Памяти Ирины Моргулес
Год назад умерла Ирина Израилевна Моргулес - лучший челябинский журналист всех времен и народов, самый авторитетный, опытный и артистичный.
Парадокс нашей информационной эпохи в том, что я узнал об этом только спустя какое-то время, причем совершенно случайно, в разговоре с друзьями.
Вообще-то, я слежу за челябинской медиа-поляной, но с памятью Ирины Израилевны (к её шестидесятилетию я написал в газету «Культура» спич под названием «Королева Марго») случилась странная ситуация - ведь она была реальной звездой.
Десятилетиями, день за днем, Моргулес вела хронику городской жизни как новостник, репортер и интервьюер (в этой ипостаси она получила всероссийскую премию «Окно в Россию», как лучший провинциальный журналист, занимающийся этим самым трудным газетным жанром) - сначала в «Вечернем Челябинске» («Вечерке»), а затем в «Южноуральской панораме» («Пилораме»).
Ирину Израилевну знали и узнавали на улице, реагировали на фамилию-бренд и характерную внешность.
По всеобщей популярности в Челябинске времен социалистического застоя, перестройки и постперестроечных времен у Моргулес существовала лишь одна потенциальная соперница - Татьяна Леонидовна Ишукова ведущая прогноза погоды на «Восьмом канале», обобщавшая в своем лице всемогущие силы телевидения и богов домашнего очага.
В отличие от однотипной Ишуковой, Моргулес была универсальным журналистом и литератором, подмечавшим в жизни миллионного города сиюминутное и типическое, став для Челябинска тем, чем для Нью-Йорка стал Вуди Аллен, а для Перми - Нина Горланова.
«Вечерка» конца ХХ века была поистине великой газетой, а Моргулес была в ней главным, но не единственным бриллиантом.
Особо много места у «ВЧ» в «Доме печати» не было, но лучшие обозреватели «Вечерки» имели свои персональные клетушки с картонными перегородками, так вот через стену от Ирины Израилевны работала Лидия Владимировна Старикова.
В перестроечные времена, мирволившие всяческим "инициативам снизу", Лидия Владимировна вместе с Ириной Израилевной выпускали газету «Спальня».
Напротив них, через коридор, был кабинет умного и тонкого редактора Александра Чумовицкого, напоминавшего мне мушкетера в отставке.
А ещё рядом с ними (в мастерской под чердаком «Дома печати», где гнездились фотокоры) всегда на подхвате был выдающийся фотограф, репортер и художник Сергей Васильев.
А еще рядом с этими обозревательскими клетушками, куда двери почти никогда не закрывались, клубилась талантливая молодежь.
О масштабах тогдашней «Вечерки» достаточно сказать, что в самом первом всероссийском конкурсе журналистов, пишущих на темы культуры, собиравших сливки по всей стране, две первые премии из трех взяли именно журналисты «Вечерки».
Моргулес казалось вечной, так как работала с незапамятных времен (помню её рассказы о том, как коллегой её был Николай Фёдорович Болдырев, покинувший журналистику, казалось, ещё до моего рождения), любая мелочевка выходила под её рукой скромно, но артистично.
Ирина Израилевна была гением уместности - никогда не тянула одеяло на себя, внутри текста становясь точно прозрачной, но подавала «фактурку» и «матерьял» таким образом, что любая нейтральная тема выглядела безусловно авторской.
Журналисты старой школы, воспитанные в принципиальной советской обезличенности, выдаваемой за попытки объективности, знали эффекты, достигаемые «малой кровью», вытаскивающие заметку «ни о чём» с помощью синтаксиса или же тщательной лексической проработки, так как не чурались никакой работы.
Меня всегда восхищала эта лёгкость и полное отсутствие снобизма, которые я встречал затем в Москве у лучших мастеров своего дела - в «Независимой газете» самого её начала, в легендарной теперь «Сегодня», в «Литературке» эпохи расцвета, и в других бумажных медиа, с которыми посчастливилось сотрудничать.
Кто плавал, тот знает, что чем меньше информашка тем сложнее написать её без воды, чтобы, как в стихах, каждое слово и каждый знак (что было особенно важным в условиях горячего набора) стояли бы на своём месте.
Это колонки пишутся «я так вижу», а в небольшой новости любой минимальный акцент может оказаться решающим.
