Настроение недели. Смерть и жизнь в "прямом" эфире
Неделя выдалась длинная, дольше обычного.
В прошлую пятницу Александр Градский ещё заседал в жюри «Голоса», хотя выглядел плохо.
Перед креслом его поставили чёрный вентилятор, из-за чего волосы на голове Градского немотивировано шевелились как у приведения...
В субботу появились сообщения об инсульте, через день он умер.
В среду Градского похоронили, в Москве двое суток без разбору шел снег…
В пятницу, то есть, сегодня, "Голос" выходит с зияющей пустотой и осознанием потери.
…перед самым отлётом из Чердачинска я написал в Твиттер: «Покойников много, зима будет снежной».
Всё-таки именно с развивающихся волос всё для меня и началось - в них была подсказка тревоге.
Сидишь, занимаешься делами, общаешься, одним глазом поглядывая в экран, а там такое непонятное усиление образа: а с чего бы это вдруг?
Меня учили, что всё должно быть очевидно, понятно и объяснимо, а если идёт явное преувеличение и вычура, значит что-то явно пошло не так...
...а ещё и вентилятор чёрный. Отливающий софитами. Как бумер.
Молодежь не помнит, конечно, но самая первая телереклама в СССР звучала так: "Вам пора и вам пора - с вентиляторным заводом заключать договора..."
У нас в семье волну тягостного обременения (похожая на тяжёлый, но пустой внутри мешок) запустила проницательна Лена, первой разглядевшая чёрный вентилятор на чёрном полу и сказавшая, что Градский неважно выглядит, краше в гроб кладут, из-за чего я и заглянул в новости, а там инсульт.
Зачем заглянул? Почему оно вдруг стало нужно мне, занятому собой человеку?
Это чуйка мне говорила, что всё не так, ребята, да я не слушал сигнала, идущего изнутри.
Не допускал его до кожных покровов, сдерживал в организме, словно бы этим мог затормозить ускоренное развитие энтропии.
Во-первых, когда Рустим Бахтияров и Ернар Садирбаев стали петь песню 1980 года «Мне с детства снилась высота…» («Ещё один рывок, ещё одна попытка…») из кинофильма «О, спорт - ты мир», Градский нашёл в себе силы сказать, что сорок лет назад он был первым исполнителем этого зонга, я подумал, что это (дальше почти буквальная цитата из внутреннего голоса) почти идеальное начало реквиема…
…отчего-то я подумал именно так, хотя даже Дима Билан, из команды которого были исполнители, смутившись, почти прошептал: «Я знаю это», словно бы его уличили в чём-то не слишком хорошем.
Видимо, за кулисами настроение царило то ещё, шоу есть шоу, правды не скажут и не покажут, хотя, конечно, ситуация не соответствует той картинке, что была у телезрителя - мол, отсидел смену в кресле жюри, затем вернулся домой, где упал и более не поднялся.
На самом-то деле, скорее всего, отснялись намного раньше, что и вышло особенно изматывающим режимом, выжимающим из Градского последние соки…
… но логика телевизионной картинки всё равно сильнее и теперь оно в наших частных историях так и останется: умер чуть ли не на записи в павильоне - как Андрей Миронов когда-то в Риге - в карете скорой помощи по дороге в больницу, но, конечно, на сцене и в костюме Фигаро, какая же красивая и правильная смерть в августе 1987-го…
Я тогда служил в армии, узнал о смерти Миронова, затем, через пару дней, Папанова, точнее их обоих, причем сразу, из армейской газеты «Красный боец», существует ли она еще, эта газета?
Ну, потому что страны, в которой она выходила когда-то более не существует, как и той армии, где я служил два года и где с одной стороны моей койки спал армянин, с другой - азербайджанец, а я всё никак не мог понять почему они друг с другом не разговаривают, стараются не замечать друг друга.
Немного позже понял. Всего пару лет спустя. После Сумгаита.
А то последнее лето детства действительно вышло удушливо жарким.
Угарным каким-то, что ли…
Во-вторых, самым последним номером в этом пятничном выпуске «Голоса» был дуэт из оперы «Мастер и Маргарита», которую Градский писал чуть ли не три десятилетия, из-за чего опоздал и с дискурсом, и с жанром, но, что особенно обидно, с медиумом: любая музыка (даже классическая) отныне превратилась в еще один подвид информации, забивающий избытком современную голову наравне с другими рядовыми подвидами, из-за чего, тем более песня, как вид искусства и музыкально-голосовой жанр, перестала работать и сгинула вот примерно вместе с Советским Союзом. Тогда же.
