Александро-Невская церковь в лесах. Оммаж памяти Христо на Алом поле
Честно говоря, татлинскую "Башню Третьего Интернационала" нынешний объект напоминает мне больше, чем инсталляции Христо, но очень уж складно и вовремя появились эти леса вынужденной упаковки - как раз когда стало известно о смерти самого известного болгарского художника.
Христо умер в самом начале лета, немного не дожив до ретроспективы в Помпиду, которая открылась уже без него, а реконструкция церкви святого Александра Невского началась чуть пораньше, хотя смерть Христо её словно бы актуализировала.
Хотя почему словно бы?
Христо присутствовал в музейно-выставочном мире не одно десятилетие, его знали и любили по всему свету, однако, не в Челябинске, где совершенно иные представления о прекрасном и об актуальном искусстве.
Летом Христо, с одной стороны, перешёл в плоскость истории мировой культуры, а, с другой, стал достоянием медиа, перемалывающим любые смерти в вещество забвения, которое, при этом, имеет парадоксальное свойство делать человека посмертно более знаменитым, чем при жизни.
В этом, вроде бы, есть что-то от воздаяния, хотя это только иллюзия и справедливость в веществе забвения возникает не на человеческом, но на историческом уровне, то есть, не в синхронии, но в диахронии, поскольку посмертный выплеск всеобщего интереса к только что ушедшему - сумма знаний накопленных человечеством за время всех персональных усилий покойного.
Это эхо и обратка амбиций и тщеславия, набравших инерцию к концу жизни любого великого персонажа, которые внезапно остаются без своего носителя, вот, беспризорные, и гуляют среди заголовков, создают ветер, почти сквозняк соседства по эпохе (а то и по лестничной клетке), а также всех реализованных и нерализованных интенций от любви до зависти, от очарования до разочарования, которые тоже ведь никуда не деваются...
...а если и расходятся то не так, чтобы сразу, но, подобно радиации, выдыхаются какое-то время, самостираясь и постепенно исчезая из памяти народной уже навсегда.
Музей это же не актуализация памяти, но, как раз, мавзолей и усыпальница того, кого почти уже забыли - как в том рассказе Бредбери про покойников, питающихся памятью живущих (чем больше кого-то помнят - тем он материальнее и ярче якобы выглядит на том свете, а те, кого окончательно забыли - исчезают без следа даже в собственном посмертии) и от это жизненно зависимых.
Христо придумал сам этот принцип создания артефакта через упаковку - достаточно простой приём, доведённый им до абсурда максимальной гигантомании.
Да, это теперь, когда технология открыта, она кажется простой, вопрос в том, что до Христо её не было и он её переизобрёл для искусства, банальную, бытовую упаковку, которую нужно было увидеть с этой стороны.
И с этой стороны тоже.
Из-за чего красоты в мире стало больше.
Главные достижения Христо, как кажется, и заключены в расширении возможностей зрения, когда красивым, ну, или, хотя бы, заметным становится то, что раньше оставалось скотомизировано и существовало сугубо в слепой зоне.
Художник - не тот, кто изготавливает красивые предметы (это теперь поручено дизайнерам), но тот, кто занимается инклюзией - расширяет списки объектов, достойных любования, расширяет ментальные и оптические горизонты - вскрывает внутренние связи разных, разрозненных предметов и наших интенций, вот что важно.
Татлин занимался тем же самым много раньше Христо, а реставрация Александро-Невской церкви их вполне объединила на фундаменте архитектурного произведения Александра Померанцева, между прочим, Президента Императорской академии художеств.
Мощная и талантливая основа соединила конструктивизм, эклектику и постмодерн: потому и настоящая, что соединила, смогла, сделала выразительной витриной любой жест, возможный поверх "основного текста".
Любые множественные пересечения горизонталей и вертикалей, да ещё многоярусно сцепленных друг с другом, почти мгновенно отзываются на сетчатке конструктивистскими ассоциациями - проунами, супремами, выплесками абстрактной энергии и сгустками суггестии самых разных архитектурных форм.
Ирония здесь в том, что конструктивист Татлин звал в секулярную утопию, а получил религиозный культ.
Едко, остроумно, смешно.
Так и представил: стоит человек перед строительной площадкой, задирает голову к куполам, почти невидимым под лесами да смеётся до колик.
Ещё больше едкой иронии возможно обнаружить если знать историю города и самого этого здания с постоянно перекраиваемым функционалом.
Только на моей памяти он был складом, планетарием, шахматным клубом и органным залом.
Теперь здесь собор, но, мнится мне, это его не окончательная планида.
В кои-то веки город наш взрастил внутри себя артефакт мирового культурного ландшафта - причём, не робко-подражательный, но вполне самостоятельный и закономерный, подхватывающий эстафету и невольно продолжающий её после гибели Христо от ковида.
Вырастил, да не осознал.
У нас такое случается сплошь и рядом - такая, значит, карма у города и судьба всех его производных.
Ведь, конечно же, затевая оформление реставрации, люди за неё ответственные, вряд ли принимали в расчёт ассоциации к Татлину и, тем более, к Христо - их вселенные не пересекаются с реалиями мирового искусства.
Если и случается поблизости что-то хорошее, то незапланировано и безотчётно: хотели как всегда, а вышло лучше обычного.
Случилось, когда не пытались и не кожилились (словарь разрешает и кажилились), но, в конечном счёте, положились на чутьё; остались сами собой.
Оставаться верным себе - вот что, оказывается, самое важное в искусстве смысла, являющемся главным из всех современных искусств.