Ирина Израилевна всё и всех знала, обо всём помнила. Причём не только в городском, но и общекультурном контексте. И когда, вспоминая случай из 50-х, она говорила: «вижу, как тебя», преувеличения в этом не было. Самообразование её, как и проницательность, скорость реагирования и знание психологии, казались феноменальными.
А ещё она была чрезмерно остроумна и обожала похабные анекдоты.
Может быть, секрет обаяния и мастерства её текстов заключался в том, что она писала их от руки? Так, до конца жизни не освоив не только компьютер, но даже печатную машинку (у Ирины Израилевны всегда были длинные, яркие ногти), наличие персональной машинистки она выдвигала единственным пунктом своего персонального райдера.
Главные редактора с радостью шли ей в этом навстречу, ибо участие Ирины Израилевны Моргулес в любом проекте приносило удачу, так что половина дела, можно сказать, была сделана.
Это уже позже, когда ноги начали отказывать (курила Моргулес одну за другой), со светской жизнью пришлось завязать, хотя её продолжали звать повсюду: фамилия «Моргулес» приходила всем организаторам информационных поводов в первую очередь!
Присутствие Ирины Израилевны как раз и означало, что событие состоялось.
Впрочем, у Ирины Израилевны была важная отдушина - она была единственным в городе театральным критиком приемлемого уровня, чьи рецензии и разборы можно было воспринимать без этого постоянного внутреннего снисхождения, сопровождающего практически любые проявления местной культуры.
Провинциальное искусство, чаще всего существующее в режиме «рисунки детей нашего двора» или «смотр-конкурс балалаечников», по понятным причинам не выдерживает никакой конкуренции с голливудским кино или столичными театральными гастролями.
Однако, есть формы творческой деятельности (тот же театр, стихи, краеведческий нон-фикшн, концерты) которые невозможно увидеть в «Киномаксе» или скачать из интернета.
Собственно, они-то и маркируют подлинный уровень местных артистических возможностей.
В оценке этих явлений Ирина Израилевна умела совмещать общекультурный и местный контексты (она же была завзятой театралкой с древнейших времен и видела не только золотой фонд классики МХАТа, но и самые первые постановки «Таганки», «Современника», «Ленкома», не говоря уже о шедеврах более поздних времен - и Товстоногова, разумеется, и Эфроса, а, главное, десятков нестоличных режиссеров, колесивших по СССР) с историей театра (репертуар Цвиллинговского академического театра драмы она помнила чуть ли не с послевоенных времен), отчетливо дозируя внутри театральную «правду» с непосредственным зрительским впечатлением.
Находила такую, единственно верную интонацию и точку наблюдения, из которой писала без скидок и подсюсюкивания.
Десятилетия внутри советской печати - опыт почти волшебный: Моргулес умела и не обидеть, и сказать всё, как есть, но, при этом, найти даже в проходной или неудавшейся датской постановке, достойные составляющие - актерские работы, вклад сценографа, композитора или мастера по свету, которые можно было бы предъявить, «по взрослому», счёту; как явление, важное для «здесь и сейчас».
Долгие годы большой забавой Ирины Израилевны была потешная битва двух городских секций театральной критики, одна из которых образовалась вокруг неё, а другая объединила всех её заклятых друзей, прятавших зависть да творческую несостоятельность за гримасой непреходящей принципиальности.
Наличие двух секций театральной критики в таком «крупном промышленном и культурном центре», как Челябинск - это, конечно, нонсенс, однако, коллеги Ирины Израилевны ничего не могли с собой поделать.
Игнорировать Моргулес они не могли, учитывать тоже, вот и пакостили исподтишка по мелочи.
Такое признание соседей по «Дому печати», разумеется, дорогого стоит. Однако, реальная творческая работа намного интереснее.
Работая завлитом в Цвиллинговском театре, я не мог пройти мимо обаятельных и обстоятельных рассказов Ирины Израилевны о театральных звездах нашего города 40-50-х годов, отчетливо понимая, что если Моргулес не опишет харизму и вклад в искусство Павла Абрамовича Гарянова и Софьи Станиславовны Прусской, Владимира Александровича Южанова и Анастасии Спиридоновны Лесковой, этого вообще никто не сделает.
Вот Ирина Израилевна и написала «Пух от уст Эола», роскошный очерк о свете провинциальных звезд, который опубликовала тогда московская «Культура».
