсылает к особенностям позавчерашнего романтизма, давным-давно ставшего уделом хрестоматий со своим вдохновением неполнотой и обрывочностью античных авторов…
…а то, что книга Адорно состоит из трех частей, организованных последовательными записями одного года (1 - 1944, 2 - 1945, 3 - 1946/47) делает «Minima moralia» чем-то вроде дневника или хроники интеллектуальных импульсов и их перевода в объясняющий всё текст.
Набор таких текстов-отмычек, которые движутся только внутри себя, так как никуда не ведут и никуда не приводят, хотя и исчерпывают себя как хорошо сыгранный темперированный клавир.
Но важно же понять логику каждого адорновского непредсказуемого рассуждения - чтобы точно также, как и он, «решить задачу», поставленную в том или ином отрывке.
Для этого следует проанализировать всю мыслительную цепочку (благо они не слишком объемны и охватываемы умозрительным взглядом, хотя бы в первом приближении), слегка от нее остранившись - вот как сам Адорно отчуждается от аффектов реальности, окружающей его со всех сторон.
Только так и можно разобраться почему вот тут и вот тут он думает так, а не иначе, и ведет свою мысль подобным способом, и виляет интенцией таким образом, а не каким-то иным.
Тогда-то и станет понятным почему эти старинные описания выглядят современными и до сих пор «злыми» (ок, темпераментными): на предыдущем историческом материале и самосознании минувшей эпохи, Адорно схватывает и описывает тот самый процесс, что все еще идет и у нас, и случается с нами, который (антропологический кризис теперь его зовут) продолжает развиваться, углубляясь.
Несмотря на то, что тон Адорно меняется вместе с новостями на фронтах (они, разумеется, остаются за кадром и в книгу попадают лишь отвлеченные рассуждения без новостных поводов), однако степень погруженности во все более и более локальные философские выкрутасы ближе к концу тома вырастает на глазах.
Не так, чтоб нарочно и явно, но бессознанием вполне ощутимо.
Дело даже не в том, что дела Третьего рейха буквально каждый день шли все хуже и хуже, а потом и вовсе сдулись (некоторые записи упоминают и Гитлера, и корни антисемитизма и даже рассуждения о том, как называть массовые убийства людей на языке новейшего «времени-пост», наследующего Освенциму - «ведь даже “массовое уничтожение” применительно к тщательно спланированному и тотальному звучит так, словно мы все еще живем в старые добрые времена дегерлохского учителя. Но дабы на жертв, и без того столь бесчисленных, что невозможно упомнить их имена, не пало еще и проклятье “да не будут они помянуты”, слова необходимо было найти. Так в английском появился термин genocide…» - однако текущая политическая повестка в этом сборнике является темой попутной и достаточно бледной на фоне иных проблематик, более абстрактных и отвлеченных…
…поводом к очередному отрывку (в книге их полторы сотни + приложение из невошедшего в окончательный вариант) может служить вообще все, что угодно, от Анатоля Франса до Кафки или Марселя Пруста, от Вагнера до Ибсена, от бессонницы до схем голливудских фильмов, от тайн элегантных людей до распоясавшейся техники или народных сказок…
…гораздо важнее схема, повторяющаяся из раза в раз: размышление всегда имеет конкретное впечатление в самом начале, Адорно отталкивается от него, дабы пуститься в свободное течение мысли, которое, во-первых, непредсказуемо на каждом своем повороте и отвлечении; во-вторых, непонятно куда приводит и приведет.
За очередным таким течением (одновременно внешним и подспудным) важно следить внимательно и неотступно, так как мыслительные цепочки Адорно затейливы и кудреваты.
Они всегда раскладываются каким-то намеренно альтернативным образом (видимо, такой и должна быть негативная диалектика Гегеля, положенная в основу интеллектуального метода - а негативная она так как ничему не верит, все подвергает сомнению и собственному анализу), из-за чего ближайшие звенья фрагмента соединяются логично, вроде бы, но начало и конец эссе словно бы взяты из разных книг.
Причины тем и их следствия ощутимо рознятся. Постоянно ловил себя на том, что не помню повода и начала очередного фрагмента, из-за чего отлистываю назад, чтобы с удивлением осознать про что, на самом деле, я только что читаю или читал.
Адорно важно размыкать бинарные оппозиции и постоянно делать «шаг в сторону», смотреть на свой концепт, будто бы завязанный на реальность, сбоку, сверху или снизу - чаще всего кажется, что рассказчик воспаряет над «проблемой» на уровне птичьего полета…
…переводя повседневные тренды или бытовые черты в аллегории и символически насыщенные абстракции.