Лет пятнадцать назад я написал колонку «Почему у Пугачёвой больше нет хороших песен?» Собственно, поэтому.
И это не она такая, просто жизнь поменялась.
Когда передача «Голос» заканчивалась арией из «главного опуса» Градского, то я уже почти точно знал, точнее, почти чётко предчувствовал луч неладного, вот и полез после реплики Лены в новости…
…очень уж эти совпадения походили на спланированную акцию похорон в прямом эфире и это я утверждаю не ретроспективно, не задним числом, но вот оно тогда уже разматывалось в голове. Недоформулированное.
У нас ведь много чего в голове роится и размешивается, причем постоянно - по крайней мере, моя голова именно так и устроена, что мысли на разные темы бегут в разные стороны с разной скоростью банковских (и каких угодно) индексов на деловом ТВ, точно так же - вот в несколько этажей или слоёв сразу же.
Хотя с возрастом (мне теперь больше 50) я становлюсь всё более однозадачным, мыслительных процессов это почти не касается: чем преснее и линялее жизнь вокруг тем мысли мои (сны и интенции) насыщенней, разнообразнее и ярче.
Да, я всё чаще забываю слова, подвисаю, бекаю и мекаю, но внутри-то меня сплошные полёт и свобода.
Другое дело, что «мыслям», как бы им не было тесно, всё сложнее преодолевать границы резинового шара, в котором они бегают и, даже прямо скажем, мечутся, очень уж толстой стала резина, жесткой и негибкой (высыхает, что ли)…
…тем более, что уже и не очень-то и охота, да и поводов высказываться становится всё меньше и меньше - в том числе и по самым разным причинам (общая настороженность, новая этика, политика, лень)…
…но апогея и апофеоза мои мозговые гонки достигают в процессе письма, когда извилины ускоряются до неосознаваемых скоростей, за которыми я уже не поспеваю: особенно в моменты подбора слов и перебора вариантов, которые льются словно бы в обратной перспективе в мои пальцы, минуя мозг.
Если задуматься, то это ступор - сколько вводных мозг обрабатывает быстрее каждого мгновения: от общего смысла фразы и тончайших её оттенков до общего ритма всего текста, а также многочисленных ассоциаций - как точных, так и возможных, умножающих всяческие области знаний, где я как рыба в воде, на всяческие потенциальные эффекты, вызываемые отчасти фонетикой, отчасти семантикой: мои драгоценные нейросети играют кирпичиками слов словно самые надежные строители, разворачивая их заподлицо так, чтобы высечь из каждого стыка максимальное количество искр.
Каждый раз, когда я пытаюсь следить за компьютером под своим скальпом, я заканчиваю страхом инсульта - насколько всё там кипит, мигает, подмигивает как в старинных ЭВМ да пенится.
Лежишь такой в стерильной темноте, прислушиваешься к своим токам и мечтаешь, что подобная многоэтажная (если в одномоментном срезе) активность может быть наипервейшим доказательством бессмертия, ибо как же так, такая сверх-совершеннейшая машинка не может исчезнуть без следа просто так, типа была - хлоп, и ни единой искорки…
…я потом, уже после новостей об инсульте Градского, нашёл в ютьюбе этот номер Ернара и Рустима - в нём есть уже всё, что произойдёт в течении этой, бесконечно длинной недели с двумя небывалыми снегопадами внутри, тем более, что сегодняшний «Голос», первый без старейшего наставника, наверняка ведь собрал зашкаливающие рейтинги, способные спорить с новогодним приветствием президента и майским военным парадом - кому теперь не интересно, как они обойдутся без Александра Борисовича, как отреагируют на утрату того, кто был рядом, на расстоянии вытянутой руки, совсем недавно.
И что и как скажет Нагиев и выйдет ли Аксюта, а то и сам Эрнст…
Словно бы они поют, зная, что Градский мёртв, а «ещё один рывок, ещё одна попытка» закончились ничем.
На следующий день после смерти Градского внезапно написала одноклассница Оля, которая весь день плакала, потому что из ее жизни теперь словно бы по цепочке уходят люди, с которыми было связано все самое лучшее, хорошее и чистое.
Олю можно понять - в сентябре она загремела с ковидом на два месяца в больницу, восемь дней реанимации, двустороннее поражение легких 75%, сатурация падала до 54, короче говоря, еле откачали.