Позже, для двухтомника, посвященного истории Челябинского академического театра драмы, над составлением и редактурой которого я тогда работал вместе с Татьяной Владимировной Палагиной, безгонорарно (!) она написала воспоминания о легендарных репертуарных хитах «Любовь Яровая» (1951) и «Фабричная девчонка», (1957).
Ну, а обновленная «Уральская новь», превращенная с помощью «Фонда Сороса» из писательской газеты в толстый литературный журнал (первый в истории Челябинска?), в своем самом первом номере (1998) опубликовала образцовое эссе «Второе пришествие» о тогдашней премьере цвиллинговцев «Смотрите, кто пришёл» с развернутой «историей вопроса», включающей описание знаменитого спектакля московского Театра Маяковского и лучшую роль Игоря Косталевского.
Кстати, в «Уральской нови» были опубликованы «Записки обжоры», которые Ирина Израилевна тоже написала по просьбе редакции. Задумавшись о необходимости в журнале качественной очеркистики, мне пришла в голову идея призвать Ирину Израилевну (другим таким удачным автором стал для «Урны» краевед Михаил Саввич Фонотов) к работе над большими, объемными текстами без горячего инфоповода, что не совсем привычно для журналиста ежедневной газеты.
Моргулес украсила «Уральскую новь» своими текстами, часть которых вошла затем в её единственную книгу «Записки обжоры».
То, что Ирина Израилевна была лучше и известнее других своих коллег, говорит о том, что эксперты журнала «Уральская парадигма», который я делал уже в XXI веке (интересно, помнит ли кто-нибудь сейчас этот первый в истории Челябинска толстый общественно-политический журнал самой что ни на есть серьезной аналитики?) единогласно поставили Моргулес на первое место.
Мест было 50. Каждый номер «Уральской парадигмы» прокационно открывался тем или иным политическим или культурным рейтингом (случай в истории нашего города небывалый), и отыграв политиков, в № 3 за 2000-ый год мы принялись за журналистов.
Увидев, что Ирина Израилевна с большим отрывом опережает всех остальных, я позвонил Моргулес с поздравлениями. Вместо того, чтобы обрадоваться, Ирина Израилевна испугалась.
Но сначала (о, эта профдеформация автоматического сбора максимального количества информации!) уточнила на каком месте её шеф, тогдашний главред «Вечерки» Александр Драгунов и на какое место угодил Борис Киршин, главред «Челябинского рабочего» («Челябки»), главного тогдашнего конкурента «Вечернего Челябинска».
Я объяснил, что они идут следом за ней - Киршин, Драгунов, Вишня (главный редактор одного из местных телеканалов) и Грачев (зам. Драгунова и будущий зам. губернатора).
После этого Ирина Израилевна шумно затянувшись (она же почти никогда не убирала сигарету из рта) заявила, что будет со мной судиться, если я не передвину ее на пятое место.
Пришлось передвинуть, и не оттого, что испугался суда (понятно же, что это была бравада), просто не хотелось огорчать заслуженного человека, которого, к тому же, ты считаешь одним из главных своих профессиональных наставников, заслуженной победой и знаками всеобщего признания. Единственный раз пожертвовав своими рабочими принципами…
Но за это я, разумеется, отомстил Моргулес, вставив её камео в некоторые свои романы. Очень уж колоритна.
Так, в роли смотрительницы залов художественного музея, воюющей с соседкой по этажу, Ирина Израилевна оказалась внутри «Едоков картофеля», а так же упоминается в моём последнем романе «Красная точка», который я писал, когда Ирины Израилевны уже не было.
Я, правда, не знал об этом. По своим делам я зашел к ней в редакцию на Васенко за год до её смерти - в августе 2015-го.
Моргулес уже плохо ходила, на работу её привозил автомобиль, так что в райдере её появилась ещё одна строчка (курить на рабочем месте было пожизненной привилегией Королевы Морго, которая, несмотря на любые извивы законодательства, даже не обсуждалась): автомобиль.
Мы прекрасно поговорили. Я порадовался, что Моргулесина в отличной форме и правильно разумеет всё, что в нашем несчастном отечестве происходит. Да и блеск в глазах если и поубавился, то не критично (на фотке, тогда сделанной, этого не видно).
