"Лабиринт" Тадеуша Бреза в переводе Ю. Мирской ("Мастера современной прозы", "Радуга", 1985)
Что выйдет если «Замок» Франца Кафки, откуда заимствована структура бессмысленного морока инстанций, отфутболивающего просителя друг к другу, скрестить с иронической отмороженностью «Возращения в Брайдсхед» Ивлина Во, добавив к этому клаустрофобическую спираль в духе «Безутешных» Исидуро Кадзуо, правда, без сновидческого сфумато первого, тонкости юмора второго и шизофренической точности третьего?
Польский роман 1960-го года про юного жителя Кракова, приехавшего в Ватикан с просьбой о помощи для своего отца, некогда учившегося в Риме на католического адвоката. Одновременно, этот неназванный юноша работает в Ватиканской библиотеке - изучает средневековые печати для того, чтобы опровергнуть одну научную гипотезу, ну, и разумеется гуляет по городу.
Август. Польский пансион, откуда он переезжает на барочную виллу старинного товарища отца - влиятельного ватиканского адвоката. Так как дела у парня не клеятся, безрезультаные мытарства длятся, опутанные бессмыслицей папской канцелярии (сегодня кажется, что до победы всего один шаг, но завтра оказывается, что предприятие близится к провалу), то и город, соответственно, мучится клаустрфобией и жаждой.
Тот случай, когда турист, понимающий прелести памятников и отличающий Перуджино от Пармиджанино, почти не обращает внимание на «культурный контекст», проглатывает его «на автомате», пытаясь помочь вернуть отцу, конфликтующему с местным епископом, юридическую практику. Ну, или спасается от римского зноя в среди книжных шкафов одной из самых богатых библиотек мира, в которой ведёт разговоры с провинциальным священником из самого бедного умбрийского прихода.
Бреза начинал как журналист, затем начал писать прозу, после войны «перешёл на дипломатическую работу» позволившую ему узнать топографию ватиканского закулисья (показанную, впрочем, достаточно схематично): «Лабиринт» отпочковался от документальной книги-эссе «Бронзовые врата», посвящённой Ватикану и написанной в виде дневника. Это, однако, крепкая беллетристика, всё время заманивающая интригующими крючками вглубь текста.
Интересно, что не один из них не сработает, но ощущением пустоты послевкусие, тем не менее, не одаривает: уже пару раз я ловил себя на том, что возвращаюсь к этому стремительному, практически без пробуксовок, тексту, следуя вслед за ним по улицам и площадям Рима.
Культурный бэкграунд убран за скобки, но, каким-то неуловимым образом, он, тем не менее, умудряется присутствовать и даже играть ощутимую роль. Иногда в прочувствованном описании интерьеров ватиканских приёмных и кабинетов, или же тщательной прорисовкой римских ландшафтов, делающих этот многослойный город странно доступным даже тому, кто в нём никогда не был.
А всё потому, что он для Бреза не самоцель, но сценическая площадка - примерно как Эльсинор для Гамлета. Причём, главному герою становится хорошо только тогда, когда он Рим покидает, оказываясь на территории важной ватиканской виллы, на окраине среди польских эмигрантов (с темой земляческого коммьюнити связано ещё одно сатирическое ответвление романа, впрочем, весьма маргинальное и быстро сходящее не нет - понятно же, что человека, приезжающего в Ватикан из социалистической страны, все подозревают в сотрудничестве с коммунистами, а Бреза, будучи представителем Польского государства должен был эту тему обязательно отработать) или же когда с провинциальным священником едет в средневековый лепрозорий, находящийся в римском предместье.
Справедливости ради, нужно сказать, что никаким социализмом «Лабиринт» (при первоначальной публикации в журнале роман назывался «Миссия», в отдельном издании - «Ведомство», в французском переводе - «Демарш», «Лабиринтом» он оказался только в русском варианте) и не пахнет.
Размышления о «судьбах Польши» и о «польском вопросе» аккуратно вставлены в бессмысленные разговоры, которые гость столицы обязан вести в бывшими соучениками отца и нынешними беглецами.
Язвительность в адрес «небесной канцелярии», опять же, носит не антиклерикальный, но общечеловеческий характер: в тексте, упрямо балансирующем между конкретикой и притчей, любые реалии размываются до уровня обобщения.
Следить за этими, сугубо текстуальными колебаниями (приключения дискурса, ага) гораздо интереснее, чем за нарочитыми мытарствами Джуда Лоу в сериале «Юный папа», перенасыщенного всяческими печёными постмодернистскими барочностями.
Суть в том, что польский роман действительно относится к совершенно иной культурной эпохе, когда изменились не только отдельные приёмы, но цели и задачи всего культурного текста, само его агрегатное состояние, внутри которого уже не может быть ничего, кроме пустых означающих.
Бесцельность римских каникул 1960-го года оказывается максимально плотной на фоне очередного «Lost’a», рассылающего из отсутствующего центра в разные стороны белый шум и битые сигналы.
Показательно, что плотный интертекстуальный полимпсест, возникающий в «Юном папе» на титрах, призван именно что прикрыть духовную наготу холостые ходы всего дальнейшего суггестивного (и только) трепыхания.
Суггестия, взятая сама по себе, это ведь (как показывает реакция на сериал бессмысленно изощрённого Паоло Соррентино) тоже вполне себе питательный результат.
Усилители и стабилизаторы вкуса влияют на здоровье, да и то не сразу, а так - они очень даже вполне.