Оля и сейчас не вполне здорова, домой пришлось приобрести концентратор кислорода, до сих пор задыхается, к тому же, теперь и мама заболела ковидом, а папа упал и сломал шейку бедра со смещением и всё это навалилось на неё, заставляя пережить смерть Градского особенно чувствительно.
Она написала мне всё это, так как оказывается, это я в школе ещё подсадил её на Градского и мы слушали с ней сюиту на стихи Поля Элюара и, видимо, «Стадион», так как у меня был двойник «Стадиона», а ещё «Орфей и Эвредика» Журбина с Альбертом Асадуллиным и Ириной Понаровской и, разумеется, «Юнона и Авось», хотя это уже совсем другая история, а я же сейчас пишу не про прошлое, но про настоящее - про наше настоящее настоящее, растущее из незаконченного прошлого, которое не прервали с распадом страны и которое продолжает нас, как бы это поправильнее и покорректнее выразиться? поддушивать…
При том, что когда мы с Ольгой единственный раз общались после окончания школы 35 лет назад (невообразимая практически цифра), она тоже вспоминала, что я подсадил её на хорошую музыку, но тогда «Юнона и Авось» упоминались, а Градский ни разу.
Но это понятно, что певец из СССР актуализировался из-за того, что его каждую неделю показывали на первой кнопке, так как, понятно же, что Градский давно не выступал и не гастролировал и вообще был вне какого бы то ни было контекста - его вернули в «Голос» эмблематично, ради юбилейного сезона и «золотой четвёрки», которую так удачно подобрали так как первоначально работали на совесть для того, чтобы передача выстрелила…
…так как когда формировали первое жюри и искали ведущего (Дмитрий Нагиев - единственный на нынешнем ТВ, кто говорит по-человечески, но делает это только в небольших промежутках между основными номерами и за очень, видимо, большие деньги) было совершенно не очевидно.
Это уже потом «Голос» оброс паршой и коростой, непробиваемой к десятому сезону, став ареной компромиссов и закулисных договоренностей, из-за чего и вспомнили про первачей, дабы подровнять и вытянуть (подтянуть) рейтинги.
Теперь-то уж точно вытянут, ибо такого грузовика пряников предусмотреть заранее нельзя было.
Это уже и не грузовик даже, но трансатлантический танкер.
Хотя еще недавно казалось, что Градский и его незаурядные музыкальные и вокальные открытия навсегда откололись от берега и уже ушли на льдине в вечность.
Всё, собственно говоря, так и вышло - вопрос был лишь в определении льдины с разницей в пару месяцев, поскольку и в жюри «Голоса» Градский заполнял нишу мэтра из советского прошлого, самую почётную из возможных, раз уж федеральное тв наше делается для членов политбюро из кооператива «Озеро» и всему советскому, на котором они воспитывались, был выдан второй шанс: время дожития обернулось второй творческой молодостью, тогда как наше поколение вновь оказалось в пролете.
Когда мы лишь входили во взрослую [творческую] жизнь нас роковым образом потеснили «возвращенные шедевры», понятно же, что конкурировать с Набоковым и Платоновым, Буковским и Клоссовски бессмысленно.
Теперь, так уж карты сложились, но когда мы подошли к пику жизненной и творческой силы (мне уже за 50) в ящике вновь поют Кобзон и Лещенко.
И уже неважно, кто из них живой на самом деле.
Просто если в телевизоре поют одни, то не поют другие.
С Градским-то, правда, ещё позаковыристее, так как он уже даже не пел и не ходил туда-сюда, но сидел в кресле с единственной кнопкой, которая напоминала катапульту, хотя и не выводила членов жюри на орбиту, а лишь разворачивала кресло к талантливым ребятам, вроде Рустима и Ернара, про судьбу которых, в общем-то, тоже всё уже заранее понятно.
На примере нашего поколения и понятно, хотя обстоятельства у них будут другие, но общая траектория примерно та же…
…Ольга ведь оплакивает не Градского, но свою собственную жизнь в тени пластинок 80-х, а взрывной интерес к смерти маэстро («…невыплаканная флейта в красный легла футляр…», внезапно вспомнил и я эту песню памяти Семена Кирсанова на стихи Андрея Вознесенского) объясняется всё ещё повышенной ролью телевизора в общественной жизни.
Он ведь и есть последняя и единственная скрепа: представления по пятницам раскачали образ человека, давным-давно затерявшегося среди страниц толстого тома и вот теперь, как результат - всенародная трагедия, чистая как слеза.