Усталости не чувствовалось - вот что существенно. Из-за чего я уверовал в последующие встречи. В то, что наша Израилевна бессмертна.
Поверить в её уход невозможно. Ведь Ирина Израилевна была, кажется, всегда и будет писать от руки своим незабываемым почерком вечно.
И что, против всякой логики газетной подёнщины, актуальность которой длится даже менее суток, Моргулес никогда не забудут - ведь она, делавшая видимым сам воздух городской жизни (в Челябинске с его экологией, впрочем, это не так сложно) смогла стать незаменимой.
Она такой и осталась. Тем более, что журналистика изменилась, границы жанров, которые Ирина Израилевна блюла как ветхозаветную заповедь, поплыли, туманы над рекой. И «новость» теперь невозможно отличить от «мнения», что обессмысливает саму работу журналиста.
Отныне воздух замеряется и проявляется совсем другими способами, а битвы тупоконечников с остроконечниками, казавшиеся принципиальными и даже жизненно важными, погребены в желтеющих подшивках, которые вряд ли дождутся исследователя или же расшифровщика.
Жизнь прошла, бумажный носитель потерял первородство, хотя и продолжает оставаться самым надежным носителем.
Текст об Ирине Израилевне, написанный год спустя, это уже не некролог, но воспоминание.
Мне хочется закончить его конструктивно. Так как Ирина Израилевна смогла превратить свою фамилию в культурный бренд, которыми Челябинск не так уже и богат, утрачивать его было бы непродуктивно.
Нам, конечно, не привыкать забывать собственных звезд - кто теперь помнит платья Татьяны Ишуковой или причёски Ивана Плешивцева, чей шлягер «Ой, калина, ой, малина, в речке тёмная вода» когда-то казался таким же бессмертным как советская власть.
Имя Ирины Израилевны надо сохранить как часть нематериального культурного наследия Челябинска, для чего Дима Моргулес мог бы создать ежегодную профессиональную премию памяти мамы.
Обязательно безденежную, чтобы держать авторитет одними только честными и безошибочными лауреатами. Главное, конечно, чтобы было кому.
Кажется, что номинации премии имени Ирины Моргулес очевидны - их нужно вручать за мастерство, честь и достоинство, которыми Ирина Израилевна безукоризненно обладала.
Парадокс нашей информационной эпохи в том, что я узнал об этом только спустя какое-то время, причем совершенно случайно, в разговоре с друзьями.
Вообще-то, я слежу за челябинской медиа-поляной, но с памятью Ирины Израилевны (к её шестидесятилетию я написал в газету «Культура» спич под названием «Королева Марго») случилась странная ситуация - ведь она была реальной звездой.
Десятилетиями, день за днем, Моргулес вела хронику городской жизни как новостник, репортер и интервьюер (в этой ипостаси она получила всероссийскую премию «Окно в Россию», как лучший провинциальный журналист, занимающийся этим самым трудным газетным жанром) - сначала в «Вечернем Челябинске» («Вечерке»), а затем в «Южноуральской панораме» («Пилораме»).
Ирину Израилевну знали и узнавали на улице, реагировали на фамилию-бренд и характерную внешность.
По всеобщей популярности в Челябинске времен социалистического застоя, перестройки и постперестроечных времен у Моргулес существовала лишь одна потенциальная соперница - Татьяна Леонидовна Ишукова ведущая прогноза погоды на «Восьмом канале», обобщавшая в своем лице всемогущие силы телевидения и богов домашнего очага.
В отличие от однотипной Ишуковой, Моргулес была универсальным журналистом и литератором, подмечавшим в жизни миллионного города сиюминутное и типическое, став для Челябинска тем, чем для Нью-Йорка стал Вуди Аллен, а для Перми - Нина Горланова.
«Вечерка» конца ХХ века была поистине великой газетой, а Моргулес была в ней главным, но не единственным бриллиантом.
Особо много места у «ВЧ» в «Доме печати» не было, но лучшие обозреватели «Вечерки» имели свои персональные клетушки с картонными перегородками, так вот через стену от Ирины Израилевны работала Лидия Владимировна Старикова.
В перестроечные времена, мирволившие всяческим "инициативам снизу", Лидия Владимировна вместе с Ириной Израилевной выпускали газету «Спальня».