Для меня эта книга стала иллюстрацией к вопросу о том, что такое мыслить и как мы мыслим, когда действительно находим нечто новое, перестав толочь в ступе незамутненного сознания стереотипы и общие места.
Многие из нас, подавляющее большинство, уверены, что думают всю жизнь, хотя еще и не начинали отчуждаться от того, что я называть «способом своего производства»: его человек оправдает всегда. Едва ли не на автомате.
Ну, да, на нем.
Способ своего производства - это привычная и естественная нам данность, внутри которой мы и плаваем сознанием, совершая рефлекторные и мышечные движения.
Мысль и мышление не равны стенограмме внутреннего голоса. Прохожий ругает автомобилистов, которые разъездились тут, понимаешь, но пересев в машину, он же начинает кричать на прохожих, бросающихся ему под колеса - так вот это оправдание способа своего производства и есть…
Мышление начинается только за ним, когда сознание перестает цеплять пустоту и выражать одни лишь рефлексы: кажется, мышление - то, что находится за конкретностью телесных движений.
Мышление - это такое интеллектуальное бескорыстие, таким образом, зарабатывающее себе духовное измерение.
Возможно, это попросту привычка к абстракциям и отвлеченностям, не имеющим конкретики и четких следов в окружающем мире.
Многие утверждения, на которых Адорно строит развитие рефлективных лейтмотивов (иногда действительно кажется, что сделаны они по законам музыкальной формы, что немудрено, учитывая его музыкальный и музыковедческий бэкграунд) непроверяемы и нарочито субъективны - тут и так-то не всегда понимаешь, как и чем движимо течение мысли, а в сочетании с недоказуемостью и непроверяемостью суждений, единственное что остается - слепо доверять безграничной мудрости человека, способного с помощью Гегеля, Маркса и Фрейда объяснить вообще все, что угодно.
В том числе, «негативную диалектику», марксизм и психоанализ, в котором капитализм находит отчуждение либидо и бессознательного от человека, вовлеченного в экономические отношения или же являющегося потребителем «индустрии культуры» - одного из важнейших причиндалов «подмененного бытия», лишившего человека глубины, индивидуальности и первородства.
Фашизм как раз и является следствием поломанной жизни современной цивилизации (одним из очередных, логических порождений порочных практик империалистической экономики), которую невозможно направить или же выправить.
Разве что постоянным напряжением интеллектуального усилия, не разоблачающего повсеместные и общепринятые загибы давным-давно ставшие нормой капиталистической жизни (социализм еще хуже, репрессивнее и порочнее), но деконструирующего, раскладывающего на составляющие все, что попадает под руку в интеллектуальную молотилку, можно облегчить собственную участь тотальным отчуждением мысли и вычитания, таким нестандартным способом, себя из реала.
«Minima moralia» отчасти является собранием утопических текстов-усилий, пытающихся объяснить, как жить правильно, вне и без заблуждений, заставляющих людей мутировать в сторону существ безвольных да безответных.
Другое дело, что советы эти да рекомендации относятся к материям сплошь маргинальным и не очевидным, если обнаружение их - искусство и уникальный талант сам по себе.
Так как цепочки Адорно показывают, как изысканно и непредвзято способна кружить чужая мысль, даже если она и не убеждает в целом, но зато порождает, способна порождать блистательные и снайперски точные афоризмы, попутные формулы и определения, рассыпая искры уколов точности, этот сборник внезапно превращается в тренинг риторического разнообразия в духе: «А что, так можно было?»
Как если едешь, такой, в скором поезде и смотришь на пейзаж, мелькающий за окном, на смазанные и меняющиеся ландшафты, а потом случаются в пути промежуточные остановки трезвости и покоя (отсутствия движения), когда мир совпадает сам с собой в своих собственных очертаниях и что-то в нем щелкает, где-то внутри, переводя обобщение взгляда на какой-то иной, новый уровень.
Если продолжать метафору перемещения в пространстве, то правильнее было бы сравнивать структуру «Minima moralia» с поездками в метро.
Тем более, что эти небольшие тексты, которые легко представить колонкой в газете или же журнале, наподобие бартовских «Мифологий», хватает ровно на прогон между двумя станциями, после которого ощущаешь себя будто бы в каком-то новом варианте настоящего настоящего…
…словно бы это не станции миновали, но предыдущие, совсем уже прошедшие времена.
Так бывает, когда путешествие сложилось насыщенным и интересным, увлекло не на шутку, преобразив или, как минимум, тщательно почистив «оптический аппарат»…
Ну, то есть, серьезно расширяет мыслительный инструментарий читателя, полторы сотни раз прогоняя его через одну и ту же процедуру разрастания неочевидностей, напитанных повышенной суггестией.