Система порождает спрос поверх реального спроса, не просто ломая информационную повестку и навязывая ложные сущности, но меняя строй жизни, культурные и общественные привязанности, правила и обычаи, сам смысл общепринятых слов.
Это напомнило мне 2014-ый: когда вежливые зелёные человечки оттяпали Крым и все стали говорить о справедливости, я залез в поисковики Яндекса и Гугла, посмотреть поисковые запросы.
Они и сейчас там есть, должны быть, если не выпилили, ведь у нас любая пост-правда возможна.
Я увидел, что до аншлюса Крыма ничего не предвещало всплеска интереса к этим территориям, никакого запроса на справедливость и возвращение исконных-посконных земель не существовало.
Это важно, поэтому я повторю: накануне вторжения, за день и за два до аншлюса, поисковые запросы, посвященные Крыму, стремились к нулю. К арифметической погрешности.
Теперь в это сложно поверить, но информационная ситуация тогда была полностью переработана, а теперь унаследована и развита таким безапелляционным тоном, что даже самые законопослушные и упертые интеллектуалы начинают сомневаться: может быть, где-то там, видимо, под спудом, народные чаянья действительно существовали?
Нет. Не было их. Все своей повседневной жизнью жили и никаким «крымским консенсусом» там не пахло.
Той самой простой жизнью без песен, где возникли и царствуют совершенно иные медиумы и парадигмы потребления, внутри которых всенародная тризна по Градскому - удивительный своей стихийностью конструкт, в котором сошлось сразу очень многое - от насильственной возгонки тоски по империи до отсутствия свежих талантов, абортированных или же придушенных в колыбели.
Возникло такое кривое зеркало, которое показывает насколько искажено восприятие современного россиянина, задавленного методичной, систематической, упорной, временами талантливой службой по искажению восприятия, по навязыванию искусственных и бессмысленных (ненужных, избыточных) сущностей, отживающих свою жизнь уже не по первому разу.
Надо говорить уже не о тотальном вранье, пропаганде и подмене информационной повестки, но о полностью выстроенном под ключ параллельном мире - о зазеркалье, где все мы давным-давно живём, независимо от ценностей, взглядов и культурных установок.
Если кто не понял (читать у нас, в основном, разучились: литература ведь тоже статус важного медиума потеряла, а вместе с этим растворилось в воздухе и искусство правильного чтения), то я теперь совсем не о Градском говорю - выдающимся человеке, прожившем отмеренный срок любому на зависть, но о первой неделе зимы 2021-го года, очень долгой неделе уставшего и депрессирующего народонаселения, захватившей конец осени, когда Александра Борисовича не стало и снежной зимы, за которую мы успели стать умнее, ну, или, если точнее, слегка опытнее и немного другими, так как любые переживания, особенно если общие, коллективные, не столько сплачивают нас, сколько меняют.
Сплотить-то нас уже ничто не в состоянии, а вот меняемся мы сообразно своим возможностям...
Правда, в какую сторону обстоятельства нас меняют пока непонятно, как было непонятно зачем Миронов и Папанов умерли один за другим, словно бы тектонически сдвинув что-то в «общественном сознании», так как шок от их смерти (в Советском Союзе время устроено было иначе и не шло, но, что ли, качалось, из-за чего великие люди казались вечными, а невеликих отпевали с духовым оркестром), помнится, накрыл не только меня, но и многочисленных моих однополчан, людей не так, чтоб сентиментальных и впечатлительных.
Но, всё-таки, Миронов - Мерлин Монро советского кинематографа…
Но, всё-таки, Папанов - хозяин голоса «Волка» из «Ну, погоди»…
Теперь, новость на днях прочитал, «Ну, погоди» перезапускают и Волк начнёт говорить голосом Бульдога Харламова, так что последние дни империи действительно не за горами.
Так как мы с парнями честно отслужили два года, после дембеля разъехались по своим городам и республикам, а я потом даже ездил к кому-то в гости - к старшине Толику в молдавскую Чадыр-Лунгу, прославившуюся позже столицей Гагаузской республики, и к старшему сержанту Витьку в Кара-Балту, которая, славабогу, ничем таким до нынешнего дня не прославилась, просто она, как и раньше - важный город гордого и независимого Кыргызстана.
Странно подумать, что в каждой из этих стран теперь развивается совершенно своя автономная история, не похожая на информационные повестки соседних стран.
Оплакала ли Градского Молдавия, как это было бы в составе СССР?