Напротив них, через коридор, был кабинет умного и тонкого редактора Александра Чумовицкого, напоминавшего мне мушкетера в отставке.
А ещё рядом с ними (в мастерской под чердаком «Дома печати», где гнездились фотокоры) всегда на подхвате был выдающийся фотограф, репортер и художник Сергей Васильев.
А еще рядом с этими обозревательскими клетушками, куда двери почти никогда не закрывались, клубилась талантливая молодежь.
О масштабах тогдашней «Вечерки» достаточно сказать, что в самом первом всероссийском конкурсе журналистов, пишущих на темы культуры, собиравших сливки по всей стране, две первые премии из трех взяли именно журналисты «Вечерки».
Моргулес казалось вечной, так как работала с незапамятных времен (помню её рассказы о том, как коллегой её был Николай Фёдорович Болдырев, покинувший журналистику, казалось, ещё до моего рождения), любая мелочевка выходила под её рукой скромно, но артистично.
Ирина Израилевна была гением уместности - никогда не тянула одеяло на себя, внутри текста становясь точно прозрачной, но подавала «фактурку» и «матерьял» таким образом, что любая нейтральная тема выглядела безусловно авторской.
Журналисты старой школы, воспитанные в принципиальной советской обезличенности, выдаваемой за попытки объективности, знали эффекты, достигаемые «малой кровью», вытаскивающие заметку «ни о чём» с помощью синтаксиса или же тщательной лексической проработки, так как не чурались никакой работы.
Меня всегда восхищала эта лёгкость и полное отсутствие снобизма, которые я встречал затем в Москве у лучших мастеров своего дела - в «Независимой газете» самого её начала, в легендарной теперь «Сегодня», в «Литературке» эпохи расцвета, и в других бумажных медиа, с которыми посчастливилось сотрудничать.
Кто плавал, тот знает, что чем меньше информашка тем сложнее написать её без воды, чтобы, как в стихах, каждое слово и каждый знак (что было особенно важным в условиях горячего набора) стояли бы на своём месте.
Это колонки пишутся «я так вижу», а в небольшой новости любой минимальный акцент может оказаться решающим.
Ирина Израилевна всё и всех знала, обо всём помнила. Причём не только в городском, но и общекультурном контексте. И когда, вспоминая случай из 50-х, она говорила: «вижу, как тебя», преувеличения в этом не было. Самообразование её, как и проницательность, скорость реагирования и знание психологии, казались феноменальными.
А ещё она была чрезмерно остроумна и обожала похабные анекдоты.
Может быть, секрет обаяния и мастерства её текстов заключался в том, что она писала их от руки? Так, до конца жизни не освоив не только компьютер, но даже печатную машинку (у Ирины Израилевны всегда были длинные, яркие ногти), наличие персональной машинистки она выдвигала единственным пунктом своего персонального райдера.
Главные редактора с радостью шли ей в этом навстречу, ибо участие Ирины Израилевны Моргулес в любом проекте приносило удачу, так что половина дела, можно сказать, была сделана.
Это уже позже, когда ноги начали отказывать (курила Моргулес одну за другой), со светской жизнью пришлось завязать, хотя её продолжали звать повсюду: фамилия «Моргулес» приходила всем организаторам информационных поводов в первую очередь!
Присутствие Ирины Израилевны как раз и означало, что событие состоялось.
Впрочем, у Ирины Израилевны была важная отдушина - она была единственным в городе театральным критиком приемлемого уровня, чьи рецензии и разборы можно было воспринимать без этого постоянного внутреннего снисхождения, сопровождающего практически любые проявления местной культуры.
Провинциальное искусство, чаще всего существующее в режиме «рисунки детей нашего двора» или «смотр-конкурс балалаечников», по понятным причинам не выдерживает никакой конкуренции с голливудским кино или столичными театральными гастролями.
Однако, есть формы творческой деятельности (тот же театр, стихи, краеведческий нон-фикшн, концерты) которые невозможно увидеть в «Киномаксе» или скачать из интернета.
Собственно, они-то и маркируют подлинный уровень местных артистических возможностей.