Интересно, конечно, почему Ватикану так не везёт с «ватиканским текстом», в лучшем случае обречённым на какие-то залепухи в духе Дэна Брауна.
На их фоне и Соррентино выглядит Феллини, а Тадеуш Бреза и вовсе заставляет вспоминать имена Кафки и Во.
Польский роман 1960-го года про юного жителя Кракова, приехавшего в Ватикан с просьбой о помощи для своего отца, некогда учившегося в Риме на католического адвоката. Одновременно, этот неназванный юноша работает в Ватиканской библиотеке - изучает средневековые печати для того, чтобы опровергнуть одну научную гипотезу, ну, и разумеется гуляет по городу.
Август. Польский пансион, откуда он переезжает на барочную виллу старинного товарища отца - влиятельного ватиканского адвоката. Так как дела у парня не клеятся, безрезультаные мытарства длятся, опутанные бессмыслицей папской канцелярии (сегодня кажется, что до победы всего один шаг, но завтра оказывается, что предприятие близится к провалу), то и город, соответственно, мучится клаустрфобией и жаждой.
Тот случай, когда турист, понимающий прелести памятников и отличающий Перуджино от Пармиджанино, почти не обращает внимание на «культурный контекст», проглатывает его «на автомате», пытаясь помочь вернуть отцу, конфликтующему с местным епископом, юридическую практику. Ну, или спасается от римского зноя в среди книжных шкафов одной из самых богатых библиотек мира, в которой ведёт разговоры с провинциальным священником из самого бедного умбрийского прихода.
Бреза начинал как журналист, затем начал писать прозу, после войны «перешёл на дипломатическую работу» позволившую ему узнать топографию ватиканского закулисья (показанную, впрочем, достаточно схематично): «Лабиринт» отпочковался от документальной книги-эссе «Бронзовые врата», посвящённой Ватикану и написанной в виде дневника. Это, однако, крепкая беллетристика, всё время заманивающая интригующими крючками вглубь текста.
Интересно, что не один из них не сработает, но ощущением пустоты послевкусие, тем не менее, не одаривает: уже пару раз я ловил себя на том, что возвращаюсь к этому стремительному, практически без пробуксовок, тексту, следуя вслед за ним по улицам и площадям Рима.
Культурный бэкграунд убран за скобки, но, каким-то неуловимым образом, он, тем не менее, умудряется присутствовать и даже играть ощутимую роль. Иногда в прочувствованном описании интерьеров ватиканских приёмных и кабинетов, или же тщательной прорисовкой римских ландшафтов, делающих этот многослойный город странно доступным даже тому, кто в нём никогда не был.
А всё потому, что он для Бреза не самоцель, но сценическая площадка - примерно как Эльсинор для Гамлета. Причём, главному герою становится хорошо только тогда, когда он Рим покидает, оказываясь на территории важной ватиканской виллы, на окраине среди польских эмигрантов (с темой земляческого коммьюнити связано ещё одно сатирическое ответвление романа, впрочем, весьма маргинальное и быстро сходящее не нет - понятно же, что человека, приезжающего в Ватикан из социалистической страны, все подозревают в сотрудничестве с коммунистами, а Бреза, будучи представителем Польского государства должен был эту тему обязательно отработать) или же когда с провинциальным священником едет в средневековый лепрозорий, находящийся в римском предместье.
Справедливости ради, нужно сказать, что никаким социализмом «Лабиринт» (при первоначальной публикации в журнале роман назывался «Миссия», в отдельном издании - «Ведомство», в французском переводе - «Демарш», «Лабиринтом» он оказался только в русском варианте) и не пахнет.
Размышления о «судьбах Польши» и о «польском вопросе» аккуратно вставлены в бессмысленные разговоры, которые гость столицы обязан вести в бывшими соучениками отца и нынешними беглецами.
Язвительность в адрес «небесной канцелярии», опять же, носит не антиклерикальный, но общечеловеческий характер: в тексте, упрямо балансирующем между конкретикой и притчей, любые реалии размываются до уровня обобщения.
Следить за этими, сугубо текстуальными колебаниями (приключения дискурса, ага) гораздо интереснее, чем за нарочитыми мытарствами Джуда Лоу в сериале «Юный папа», перенасыщенного всяческими печёными постмодернистскими барочностями.
Суть в том, что польский роман действительно относится к совершенно иной культурной эпохе, когда изменились не только отдельные приёмы, но цели и задачи всего культурного текста, само его агрегатное состояние, внутри которого уже не может быть ничего, кроме пустых означающих.
Бесцельность римских каникул 1960-го года оказывается максимально плотной на фоне очередного «Lost’a», рассылающего из отсутствующего центра в разные стороны белый шум и битые сигналы.
Показательно, что плотный интертекстуальный полимпсест, возникающий в «Юном папе» на титрах, призван именно что прикрыть духовную наготу холостые ходы всего дальнейшего суггестивного (и только) трепыхания.
Суггестия, взятая сама по себе, это ведь (как показывает реакция на сериал бессмысленно изощрённого Паоло Соррентино) тоже вполне себе питательный результат.
Усилители и стабилизаторы вкуса влияют на здоровье, да и то не сразу, а так - они очень даже вполне.
Интересно, конечно, почему Ватикану так не везёт с «ватиканским текстом», в лучшем случае обречённым на какие-то залепухи в духе Дэна Брауна.
На их фоне и Соррентино выглядит Феллини, а Тадеуш Бреза и вовсе заставляет вспоминать имена Кафки и Во.