А оплакал ли Александра Борисовича свободный и независимый Кыргызстан?
В прошлую пятницу Александр Градский ещё заседал в жюри «Голоса», хотя выглядел плохо.
Перед креслом его поставили чёрный вентилятор, из-за чего волосы на голове Градского немотивировано шевелились как у приведения...
В субботу появились сообщения об инсульте, через день он умер.
В среду Градского похоронили, в Москве двое суток без разбору шел снег…
В пятницу, то есть, сегодня, "Голос" выходит с зияющей пустотой и осознанием потери.
…перед самым отлётом из Чердачинска я написал в Твиттер: «Покойников много, зима будет снежной».
Всё-таки именно с развивающихся волос всё для меня и началось - в них была подсказка тревоге.
Сидишь, занимаешься делами, общаешься, одним глазом поглядывая в экран, а там такое непонятное усиление образа: а с чего бы это вдруг?
Меня учили, что всё должно быть очевидно, понятно и объяснимо, а если идёт явное преувеличение и вычура, значит что-то явно пошло не так...
...а ещё и вентилятор чёрный. Отливающий софитами. Как бумер.
Молодежь не помнит, конечно, но самая первая телереклама в СССР звучала так: "Вам пора и вам пора - с вентиляторным заводом заключать договора..."
У нас в семье волну тягостного обременения (похожая на тяжёлый, но пустой внутри мешок) запустила проницательна Лена, первой разглядевшая чёрный вентилятор на чёрном полу и сказавшая, что Градский неважно выглядит, краше в гроб кладут, из-за чего я и заглянул в новости, а там инсульт.
Зачем заглянул? Почему оно вдруг стало нужно мне, занятому собой человеку?
Это чуйка мне говорила, что всё не так, ребята, да я не слушал сигнала, идущего изнутри.
Не допускал его до кожных покровов, сдерживал в организме, словно бы этим мог затормозить ускоренное развитие энтропии.
Во-первых, когда Рустим Бахтияров и Ернар Садирбаев стали петь песню 1980 года «Мне с детства снилась высота…» («Ещё один рывок, ещё одна попытка…») из кинофильма «О, спорт - ты мир», Градский нашёл в себе силы сказать, что сорок лет назад он был первым исполнителем этого зонга, я подумал, что это (дальше почти буквальная цитата из внутреннего голоса) почти идеальное начало реквиема…
…отчего-то я подумал именно так, хотя даже Дима Билан, из команды которого были исполнители, смутившись, почти прошептал: «Я знаю это», словно бы его уличили в чём-то не слишком хорошем.
Видимо, за кулисами настроение царило то ещё, шоу есть шоу, правды не скажут и не покажут, хотя, конечно, ситуация не соответствует той картинке, что была у телезрителя - мол, отсидел смену в кресле жюри, затем вернулся домой, где упал и более не поднялся.
На самом-то деле, скорее всего, отснялись намного раньше, что и вышло особенно изматывающим режимом, выжимающим из Градского последние соки…
… но логика телевизионной картинки всё равно сильнее и теперь оно в наших частных историях так и останется: умер чуть ли не на записи в павильоне - как Андрей Миронов когда-то в Риге - в карете скорой помощи по дороге в больницу, но, конечно, на сцене и в костюме Фигаро, какая же красивая и правильная смерть в августе 1987-го…
Я тогда служил в армии, узнал о смерти Миронова, затем, через пару дней, Папанова, точнее их обоих, причем сразу, из армейской газеты «Красный боец», существует ли она еще, эта газета?
Ну, потому что страны, в которой она выходила когда-то более не существует, как и той армии, где я служил два года и где с одной стороны моей койки спал армянин, с другой - азербайджанец, а я всё никак не мог понять почему они друг с другом не разговаривают, стараются не замечать друг друга.
Немного позже понял. Всего пару лет спустя. После Сумгаита.
А то последнее лето детства действительно вышло удушливо жарким.
Угарным каким-то, что ли…
Во-вторых, самым последним номером в этом пятничном выпуске «Голоса» был дуэт из оперы «Мастер и Маргарита», которую Градский писал чуть ли не три десятилетия, из-за чего опоздал и с дискурсом, и с жанром, но, что особенно обидно, с медиумом: любая музыка (даже классическая) отныне превратилась в еще один подвид информации, забивающий избытком современную голову наравне с другими рядовыми подвидами, из-за чего, тем более песня, как вид искусства и музыкально-голосовой жанр, перестала работать и сгинула вот примерно вместе с Советским Союзом. Тогда же.
