Размышления Отто Вейнингера о памяти как прообраз прустовской эпопеи
Поразительную параллель с Прустом отыскал я в пятой главе книги "Пол и характер" Отто Вейнингера.
В главе, посвящённой силе памяти, отличающей "простого" человека от "гениального", Вейнингер формулирует ощущения, которые звучат практически законченной программой "Поисков утраченного времени".
"...В качестве исходной точки выберем то определение, которое мы дали универсальной памяти гениального человека. Для него одинаково реально все: и то, что еще недавно имело место, и то, что давно уже успело исчезнуть. Из этого следует, что отдельное переживание не исчезает вместе с тем моментом, в течение котором оно длилось, что оно не связано с этим моментом времени, оно путем памяти как бы отрывается от него. Память превращает переживание в нечто временное. Память по самому понятию своему есть победа над временем. Человек в состоянии вспомнить прошлое только потому, что память освобождает его от разрушительного действия времени. Все явления природы суть функции времени, явления духа, наоборот, господствуют над временем. Здесь мы останавливаемся перед затруднением, но затруднением мнимым. Как может память являться отрицанием времени? Ведь не будь у нас памяти, мы не имели бы никакого представления о времени. Ведь только воспоминанием о прошедших событиях мы приходим к мысли о том, что существует некоторое течение времени. Как можно утверждать, что одна вещь является противоположностью и отрицанием другой, если обе эти вещи неразрывно связаны между собою. Затруднение это разрешается очень просто. Коль скоро новое существо, оно не должно быть непременно человеком, наделено памятью, оно уже не может быть втиснуто со своими переживаниями в поток времени. А если это так, то оно может сделать время предметом своего исследования, охватить его общим понятием, противопоставить себя ему. Если бы отдельное переживание было оставлено на произвол неудержимому течению времени, изменялось бы вместе со временем, как зависимая переменная со своей независимой, и никакая память не в состоянии была бы вырвать переживание из этот бурного потока, то тогда ясно, что понятие времени никогда не проникло ни в его сознание - сознание предполагает двойственность, не могло бы быть ни объектом, ни мыслью, ни представлением человека. Необходимо каким-нибудь образом преодолеть время для того, чтобы узнать о нем, необходимо стоять вне времени, чтобы его понять. Это применимо не только к отдельному промежутку времени, но к общему понятию о времени. Точно также человек, охваченный какой-нибудь сильной страстью, не в состоянии изучить и разобрать основные черты ее, необходимо прежде всего оторваться от ее главной основы - времени. Не будь ничего вневременного, не было бы и представления времени. Чтобы определить, что вневременное, вспомним только, что собственно память похищает, вырывает из когтей времени. Мы видели, что память сохраняет все, имеющее для индивидуума интерес или значение, короче говоря, все, что обладает для человека известною ценностью. Обыкновенно человек вспоминает о таких вещах, которые имели для него когда-либо известную, часто совершенно неосознанную, ценность: эти ценность наделяется их вневременностью. Человек забывает о том, что так или иначе не ценилось им. Ценность и есть это вневременное. И наоборот: ценность вещи тем более значительна, чем эта вещь менее подвержена влиянию времени. Она, по крайней мере, не должна являться функцией времени. В каждой вещи воплощается ценность постольку, поскольку она существует вне времени: только вневременные вещи положительно оцениваются. Это положение, конечно, еще не исчерпывает сущности ценности, больше того, оно даже не является общим и глубоким определением ее. Но оно представляет собою первый специальный закон всякой теории ценности..."
В переводе, которым я пользовался в бумажном варианте, изданном кооперативом "Попурри" в 1997 году использован иной перевод, где прустовские обертона звучат ещё нагляднее.
Возможно, это именно тот самый перевод, что бомбист Владимир Лихтенштадт делал в Петропавловской крепости, в ожидании смертной казни.
В качестве “техника” боевого отряда эсеров-максималистов он готовил взрывчатку для крупных террористических акций, включая взрыв дачи премьер-министра Столыпина на Аптекарском острове 12 августа 1906 года. В результате этого взрыва 24 человека, включая детей, находившихся на даче, были убиты и 25 - тяжело ранены (Столыпин не пострадал). Двадцатипятилетний Лихтенштадт был арестован 14 октября 1906 года. Над переводом книги Вейнингера он начал работать в заключении, в Петропавловской крепости, в ожидании вероятного смертного приговора. 21 августа 1907 г. Лихтенштадт был приговорен к смертной казни через повешение, однако при конфирмации приговора тремя днями позже генерал М.А. Газенкампф заменил его бессрочной каторгой.
