Оркестр "Классика". Восьмая Шуберта. Дирижёр Адик Абдурахманов. Концертный зал областной филармонии
Восьмая симфония Шуберта (двухчастная «Незаконченная») всегда казалась мне реквиемом - констатацией тщеты всех усилий, обрушивающихся в пекло бездны. Я-то почти убеждён, что Шуберт её не закончил, несмотря на то, что до смерти ему оставалось лет восемь, но писал же он не по принуждению, а по внутренней потребности и, скорее всего, отложил финальные части до наиболее удачных идей, которые, видимо, так его и не посетили.
То есть, наброски третьей части его не удовлетворили, опус был заброшен в ожидании лучшей доли, ну, и, конечно же, навалились новые обстоятельства - если учитывать, что классики писали не на перекладных и не как музыкальные автоматы, но ещё и жили для себя, для близких. Особенно если в работе, делаемой для себя, нет ничего обязательного.
Второй подряд концерт оркестра «Классика» (другого в Чердачинске нет и вряд ли будет) ничего нового не принёс, позволив докрутить мысли недельной давности - о том, что медиум и есть мессидж. Когда-то это правило Маклюэна выглядит более выпукло, когда-то более стёрто, но отказаться от того, что музыка, звучащая в концертном зале (как и спектакли, идущие в местных театрах) есть гений местности, я не могу. Как раз наоборот - точно пойманная формула (прожить полтора часа не своей, но чужой жизни) только укрепилась - это же звучит и показывает не моё собственное внутреннее кино, но эманация конкретного места, знакомого с раннего детства.
Правда, тогда и город был иным и филармонический зал был устроен более аутентично (перестроили его крайне неудачно, как извне, так и изнутри), да и сам я воспринимал музыку и её звучание по другому - как вечное обещание. Теперь всё чаще музыка (то есть, повторение и узнавание) помогает подведению итогов (ок, промежуточных), дополнению к уже зачем-то накопленному.
Это, кстати, странно - продолжать самосовершенствоваться и копить-накапливать опыт, способный чему-нибудь сгодиться. Уже непонятно чему, так как времени осталось только на то, чтобы пожить для самого себя (а писанина - это же жизнь для других, прежде всего: для себя писать необязательно - для себя всё и без фиксации понятно), буквально в обрез. «В обрез», да.
Детские мои впечатления, связанные с этим залом, отталкиваются от вечной полумглы и прохода посредине, ныне не существующего. Раньше зал казался больше (а кресла были более удобными), ведь ходил я только на гастролёров (помню, например, концерты Камбуровой, творческие вечера Таривердиева и Аедоницкого, Френкеля и Асадова, Гердта и спектакли театра «Эксперимент», а так же Юрия Симонова, руководившего когда-то Малым симфоническим оркестром СССР), а теперь, значит, город дорос до собственной исполнительской повестки, из-за чего и вынужден на ускоренной перемотке переживать одновременно сразу несколько эпох музицирования.
Культурологически, это дико интересный процесс, жаль, что в городе нет нормальной музыкальной (да и какой угодно) критики и даже культурной журналистики. Ведь зал второй раз подряд полон и люди, которых я не видел нигде, заполняют не только галёрку и амфитеатр, но и вполне демократический партер.
Собственной исполнительской повесткой смысл концерта и исчерпывается - это большое и важное дело иметь такую возможность живьём слышать Восьмую Шуберта, а интеллект себе поживу в любом концерте найдёт. Александр Македонский (буквально сегодня прочёл у Плутарха) как-то заметил словами Еврипида, что прекрасно говорить о прекрасном предмете - дело нетрудное, «Теперь же покажи нам свою силу, произнесши обвинительную речь против македонян, чтобы, узнав свои ошибки, они стали лучше…»
Мне нравятся концерты, способные принести пользу при любом раскладе - о, именно раскладом они и ценны, когда вдруг обнажается структура произведения, разложенная по группам. Это тем более интересно в случае именно Восьмой Шуберта, что всё её обаяние и сила связаны именно со структурными элементами, их напластованием друг на друга и контрастным чередованием тем внутри каждой из частей.
Тем более, что перед симфонией исполнили «Ночную серенаду» и «Форель», певица старалась, пела по-немецки, дурацкий конферансье вновь всячески принижал впечатление от местных исполнителей, сводя их своими непоставленными интонациями на уровень неизбывного любительства. Что, опять же, канает в случае с совершенно неофициальным композитором, сложно представимым без пафоса консерваторской накипи.
Отсюда это ощущение музицирования при свечах и для своих - когда музыка звучит несмотря на тяжёлый вечер и стужу, разобщённость и унылый ландшафт, плохо работающий транспорт и полностью депрессивную экологию, превращаясь, по ходу действия пьесы, во что-то похожее на финальный монолог Джулии Ламберт из моэмовского «Театра».