Лет пятнадцать назад я написал колонку «Почему у Пугачёвой больше нет хороших песен?» Собственно, поэтому.
И это не она такая, просто жизнь поменялась.
Когда передача «Голос» заканчивалась арией из «главного опуса» Градского, то я уже почти точно знал, точнее, почти чётко предчувствовал луч неладного, вот и полез после реплики Лены в новости…
…очень уж эти совпадения походили на спланированную акцию похорон в прямом эфире и это я утверждаю не ретроспективно, не задним числом, но вот оно тогда уже разматывалось в голове. Недоформулированное.
У нас ведь много чего в голове роится и размешивается, причем постоянно - по крайней мере, моя голова именно так и устроена, что мысли на разные темы бегут в разные стороны с разной скоростью банковских (и каких угодно) индексов на деловом ТВ, точно так же - вот в несколько этажей или слоёв сразу же.
Хотя с возрастом (мне теперь больше 50) я становлюсь всё более однозадачным, мыслительных процессов это почти не касается: чем преснее и линялее жизнь вокруг тем мысли мои (сны и интенции) насыщенней, разнообразнее и ярче.
Да, я всё чаще забываю слова, подвисаю, бекаю и мекаю, но внутри-то меня сплошные полёт и свобода.
Другое дело, что «мыслям», как бы им не было тесно, всё сложнее преодолевать границы резинового шара, в котором они бегают и, даже прямо скажем, мечутся, очень уж толстой стала резина, жесткой и негибкой (высыхает, что ли)…
…тем более, что уже и не очень-то и охота, да и поводов высказываться становится всё меньше и меньше - в том числе и по самым разным причинам (общая настороженность, новая этика, политика, лень)…
…но апогея и апофеоза мои мозговые гонки достигают в процессе письма, когда извилины ускоряются до неосознаваемых скоростей, за которыми я уже не поспеваю: особенно в моменты подбора слов и перебора вариантов, которые льются словно бы в обратной перспективе в мои пальцы, минуя мозг.
Если задуматься, то это ступор - сколько вводных мозг обрабатывает быстрее каждого мгновения: от общего смысла фразы и тончайших её оттенков до общего ритма всего текста, а также многочисленных ассоциаций - как точных, так и возможных, умножающих всяческие области знаний, где я как рыба в воде, на всяческие потенциальные эффекты, вызываемые отчасти фонетикой, отчасти семантикой: мои драгоценные нейросети играют кирпичиками слов словно самые надежные строители, разворачивая их заподлицо так, чтобы высечь из каждого стыка максимальное количество искр.
Каждый раз, когда я пытаюсь следить за компьютером под своим скальпом, я заканчиваю страхом инсульта - насколько всё там кипит, мигает, подмигивает как в старинных ЭВМ да пенится.
Лежишь такой в стерильной темноте, прислушиваешься к своим токам и мечтаешь, что подобная многоэтажная (если в одномоментном срезе) активность может быть наипервейшим доказательством бессмертия, ибо как же так, такая сверх-совершеннейшая машинка не может исчезнуть без следа просто так, типа была - хлоп, и ни единой искорки…
…я потом, уже после новостей об инсульте Градского, нашёл в ютьюбе этот номер Ернара и Рустима - в нём есть уже всё, что произойдёт в течении этой, бесконечно длинной недели с двумя небывалыми снегопадами внутри, тем более, что сегодняшний «Голос», первый без старейшего наставника, наверняка ведь собрал зашкаливающие рейтинги, способные спорить с новогодним приветствием президента и майским военным парадом - кому теперь не интересно, как они обойдутся без Александра Борисовича, как отреагируют на утрату того, кто был рядом, на расстоянии вытянутой руки, совсем недавно.
И что и как скажет Нагиев и выйдет ли Аксюта, а то и сам Эрнст…
Словно бы они поют, зная, что Градский мёртв, а «ещё один рывок, ещё одна попытка» закончились ничем.
На следующий день после смерти Градского внезапно написала одноклассница Оля, которая весь день плакала, потому что из ее жизни теперь словно бы по цепочке уходят люди, с которыми было связано все самое лучшее, хорошее и чистое.
Олю можно понять - в сентябре она загремела с ковидом на два месяца в больницу, восемь дней реанимации, двустороннее поражение легких 75%, сатурация падала до 54, короче говоря, еле откачали.