Об аресте Лихтенштадта, суде над ним и о его работе над переводом “Пола и характера” сообщалось в прессе. Так как Лихтенштадт переводил книгу Вейнингера в спешке и в сложных условиях, текст перевода нуждался в редактировании, которое было поручено издательством “Посев” Акиму Волынскому. В предуведомлении “От редактора” Волынский демонстрирует солидарность с молодым узником-террористом: “…я чувствую потребность мысленно пожать руку переводчику, оказавшему мне честь доверием к моему редакторскому труду”.
Первый тираж “посевовского” издания (3 тыс. экземпляров) по цене 3 рубля за книгу появился в магазинах в августе 1908 года и быстро разошелся [32]. К февралю 1909 года был напечатан второй тираж в 5 тыс. экземпляров, однако одновременно магазины получили издание “Пола и характера”, подготовленное новой московской издательской фирмой “Сфинкс”. Издание “Сфинкса”, перевод для которого был выполнен С. Прессом, было отпечатано в количестве 10 тыс. экземпляров и стоило вдвое дешевле издания “Посева” - 1 рубль 50 копеек. Появление дешевого конкурирующего издания имело очевидные негативные последствия для сбыта перевода Лихтенштадта-Волынского. Сверх того обнаружилось, что в переводе “Сфинкса” использовался перевод Лихтенштадта из издания “Посева”. По просьбе матери Лихтенштадта молодой литератор Иосиф Ашкинази предпринял сличение переводов и доложил результаты своего расследования Русскому обществу книгопродавцев и издателей, которые признали факт использования “Сфинксом” перевода Лихтенштадта доказанным. В опубликованной резолюции Общество охарактеризовало случившееся как “недопустимое и крайне прискорбное явление в русском книжном деле” [33]. Расследование и публикация резолюции выглядят актом солидарности с переводчиком-политкаторжанином и созвучны желанию Волынского “мысленно пожать руку переводчику”. Добавим, что в газетах рецензировался только перевод Лихтенштадта, а Чуковский и Гиппиус особо отметили его преимущества [34].
Владимир Лихтенштадт происходил из высокообразованной ассимилированной еврейской семьи (отец - судья, мать - переводчик французской литературы). Будучи студентом математического факультета Петербургского университета, он также изучал философию в Лейпцигском университете. Вместе с матерью и женой он был арестован на даче в Лесном после очередной крупной операции максималистов - экспроприации в Фонарном переулке. (Мать и жена были вскоре отпущены за недостаточностью улик.) В заключении Лихтенштадт отказался от услуг защитника. 23 августа 1907 года, после того как ему был зачитан смертный приговор, Лихтенштадт написал прощальное письмо жене, в котором он цитировал Ницше (“вспоминаю о <…> “смерти вовремя””) и говорил, что надеется провести свои последние часы, перечитывая “Заратустру”.
Лихтенштадт был освобожден из Шлиссельбургской крепости, где он отбывал наказание, после Февральской революции. Его письма к бывшей (к тому времени) жене, написанные после освобождения, сочетают политический анализ развития событий в Петрограде с философским самоанализом. Примкнув к “правым меньшевикам”, Лихтенштадт занялся культурно-политической работой, с тревогой следил за большевистской угрозой - он был убежден, что большевики ведут страну в “бездну”. 21 мая 1917 года он пишет, что главный порок большевистских лидеров - в том, что они не видят трагедии, совершающейся в стране. “Истинный трагический герой <…> сознательно идет на гибель, и гибнет, ценою жизни спасая более дорогие ценности”. 25 октября Лихтенштадт был в Смольном. В течение следующего года его отношение к большевикам постепенно менялось, и после революции в Германии он переживает крутой мировоззренческий перелом. Он принял решение стать “солдатом большевизма”, чтобы “искупить” неприятие большевистского переворота - свою главную ошибку (“в жизни я слепо прошел мимо жизни”). Объясняя свое решение идти в Красную армию, он пишет: “Общее и личное совпало - это такое редкое счастье - надо жить, можно жить, борясь за что-то огромное, необъятное, почти космическое - таких моментов так мало в истории! Пусть мы погибнем <…> - мы прожили хоть минуту так ярко, как не жил никто до нас, как сотни лет не будут жить никто после нас…” “Уходить <…> к жизни”, “спасаться через борьбу” - с такими словами Лихтенштадт вступает в партию большевиков, с просьбой послать его комиссаром на фронт. Ницшеанский язык самоанализа дополняется прямой отсылкой к Ницше в одном из последних писем. Дивизионный комиссар Красной армии Владимир Лихтенштадт-Мазин погиб 19 октября 1919 года на фронте Гражданской войны.