В оценке этих явлений Ирина Израилевна умела совмещать общекультурный и местный контексты (она же была завзятой театралкой с древнейших времен и видела не только золотой фонд классики МХАТа, но и самые первые постановки «Таганки», «Современника», «Ленкома», не говоря уже о шедеврах более поздних времен - и Товстоногова, разумеется, и Эфроса, а, главное, десятков нестоличных режиссеров, колесивших по СССР) с историей театра (репертуар Цвиллинговского академического театра драмы она помнила чуть ли не с послевоенных времен), отчетливо дозируя внутри театральную «правду» с непосредственным зрительским впечатлением.
Находила такую, единственно верную интонацию и точку наблюдения, из которой писала без скидок и подсюсюкивания.
Десятилетия внутри советской печати - опыт почти волшебный: Моргулес умела и не обидеть, и сказать всё, как есть, но, при этом, найти даже в проходной или неудавшейся датской постановке, достойные составляющие - актерские работы, вклад сценографа, композитора или мастера по свету, которые можно было бы предъявить, «по взрослому», счёту; как явление, важное для «здесь и сейчас».
Долгие годы большой забавой Ирины Израилевны была потешная битва двух городских секций театральной критики, одна из которых образовалась вокруг неё, а другая объединила всех её заклятых друзей, прятавших зависть да творческую несостоятельность за гримасой непреходящей принципиальности.
Наличие двух секций театральной критики в таком «крупном промышленном и культурном центре», как Челябинск - это, конечно, нонсенс, однако, коллеги Ирины Израилевны ничего не могли с собой поделать.
Игнорировать Моргулес они не могли, учитывать тоже, вот и пакостили исподтишка по мелочи.
Такое признание соседей по «Дому печати», разумеется, дорогого стоит. Однако, реальная творческая работа намного интереснее.
Работая завлитом в Цвиллинговском театре, я не мог пройти мимо обаятельных и обстоятельных рассказов Ирины Израилевны о театральных звездах нашего города 40-50-х годов, отчетливо понимая, что если Моргулес не опишет харизму и вклад в искусство Павла Абрамовича Гарянова и Софьи Станиславовны Прусской, Владимира Александровича Южанова и Анастасии Спиридоновны Лесковой, этого вообще никто не сделает.
Вот Ирина Израилевна и написала «Пух от уст Эола», роскошный очерк о свете провинциальных звезд, который опубликовала тогда московская «Культура».
Позже, для двухтомника, посвященного истории Челябинского академического театра драмы, над составлением и редактурой которого я тогда работал вместе с Татьяной Владимировной Палагиной, безгонорарно (!) она написала воспоминания о легендарных репертуарных хитах «Любовь Яровая» (1951) и «Фабричная девчонка», (1957).
Ну, а обновленная «Уральская новь», превращенная с помощью «Фонда Сороса» из писательской газеты в толстый литературный журнал (первый в истории Челябинска?), в своем самом первом номере (1998) опубликовала образцовое эссе «Второе пришествие» о тогдашней премьере цвиллинговцев «Смотрите, кто пришёл» с развернутой «историей вопроса», включающей описание знаменитого спектакля московского Театра Маяковского и лучшую роль Игоря Косталевского.
Кстати, в «Уральской нови» были опубликованы «Записки обжоры», которые Ирина Израилевна тоже написала по просьбе редакции. Задумавшись о необходимости в журнале качественной очеркистики, мне пришла в голову идея призвать Ирину Израилевну (другим таким удачным автором стал для «Урны» краевед Михаил Саввич Фонотов) к работе над большими, объемными текстами без горячего инфоповода, что не совсем привычно для журналиста ежедневной газеты.
Моргулес украсила «Уральскую новь» своими текстами, часть которых вошла затем в её единственную книгу «Записки обжоры».
То, что Ирина Израилевна была лучше и известнее других своих коллег, говорит о том, что эксперты журнала «Уральская парадигма», который я делал уже в XXI веке (интересно, помнит ли кто-нибудь сейчас этот первый в истории Челябинска толстый общественно-политический журнал самой что ни на есть серьезной аналитики?) единогласно поставили Моргулес на первое место.
Мест было 50. Каждый номер «Уральской парадигмы» прокационно открывался тем или иным политическим или культурным рейтингом (случай в истории нашего города небывалый), и отыграв политиков, в № 3 за 2000-ый год мы принялись за журналистов.
Увидев, что Ирина Израилевна с большим отрывом опережает всех остальных, я позвонил Моргулес с поздравлениями. Вместо того, чтобы обрадоваться, Ирина Израилевна испугалась.