Оля и сейчас не вполне здорова, домой пришлось приобрести концентратор кислорода, до сих пор задыхается, к тому же, теперь и мама заболела ковидом, а папа упал и сломал шейку бедра со смещением и всё это навалилось на неё, заставляя пережить смерть Градского особенно чувствительно.
Она написала мне всё это, так как оказывается, это я в школе ещё подсадил её на Градского и мы слушали с ней сюиту на стихи Поля Элюара и, видимо, «Стадион», так как у меня был двойник «Стадиона», а ещё «Орфей и Эвредика» Журбина с Альбертом Асадуллиным и Ириной Понаровской и, разумеется, «Юнона и Авось», хотя это уже совсем другая история, а я же сейчас пишу не про прошлое, но про настоящее - про наше настоящее настоящее, растущее из незаконченного прошлого, которое не прервали с распадом страны и которое продолжает нас, как бы это поправильнее и покорректнее выразиться? поддушивать…
При том, что когда мы с Ольгой единственный раз общались после окончания школы 35 лет назад (невообразимая практически цифра), она тоже вспоминала, что я подсадил её на хорошую музыку, но тогда «Юнона и Авось» упоминались, а Градский ни разу.
Но это понятно, что певец из СССР актуализировался из-за того, что его каждую неделю показывали на первой кнопке, так как, понятно же, что Градский давно не выступал и не гастролировал и вообще был вне какого бы то ни было контекста - его вернули в «Голос» эмблематично, ради юбилейного сезона и «золотой четвёрки», которую так удачно подобрали так как первоначально работали на совесть для того, чтобы передача выстрелила…
…так как когда формировали первое жюри и искали ведущего (Дмитрий Нагиев - единственный на нынешнем ТВ, кто говорит по-человечески, но делает это только в небольших промежутках между основными номерами и за очень, видимо, большие деньги) было совершенно не очевидно.
Это уже потом «Голос» оброс паршой и коростой, непробиваемой к десятому сезону, став ареной компромиссов и закулисных договоренностей, из-за чего и вспомнили про первачей, дабы подровнять и вытянуть (подтянуть) рейтинги.
Теперь-то уж точно вытянут, ибо такого грузовика пряников предусмотреть заранее нельзя было.
Это уже и не грузовик даже, но трансатлантический танкер.
Хотя еще недавно казалось, что Градский и его незаурядные музыкальные и вокальные открытия навсегда откололись от берега и уже ушли на льдине в вечность.
Всё, собственно говоря, так и вышло - вопрос был лишь в определении льдины с разницей в пару месяцев, поскольку и в жюри «Голоса» Градский заполнял нишу мэтра из советского прошлого, самую почётную из возможных, раз уж федеральное тв наше делается для членов политбюро из кооператива «Озеро» и всему советскому, на котором они воспитывались, был выдан второй шанс: время дожития обернулось второй творческой молодостью, тогда как наше поколение вновь оказалось в пролете.
Когда мы лишь входили во взрослую [творческую] жизнь нас роковым образом потеснили «возвращенные шедевры», понятно же, что конкурировать с Набоковым и Платоновым, Буковским и Клоссовски бессмысленно.
Теперь, так уж карты сложились, но когда мы подошли к пику жизненной и творческой силы (мне уже за 50) в ящике вновь поют Кобзон и Лещенко.
И уже неважно, кто из них живой на самом деле.
Просто если в телевизоре поют одни, то не поют другие.
С Градским-то, правда, ещё позаковыристее, так как он уже даже не пел и не ходил туда-сюда, но сидел в кресле с единственной кнопкой, которая напоминала катапульту, хотя и не выводила членов жюри на орбиту, а лишь разворачивала кресло к талантливым ребятам, вроде Рустима и Ернара, про судьбу которых, в общем-то, тоже всё уже заранее понятно.
На примере нашего поколения и понятно, хотя обстоятельства у них будут другие, но общая траектория примерно та же…
…Ольга ведь оплакивает не Градского, но свою собственную жизнь в тени пластинок 80-х, а взрывной интерес к смерти маэстро («…невыплаканная флейта в красный легла футляр…», внезапно вспомнил и я эту песню памяти Семена Кирсанова на стихи Андрея Вознесенского) объясняется всё ещё повышенной ролью телевизора в общественной жизни.
Он ведь и есть последняя и единственная скрепа: представления по пятницам раскачали образ человека, давным-давно затерявшегося среди страниц толстого тома и вот теперь, как результат - всенародная трагедия, чистая как слеза.
