Сон во сне или Фотовоспоминание о том, как это находиться внутри романного пространства
Действие романа, который я сейчас пишу, происходит ровно в этих декорациях - сюда, в самое пекло, мы и сбежали с Данькой в особенно жаркий день августа, для того, чтобы он посмотрел, где его мама жила примерно в том возрасте, в каком он сейчас находится, ну а я чтобы вдохновился на очередные повествовательные повороты. У меня есть такой, что ли, обычай - уже под самый «занавес» очередных своих чердачинских каникул, приезжать сюда, «на место преступления», где прошли мои школьные годы, чтобы побродить в неопрятной меланхолии по этим незаповедным местам. Они, конечно, тоже меняются - вместе со мной, точно стираются и становятся ниже, погружаясь под землю примерно так же, как Венеция уходит под кожу. Этих чувств и эмоций мне должно хватить как раз на полгода - до следующей встречи с «коробкой номер два», школой № 89 и участком Комсомольского проспекта между остановками «Красного Урала» и «Пионерской».
Впрочем, в этот раз, мы с Даней сошли на остановку раньше - там, где у улицы Чайковского, казавшейся мне когда-то «концом ойкумены», Комсомольский проспект и начинается. Там жили Нина Михайловна Ворошнина и Игорь Скрыльников по кличке «Зелёный», разбившийся на машине ещё в мои школьные годы. Там, в доме напротив ментовки, я потерял невинность и там, уже в университетскую перестройку, Айвар навещал свою бабушку. Теперь меня там нет, об этом думать странно. Но было бы странней изображать барана. Да-да, когда-то кварталы Чекушки казались мне в разы более аристократическими, нежели наши - на Куйбышева, сермяжные и простые, как правда детского существования, которой я набираюсь от Данечки.
Чувство, которое мной движет (одно из) связано с незаметной важностью этих мест. Они незаметны со стороны, как и любые заурядные микраши, связанные с нами только эмоциональными тратами. Как китайцы - для чужих они все на одно лицо и только живущий здесь (живший здесь) начинает различать полутона и оттенки, извлекаемые уже не из ландшафта, но из собственной истории. Для меня нет более волнующих и насыщенных мест, из-за чего, проезжая по окраинам чужих городов, я автоматически становлюсь восприимчив и к этим невыразительным промелькам пространства тоже - наверняка ведь есть люди, для которых все эти типовые постройки концентрированнее и семиотически насыщеннее Лувра.
И ещё один важный момент. У меня у самого есть крайне смутное воспоминание из двух-четырех летнего возраста о хупе в Тульчине, куда я приехал летом к бабушке Доне и дедушке Фиме. Я не знаю, почему и как мы с дедом Фимой оказались на еврейской свадьбе, но я помню, что был вечер и было застолье под открытым небом в чьём-то ярко освещённом дворе, внутри которого я помню шатер и то, что сижу у деда на руках. На самом деле, это такая непредсказуемая лотерея, что из ранних воспоминаний останется где-то внутри, поэтому, когда я смотрю на Даньку, к массе всевозможных предугадываний и переживаний, у меня примешивается ещё и гадание по его памяти.
Чайковского
Красного Урала
Куйбышева/Коробка. Вовне и внутри (двор), наш подъезд
Между коробкой, детским садом и школой
Комсомольский проспект