Как мы уже отмечали, самоубийство Вейнингера - “юного гения” из Вены - интерпретировалась в России как поступок метафизический. Оно означало успех Вейнингера в реализации трагического и радикального жизненного сценария, отразившего принципиально важную для модернизма ницшеанскую “философию жизни”. Обстоятельства перевода книги Вейнингера на русский еще раз демонстрируют, как ницшеанский поиск трагического сливался в революционной России с экстремистским политическим жестом.
Книга "Пол и характер" вышла в оригинале в 1902-м и уже через год, после самоубийства автора, описанного газетами (думаю, Пруст любил такое) стала сенсацией и модной новинкой, по-английски - в 1906-м.
Убежден, что на французском она могла появиться даже раньше, чем по-английски (домашнее задание: найти эссе Сиорана/Чорана "Письмо Жаку Ле Райдеру в "Противоречивые контуры. Литературные портреты"), то есть явно раньше, чем Пруст начал работу над своей эпопеей.
К сожалению, в письмах Пруста этого времени Вейнингер и его тексты не упоминаются.
Весь текст книги на livelib.ru: https://www.livelib.ru/book/125455/read-pol-i-harakter-otto-vejninger/~13
Евгений Берштейн "Трагедия пола: две заметки о русском вейнингерианстве": https://magazines.gorky.media/nlo/2004/1/tragediya-pola-dve-zametki-o-russkom-vejningerianstve.html
Борис Хазанов "Вейнингер и его двойник": https://magazines.gorky.media/slovo/2005/47/vejninger-i-ego-dvojnik-2.html
В главе, посвящённой силе памяти, отличающей "простого" человека от "гениального", Вейнингер формулирует ощущения, которые звучат практически законченной программой "Поисков утраченного времени".
"...В качестве исходной точки выберем то определение, которое мы дали универсальной памяти гениального человека. Для него одинаково реально все: и то, что еще недавно имело место, и то, что давно уже успело исчезнуть. Из этого следует, что отдельное переживание не исчезает вместе с тем моментом, в течение котором оно длилось, что оно не связано с этим моментом времени, оно путем памяти как бы отрывается от него. Память превращает переживание в нечто временное. Память по самому понятию своему есть победа над временем. Человек в состоянии вспомнить прошлое только потому, что память освобождает его от разрушительного действия времени. Все явления природы суть функции времени, явления духа, наоборот, господствуют над временем. Здесь мы останавливаемся перед затруднением, но затруднением мнимым. Как может память являться отрицанием времени? Ведь не будь у нас памяти, мы не имели бы никакого представления о времени. Ведь только воспоминанием о прошедших событиях мы приходим к мысли о том, что существует некоторое течение времени. Как можно утверждать, что одна вещь является противоположностью и отрицанием другой, если обе эти вещи неразрывно связаны между собою. Затруднение это разрешается очень просто. Коль скоро новое существо, оно не должно быть непременно человеком, наделено памятью, оно уже не может быть втиснуто со своими переживаниями в поток времени. А если это так, то оно может сделать время предметом своего исследования, охватить его общим понятием, противопоставить себя ему. Если бы отдельное переживание было оставлено на произвол неудержимому течению времени, изменялось бы вместе со временем, как зависимая переменная со своей независимой, и никакая память не в состоянии была бы вырвать переживание из этот бурного потока, то тогда ясно, что понятие времени никогда не проникло ни в его сознание - сознание предполагает двойственность, не могло бы быть ни объектом, ни мыслью, ни представлением человека. Необходимо каким-нибудь образом преодолеть время для того, чтобы узнать о нем, необходимо стоять вне времени, чтобы его понять. Это применимо не только к отдельному промежутку времени, но к общему понятию о времени. Точно также человек, охваченный какой-нибудь сильной страстью, не в состоянии изучить и разобрать основные черты ее, необходимо прежде всего оторваться от ее главной основы - времени. Не будь ничего вневременного, не было бы и представления времени. Чтобы определить, что вневременное, вспомним только, что собственно память похищает, вырывает из когтей времени. Мы видели, что память сохраняет все, имеющее для индивидуума интерес или значение, короче говоря, все, что обладает для человека известною ценностью. Обыкновенно человек вспоминает о таких вещах, которые имели для него когда-либо известную, часто совершенно неосознанную, ценность: эти ценность наделяется их вневременностью. Человек забывает о том, что так или иначе не ценилось им. Ценность и есть это вневременное. И наоборот: ценность вещи тем более значительна, чем эта вещь менее подвержена влиянию времени. Она, по крайней мере, не должна являться функцией времени. В каждой вещи воплощается ценность постольку, поскольку она существует вне времени: только вневременные вещи положительно оцениваются. Это положение, конечно, еще не исчерпывает сущности ценности, больше того, оно даже не является общим и глубоким определением ее. Но оно представляет собою первый специальный закон всякой теории ценности..."