Система порождает спрос поверх реального спроса, не просто ломая информационную повестку и навязывая ложные сущности, но меняя строй жизни, культурные и общественные привязанности, правила и обычаи, сам смысл общепринятых слов.
Это напомнило мне 2014-ый: когда вежливые зелёные человечки оттяпали Крым и все стали говорить о справедливости, я залез в поисковики Яндекса и Гугла, посмотреть поисковые запросы.
Они и сейчас там есть, должны быть, если не выпилили, ведь у нас любая пост-правда возможна.
Я увидел, что до аншлюса Крыма ничего не предвещало всплеска интереса к этим территориям, никакого запроса на справедливость и возвращение исконных-посконных земель не существовало.
Это важно, поэтому я повторю: накануне вторжения, за день и за два до аншлюса, поисковые запросы, посвященные Крыму, стремились к нулю. К арифметической погрешности.
Теперь в это сложно поверить, но информационная ситуация тогда была полностью переработана, а теперь унаследована и развита таким безапелляционным тоном, что даже самые законопослушные и упертые интеллектуалы начинают сомневаться: может быть, где-то там, видимо, под спудом, народные чаянья действительно существовали?
Нет. Не было их. Все своей повседневной жизнью жили и никаким «крымским консенсусом» там не пахло.
Той самой простой жизнью без песен, где возникли и царствуют совершенно иные медиумы и парадигмы потребления, внутри которых всенародная тризна по Градскому - удивительный своей стихийностью конструкт, в котором сошлось сразу очень многое - от насильственной возгонки тоски по империи до отсутствия свежих талантов, абортированных или же придушенных в колыбели.
Возникло такое кривое зеркало, которое показывает насколько искажено восприятие современного россиянина, задавленного методичной, систематической, упорной, временами талантливой службой по искажению восприятия, по навязыванию искусственных и бессмысленных (ненужных, избыточных) сущностей, отживающих свою жизнь уже не по первому разу.
Надо говорить уже не о тотальном вранье, пропаганде и подмене информационной повестки, но о полностью выстроенном под ключ параллельном мире - о зазеркалье, где все мы давным-давно живём, независимо от ценностей, взглядов и культурных установок.
Если кто не понял (читать у нас, в основном, разучились: литература ведь тоже статус важного медиума потеряла, а вместе с этим растворилось в воздухе и искусство правильного чтения), то я теперь совсем не о Градском говорю - выдающимся человеке, прожившем отмеренный срок любому на зависть, но о первой неделе зимы 2021-го года, очень долгой неделе уставшего и депрессирующего народонаселения, захватившей конец осени, когда Александра Борисовича не стало и снежной зимы, за которую мы успели стать умнее, ну, или, если точнее, слегка опытнее и немного другими, так как любые переживания, особенно если общие, коллективные, не столько сплачивают нас, сколько меняют.
Сплотить-то нас уже ничто не в состоянии, а вот меняемся мы сообразно своим возможностям...
Правда, в какую сторону обстоятельства нас меняют пока непонятно, как было непонятно зачем Миронов и Папанов умерли один за другим, словно бы тектонически сдвинув что-то в «общественном сознании», так как шок от их смерти (в Советском Союзе время устроено было иначе и не шло, но, что ли, качалось, из-за чего великие люди казались вечными, а невеликих отпевали с духовым оркестром), помнится, накрыл не только меня, но и многочисленных моих однополчан, людей не так, чтоб сентиментальных и впечатлительных.
Но, всё-таки, Миронов - Мерлин Монро советского кинематографа…
Но, всё-таки, Папанов - хозяин голоса «Волка» из «Ну, погоди»…
Теперь, новость на днях прочитал, «Ну, погоди» перезапускают и Волк начнёт говорить голосом Бульдога Харламова, так что последние дни империи действительно не за горами.
Так как мы с парнями честно отслужили два года, после дембеля разъехались по своим городам и республикам, а я потом даже ездил к кому-то в гости - к старшине Толику в молдавскую Чадыр-Лунгу, прославившуюся позже столицей Гагаузской республики, и к старшему сержанту Витьку в Кара-Балту, которая, славабогу, ничем таким до нынешнего дня не прославилась, просто она, как и раньше - важный город гордого и независимого Кыргызстана.
Странно подумать, что в каждой из этих стран теперь развивается совершенно своя автономная история, не похожая на информационные повестки соседних стран.
Оплакала ли Градского Молдавия, как это было бы в составе СССР?
А оплакал ли Александра Борисовича свободный и независимый Кыргызстан?