Ведь, несмотря на то, что у каждого отдельного отрывка есть четкий повод (он обозначен в подзаголовке и обязательно закреплен в первых строках), метод и даже терминологическая пурга, влияющие на виляние рефлексии и общее складывание мыслительного ландшафта, остаются сокрыты.
Ну, то есть, ты видишь и воспринимаешь определенные слова как явленные тебе в первый раз, потом ныряешь в комментарии, где устроен беглый ввод в контекст Гегеля или Ницше…
Или же бытовых реалий, известных читателям Адорно - так «дегерлохский учитель» - Эрнст Август Вагнер (1874 - 1938), убивший в безумном припадке четвертого сентября 1913 года жену и четырех своих детей, «после чего отправился в Мюльхаузен-дер-Энц, где устроил несколько поджогов и застрелил и тяжело ранил более двадцати человек»
У Адорно ведь ни слова в простоте, об этом догадываешься сразу, но любое, даже самое детальное чтение, противится постоянным скачкам в примечания, даже если учитываешь их все.
Скакать-то можно и даже нужно, но воспринимать все адекватно у Адорно невозможно - для этого нужно быть самим Адорно, переживающим ступор от войны и скоропостижной эмиграции, необходимости окапываться на новом месте, в новых обстоятельствах, в чужом языке как в совершенно чужой эпохе, проистекающей с иным хронотопом, совершенно не таким как «дома».
Да и что такое дом в условиях мировой войны?
Разве мировая война не лишает дома даже тех, кто убежал от нее или уехал как можно дальше?
Если Лев Шестов назвал свою самую знаменитую коллекцию максим и афоризмов «Апофеозом беспочвенности», то «Minima moralia» хочется обозначить прямо противоположным способом - как собирание почвы под ногами, как попытку нащупать под собой твердые основания.
Они - в правильном понимании единичных явлений и общих тенденций, то вольно, а то невольно обманывающих всех участников «исторического процесса», вынужденно плывущих в одной лодке в послевоенное существование, которое, впрочем, не снимает проблем и заблуждений (неслучайно подборку микроэссе венчает девятичастное размышление о современном оккультизме: «…овеществление духов уже есть их отрицание…») предыдущих эпох.
Фиксация их отвлекает от участия в общем раздрае и занимает время под экологически чистые практики размышления как установления маленьких, промежуточных истин.
Иногда начинает казаться, что истины можно накопить и тогда их количество перейдет, способно перейти в размер…
Кто-то их пишет, формулирует, собирает, и, таким образом, проводит время своей жизни словно бы на чистом воздухе утопического пространства, кто-то читает и воспринимает эти цепочки, направленные на исправление локальных неполадок - тоже хорошо, раз обучение истине и облучение методом состоялось.
Тем более, что «Minima moralia» можно читать по кругу и без конца: рефлексия Адорно столь изысканно напряжена, что, покуда следишь за стыками абзацев и даже соседних предложений, напрочь забываешь о чем же, на самом-то деле, в книге шла речь.
Проверено, что даже и один эпизод, прочитанный несколько раз подряд, норовит менять очертания и каждый раз воспринимается как-то по-новому.
А это уже свойство хороших стихов, где есть не только «музыка», но и «смысл».
Такими длинными периодами писал Лотреамон, но у него сюрреализм, тогда как Адорно явно стремится к какой-то высшей правде и философскому реализму в самом высоком смысле, при этом лишенном абстрактности (почти всегда) и отвлечений.
Так, большими массивами, не лишенными внутреннего ритма, впрочем, не сильно выставленного напоказ, наверное, мог бы писать Сен-Жон Перс, но не конкретный дипломат и лауреат Нобелевской премии, а идеальный автор идеального «Анабазиса», путешествующего вглубь смысла явлений и общественных трендов.
Бесконечная книга - развивающаяся во всех направлениях сразу (вслед за явлениями жизни и воображения) самостирающаяся из-за обилия непредсказуемых продолжений - это же, кажется, идеал метареалистов и есть.
Письмо в «Minima moralia» кристально чистое и обманчиво ясное (ибо его не передашь, не перескажешь, в памяти не удержишь, забудешь немедленно, вытеснив следующим эссе или же ощущением всей композиции в целом), если брать какие-то отдельные предложения или части, но зацветающее, заплетающееся ряской многочисленных ассоциаций, если попытаться уложить в себя размышлизм как готовый продукт. Этого точно не выйдет.
По крайней мере, у меня не выходило: утопию невозможно применить в обычной жизни, ей можно только сопутничать или попутствовать.
Теодор В. Адорно «Minima moralia»: Размышления из поврежденной жизни».
Перевод с нем. Александра Белобратова под ред. Татьяны Зборовской.
Научная редактура Кирилла Чепурина
«Ад Маргинем пресс», 2022. 392 стр.