В переводе, которым я пользовался в бумажном варианте, изданном кооперативом "Попурри" в 1997 году использован иной перевод, где прустовские обертона звучат ещё нагляднее.
Возможно, это именно тот самый перевод, что бомбист Владимир Лихтенштадт делал в Петропавловской крепости, в ожидании смертной казни.
В качестве “техника” боевого отряда эсеров-максималистов он готовил взрывчатку для крупных террористических акций, включая взрыв дачи премьер-министра Столыпина на Аптекарском острове 12 августа 1906 года. В результате этого взрыва 24 человека, включая детей, находившихся на даче, были убиты и 25 - тяжело ранены (Столыпин не пострадал). Двадцатипятилетний Лихтенштадт был арестован 14 октября 1906 года. Над переводом книги Вейнингера он начал работать в заключении, в Петропавловской крепости, в ожидании вероятного смертного приговора. 21 августа 1907 г. Лихтенштадт был приговорен к смертной казни через повешение, однако при конфирмации приговора тремя днями позже генерал М.А. Газенкампф заменил его бессрочной каторгой.
Об аресте Лихтенштадта, суде над ним и о его работе над переводом “Пола и характера” сообщалось в прессе. Так как Лихтенштадт переводил книгу Вейнингера в спешке и в сложных условиях, текст перевода нуждался в редактировании, которое было поручено издательством “Посев” Акиму Волынскому. В предуведомлении “От редактора” Волынский демонстрирует солидарность с молодым узником-террористом: “…я чувствую потребность мысленно пожать руку переводчику, оказавшему мне честь доверием к моему редакторскому труду”.
Первый тираж “посевовского” издания (3 тыс. экземпляров) по цене 3 рубля за книгу появился в магазинах в августе 1908 года и быстро разошелся [32]. К февралю 1909 года был напечатан второй тираж в 5 тыс. экземпляров, однако одновременно магазины получили издание “Пола и характера”, подготовленное новой московской издательской фирмой “Сфинкс”. Издание “Сфинкса”, перевод для которого был выполнен С. Прессом, было отпечатано в количестве 10 тыс. экземпляров и стоило вдвое дешевле издания “Посева” - 1 рубль 50 копеек. Появление дешевого конкурирующего издания имело очевидные негативные последствия для сбыта перевода Лихтенштадта-Волынского. Сверх того обнаружилось, что в переводе “Сфинкса” использовался перевод Лихтенштадта из издания “Посева”. По просьбе матери Лихтенштадта молодой литератор Иосиф Ашкинази предпринял сличение переводов и доложил результаты своего расследования Русскому обществу книгопродавцев и издателей, которые признали факт использования “Сфинксом” перевода Лихтенштадта доказанным. В опубликованной резолюции Общество охарактеризовало случившееся как “недопустимое и крайне прискорбное явление в русском книжном деле” [33]. Расследование и публикация резолюции выглядят актом солидарности с переводчиком-политкаторжанином и созвучны желанию Волынского “мысленно пожать руку переводчику”. Добавим, что в газетах рецензировался только перевод Лихтенштадта, а Чуковский и Гиппиус особо отметили его преимущества [34].