Но сначала (о, эта профдеформация автоматического сбора максимального количества информации!) уточнила на каком месте её шеф, тогдашний главред «Вечерки» Александр Драгунов и на какое место угодил Борис Киршин, главред «Челябинского рабочего» («Челябки»), главного тогдашнего конкурента «Вечернего Челябинска».
Я объяснил, что они идут следом за ней - Киршин, Драгунов, Вишня (главный редактор одного из местных телеканалов) и Грачев (зам. Драгунова и будущий зам. губернатора).
После этого Ирина Израилевна шумно затянувшись (она же почти никогда не убирала сигарету из рта) заявила, что будет со мной судиться, если я не передвину ее на пятое место.
Пришлось передвинуть, и не оттого, что испугался суда (понятно же, что это была бравада), просто не хотелось огорчать заслуженного человека, которого, к тому же, ты считаешь одним из главных своих профессиональных наставников, заслуженной победой и знаками всеобщего признания. Единственный раз пожертвовав своими рабочими принципами…
Но за это я, разумеется, отомстил Моргулес, вставив её камео в некоторые свои романы. Очень уж колоритна.
Так, в роли смотрительницы залов художественного музея, воюющей с соседкой по этажу, Ирина Израилевна оказалась внутри «Едоков картофеля», а так же упоминается в моём последнем романе «Красная точка», который я писал, когда Ирины Израилевны уже не было.
Я, правда, не знал об этом. По своим делам я зашел к ней в редакцию на Васенко за год до её смерти - в августе 2015-го.
Моргулес уже плохо ходила, на работу её привозил автомобиль, так что в райдере её появилась ещё одна строчка (курить на рабочем месте было пожизненной привилегией Королевы Морго, которая, несмотря на любые извивы законодательства, даже не обсуждалась): автомобиль.
Мы прекрасно поговорили. Я порадовался, что Моргулесина в отличной форме и правильно разумеет всё, что в нашем несчастном отечестве происходит. Да и блеск в глазах если и поубавился, то не критично (на фотке, тогда сделанной, этого не видно).
Усталости не чувствовалось - вот что существенно. Из-за чего я уверовал в последующие встречи. В то, что наша Израилевна бессмертна.
Поверить в её уход невозможно. Ведь Ирина Израилевна была, кажется, всегда и будет писать от руки своим незабываемым почерком вечно.
И что, против всякой логики газетной подёнщины, актуальность которой длится даже менее суток, Моргулес никогда не забудут - ведь она, делавшая видимым сам воздух городской жизни (в Челябинске с его экологией, впрочем, это не так сложно) смогла стать незаменимой.
Она такой и осталась. Тем более, что журналистика изменилась, границы жанров, которые Ирина Израилевна блюла как ветхозаветную заповедь, поплыли, туманы над рекой. И «новость» теперь невозможно отличить от «мнения», что обессмысливает саму работу журналиста.
Отныне воздух замеряется и проявляется совсем другими способами, а битвы тупоконечников с остроконечниками, казавшиеся принципиальными и даже жизненно важными, погребены в желтеющих подшивках, которые вряд ли дождутся исследователя или же расшифровщика.
Жизнь прошла, бумажный носитель потерял первородство, хотя и продолжает оставаться самым надежным носителем.
Текст об Ирине Израилевне, написанный год спустя, это уже не некролог, но воспоминание.
Мне хочется закончить его конструктивно. Так как Ирина Израилевна смогла превратить свою фамилию в культурный бренд, которыми Челябинск не так уже и богат, утрачивать его было бы непродуктивно.
Нам, конечно, не привыкать забывать собственных звезд - кто теперь помнит платья Татьяны Ишуковой или причёски Ивана Плешивцева, чей шлягер «Ой, калина, ой, малина, в речке тёмная вода» когда-то казался таким же бессмертным как советская власть.
Имя Ирины Израилевны надо сохранить как часть нематериального культурного наследия Челябинска, для чего Дима Моргулес мог бы создать ежегодную профессиональную премию памяти мамы.
Обязательно безденежную, чтобы держать авторитет одними только честными и безошибочными лауреатами. Главное, конечно, чтобы было кому.
Кажется, что номинации премии имени Ирины Моргулес очевидны - их нужно вручать за мастерство, честь и достоинство, которыми Ирина Израилевна безукоризненно обладала.