«У нас нет надежды, но этот путь наш…» Поэтому, если и реквием, то сугубо оптимистический.
Хотя, скорее всего, мне всё это с недосыпу сегодня приблазилось.
То есть, наброски третьей части его не удовлетворили, опус был заброшен в ожидании лучшей доли, ну, и, конечно же, навалились новые обстоятельства - если учитывать, что классики писали не на перекладных и не как музыкальные автоматы, но ещё и жили для себя, для близких. Особенно если в работе, делаемой для себя, нет ничего обязательного.
Второй подряд концерт оркестра «Классика» (другого в Чердачинске нет и вряд ли будет) ничего нового не принёс, позволив докрутить мысли недельной давности - о том, что медиум и есть мессидж. Когда-то это правило Маклюэна выглядит более выпукло, когда-то более стёрто, но отказаться от того, что музыка, звучащая в концертном зале (как и спектакли, идущие в местных театрах) есть гений местности, я не могу. Как раз наоборот - точно пойманная формула (прожить полтора часа не своей, но чужой жизни) только укрепилась - это же звучит и показывает не моё собственное внутреннее кино, но эманация конкретного места, знакомого с раннего детства.
Правда, тогда и город был иным и филармонический зал был устроен более аутентично (перестроили его крайне неудачно, как извне, так и изнутри), да и сам я воспринимал музыку и её звучание по другому - как вечное обещание. Теперь всё чаще музыка (то есть, повторение и узнавание) помогает подведению итогов (ок, промежуточных), дополнению к уже зачем-то накопленному.
Это, кстати, странно - продолжать самосовершенствоваться и копить-накапливать опыт, способный чему-нибудь сгодиться. Уже непонятно чему, так как времени осталось только на то, чтобы пожить для самого себя (а писанина - это же жизнь для других, прежде всего: для себя писать необязательно - для себя всё и без фиксации понятно), буквально в обрез. «В обрез», да.
Детские мои впечатления, связанные с этим залом, отталкиваются от вечной полумглы и прохода посредине, ныне не существующего. Раньше зал казался больше (а кресла были более удобными), ведь ходил я только на гастролёров (помню, например, концерты Камбуровой, творческие вечера Таривердиева и Аедоницкого, Френкеля и Асадова, Гердта и спектакли театра «Эксперимент», а так же Юрия Симонова, руководившего когда-то Малым симфоническим оркестром СССР), а теперь, значит, город дорос до собственной исполнительской повестки, из-за чего и вынужден на ускоренной перемотке переживать одновременно сразу несколько эпох музицирования.
Культурологически, это дико интересный процесс, жаль, что в городе нет нормальной музыкальной (да и какой угодно) критики и даже культурной журналистики. Ведь зал второй раз подряд полон и люди, которых я не видел нигде, заполняют не только галёрку и амфитеатр, но и вполне демократический партер.
Собственной исполнительской повесткой смысл концерта и исчерпывается - это большое и важное дело иметь такую возможность живьём слышать Восьмую Шуберта, а интеллект себе поживу в любом концерте найдёт. Александр Македонский (буквально сегодня прочёл у Плутарха) как-то заметил словами Еврипида, что прекрасно говорить о прекрасном предмете - дело нетрудное, «Теперь же покажи нам свою силу, произнесши обвинительную речь против македонян, чтобы, узнав свои ошибки, они стали лучше…»
Мне нравятся концерты, способные принести пользу при любом раскладе - о, именно раскладом они и ценны, когда вдруг обнажается структура произведения, разложенная по группам. Это тем более интересно в случае именно Восьмой Шуберта, что всё её обаяние и сила связаны именно со структурными элементами, их напластованием друг на друга и контрастным чередованием тем внутри каждой из частей.
Тем более, что перед симфонией исполнили «Ночную серенаду» и «Форель», певица старалась, пела по-немецки, дурацкий конферансье вновь всячески принижал впечатление от местных исполнителей, сводя их своими непоставленными интонациями на уровень неизбывного любительства. Что, опять же, канает в случае с совершенно неофициальным композитором, сложно представимым без пафоса консерваторской накипи.
Отсюда это ощущение музицирования при свечах и для своих - когда музыка звучит несмотря на тяжёлый вечер и стужу, разобщённость и унылый ландшафт, плохо работающий транспорт и полностью депрессивную экологию, превращаясь, по ходу действия пьесы, во что-то похожее на финальный монолог Джулии Ламберт из моэмовского «Театра».
«У нас нет надежды, но этот путь наш…» Поэтому, если и реквием, то сугубо оптимистический.
Хотя, скорее всего, мне всё это с недосыпу сегодня приблазилось.