Владимир Лихтенштадт происходил из высокообразованной ассимилированной еврейской семьи (отец - судья, мать - переводчик французской литературы). Будучи студентом математического факультета Петербургского университета, он также изучал философию в Лейпцигском университете. Вместе с матерью и женой он был арестован на даче в Лесном после очередной крупной операции максималистов - экспроприации в Фонарном переулке. (Мать и жена были вскоре отпущены за недостаточностью улик.) В заключении Лихтенштадт отказался от услуг защитника. 23 августа 1907 года, после того как ему был зачитан смертный приговор, Лихтенштадт написал прощальное письмо жене, в котором он цитировал Ницше (“вспоминаю о <…> “смерти вовремя””) и говорил, что надеется провести свои последние часы, перечитывая “Заратустру”.
Лихтенштадт был освобожден из Шлиссельбургской крепости, где он отбывал наказание, после Февральской революции. Его письма к бывшей (к тому времени) жене, написанные после освобождения, сочетают политический анализ развития событий в Петрограде с философским самоанализом. Примкнув к “правым меньшевикам”, Лихтенштадт занялся культурно-политической работой, с тревогой следил за большевистской угрозой - он был убежден, что большевики ведут страну в “бездну”. 21 мая 1917 года он пишет, что главный порок большевистских лидеров - в том, что они не видят трагедии, совершающейся в стране. “Истинный трагический герой <…> сознательно идет на гибель, и гибнет, ценою жизни спасая более дорогие ценности”. 25 октября Лихтенштадт был в Смольном. В течение следующего года его отношение к большевикам постепенно менялось, и после революции в Германии он переживает крутой мировоззренческий перелом. Он принял решение стать “солдатом большевизма”, чтобы “искупить” неприятие большевистского переворота - свою главную ошибку (“в жизни я слепо прошел мимо жизни”). Объясняя свое решение идти в Красную армию, он пишет: “Общее и личное совпало - это такое редкое счастье - надо жить, можно жить, борясь за что-то огромное, необъятное, почти космическое - таких моментов так мало в истории! Пусть мы погибнем <…> - мы прожили хоть минуту так ярко, как не жил никто до нас, как сотни лет не будут жить никто после нас…” “Уходить <…> к жизни”, “спасаться через борьбу” - с такими словами Лихтенштадт вступает в партию большевиков, с просьбой послать его комиссаром на фронт. Ницшеанский язык самоанализа дополняется прямой отсылкой к Ницше в одном из последних писем. Дивизионный комиссар Красной армии Владимир Лихтенштадт-Мазин погиб 19 октября 1919 года на фронте Гражданской войны.
Как мы уже отмечали, самоубийство Вейнингера - “юного гения” из Вены - интерпретировалась в России как поступок метафизический. Оно означало успех Вейнингера в реализации трагического и радикального жизненного сценария, отразившего принципиально важную для модернизма ницшеанскую “философию жизни”. Обстоятельства перевода книги Вейнингера на русский еще раз демонстрируют, как ницшеанский поиск трагического сливался в революционной России с экстремистским политическим жестом.
Книга "Пол и характер" вышла в оригинале в 1902-м и уже через год, после самоубийства автора, описанного газетами (думаю, Пруст любил такое) стала сенсацией и модной новинкой, по-английски - в 1906-м.
Убежден, что на французском она могла появиться даже раньше, чем по-английски (домашнее задание: найти эссе Сиорана/Чорана "Письмо Жаку Ле Райдеру в "Противоречивые контуры. Литературные портреты"), то есть явно раньше, чем Пруст начал работу над своей эпопеей.
К сожалению, в письмах Пруста этого времени Вейнингер и его тексты не упоминаются.
Весь текст книги на livelib.ru: https://www.livelib.ru/book/125455/read-pol-i-harakter-otto-vejninger/~13
Евгений Берштейн "Трагедия пола: две заметки о русском вейнингерианстве": https://magazines.gorky.media/nlo/2004/1/tragediya-pola-dve-zametki-o-russkom-vejningerianstve.html
Борис Хазанов "Вейнингер и его двойник": https://magazines.gorky.media/slovo/2005/47/vejninger-i-ego-dvojnik-2.html