Кинотеатр просторного фильма. Львов с высоты третьего этажа
Вернуться во Львов как в кинотеатр повторного фильма прийти: вроде, всё знакомо, сюжет и общие акценты, но ускользают детали, а, главное, атмосфера, дремлющая на подкорке. Её оттуда уже не выпустить, хотя можно попытаться повторить, перезапустив механизм перераспределения суггестии.
Вернуться во Львов как в кинотеатр повторного фильма прийти: вроде, всё знакомо, сюжет и общие акценты, но ускользают детали, а, главное, атмосфера, дремлющая на подкорке. Её оттуда уже не выпустить, хотя можно попытаться повторить, перезапустив механизм перераспределения суггестии.
Возвращаясь во Львов после итальянских городков, начинаешь понимать разницу между живыми камнями и мёртвыми (потом объясню, хотя, от чего же - мёртвые всегда декорация, не способная ни согреть камни, ни охватить их жизнью), между тем, что дремлет, переваривая века, и, тем, что навсегда безвозвратно ушло.
В Питере, несмотря на такую же, примерно, подробную складчатость, этого нет, не чувствуется. Несмотря на ветер. Несмотря на вечный вечер, лишь к ночи разгоняющий внутренний сумрак до состояния ветра. В Питере, несмотря на обилие приезжих, ещё можно держаться - если не корней, то остовов каменной грибницы.
Про корни. Интересно, как на новом месте автоматически включается режим адаптации. С помощью простой и нехитрой мысли: вот что бы я тут делал, как бы существовал, заведи судьба во Львов на долгое время? Начинаешь идти уже не просто так, но оглядывая округу хозяйским глазом. Де, что из неё можно извлечь себе сугубо на пользу?
Идёт прозрачный дождь. Щимешься к витринам, они же тут широкоформатные, как и положено старому городу, изначально приспособленному под торговлю. Поэтому самые складчатые, истекающие подробностями - именно первые этажи, а дальше (выше) - уже как повезет. Много настенной скульптуры, украшений, застрявших на уровне верхних этажей. Ещё чуть выше - крыши и небо, активно вмешивающееся своей пустотой в общий расклад уже давно внизу, у мостовой.
Небо тут высокое, но пустое. Не знаю, как объяснить. Возможно, из-за низкорослости исторической застройки, похожей на партер. А иначе как блистать куполам и шпилям? Но их же немного, в основном только тишь да промежутки: улицы внезапно обрываются, чтобы разбежаться на перекрёстке в разные стороны. Или в ступоре встать возле какой-нибудь арки. Нырнул в неё, проходными, неухоженными дворами, вышел в другом месте - и всё обнулил.
Камни мертвы, если улицы похожи на русла пересохших рек, растраченных временем. Маршруты проложены задолго до нас, но не смягчены уровнем моря, обнажены до самого дна, на котором ничто не сволачивается и не растёт.
Это лишь кажется, что новое место провоцирует бездну возможностей. На самом деле, оно сужает маневр примерно так же, как же, как холестерин, забивающий вены. Всё ведь написано, кроме тебя, а тебя в этом городе нет.
В другой город входишь как в книгу или в фильм (хотя бы и повторный): всё вдруг начинает касаться тебя, даже такие детали, мимо которых ты бы, несвежий, ходил не повернув внутренней головы. Резко овнешняешься, что означает: ты внутри, но не проник. Скользишь по поверхности, водомеркой. Только звёзды впереди.
Касаешься всегда взглядом, вместо руки. Смотришь на предпасхальные приготовления. Очереди в соборы. Ярманки на майданах, мимо которых проплывают трамваи, особенно заметные на фоне старины и деревьев. «Кава» звучит, как «сома», как нектар и пожеланье бессмертия. Ратушу на площади Рынок упаковывают в обёрточную бумагу. Нептун отвернулся от «Японы Хаты», собираясь бежать по пересохшему горлу вулицы Галицькой.
Если бы жил тут, тормознулся на годы, то не делал бы вообще ничего, кроме поддержания жизнедеятельности. Скорее всего. Такая опция тоже возможна. Извилины улиц как тот выносной, внешний мозг, способный отключаться при плохой погоде. Есть маза скрыться не только от всех, но и от самого себя, запутаться в причинах и следствиях, чтобы отменить и отмениться. Мыть посуду в тихом туристическом кафе с претензией, уставать, приходить в промозглую комнату, валиться с ног, не видеть снов.
Кинотеатры повторного фильма редко бывают богатыми и после евроремонта. Обшарпанные кресла, темнота в углах. Слишком много видений мелькало в этих стенах. Слишком много коллективных снов проносилось. Как-то они влияют на состояние штукатурки и пыль, притягиваемую ко всем поверхностям залы, как телевизором или магнитом. Пыльные складки на стенах складываются в партьеры. Они <а не экран и даже не заэкранье> тут главные.
Вернуться во Львов как в кинотеатр повторного фильма прийти: вроде, всё знакомо, сюжет и общие акценты, но ускользают детали, а, главное, атмосфера, дремлющая на подкорке. Её оттуда уже не выпустить, хотя можно попытаться повторить, перезапустив механизм перераспределения суггестии.
Возвращаясь во Львов после итальянских городков, начинаешь понимать разницу между живыми камнями и мёртвыми (потом объясню, хотя, от чего же - мёртвые всегда декорация, не способная ни согреть камни, ни охватить их жизнью), между тем, что дремлет, переваривая века, и, тем, что навсегда безвозвратно ушло.
В Питере, несмотря на такую же, примерно, подробную складчатость, этого нет, не чувствуется. Несмотря на ветер. Несмотря на вечный вечер, лишь к ночи разгоняющий внутренний сумрак до состояния ветра. В Питере, несмотря на обилие приезжих, ещё можно держаться - если не корней, то остовов каменной грибницы.
Про корни. Интересно, как на новом месте автоматически включается режим адаптации. С помощью простой и нехитрой мысли: вот что бы я тут делал, как бы существовал, заведи судьба во Львов на долгое время? Начинаешь идти уже не просто так, но оглядывая округу хозяйским глазом. Де, что из неё можно извлечь себе сугубо на пользу?
Идёт прозрачный дождь. Щимешься к витринам, они же тут широкоформатные, как и положено старому городу, изначально приспособленному под торговлю. Поэтому самые складчатые, истекающие подробностями - именно первые этажи, а дальше (выше) - уже как повезет. Много настенной скульптуры, украшений, застрявших на уровне верхних этажей. Ещё чуть выше - крыши и небо, активно вмешивающееся своей пустотой в общий расклад уже давно внизу, у мостовой.
Небо тут высокое, но пустое. Не знаю, как объяснить. Возможно, из-за низкорослости исторической застройки, похожей на партер. А иначе как блистать куполам и шпилям? Но их же немного, в основном только тишь да промежутки: улицы внезапно обрываются, чтобы разбежаться на перекрёстке в разные стороны. Или в ступоре встать возле какой-нибудь арки. Нырнул в неё, проходными, неухоженными дворами, вышел в другом месте - и всё обнулил.
Камни мертвы, если улицы похожи на русла пересохших рек, растраченных временем. Маршруты проложены задолго до нас, но не смягчены уровнем моря, обнажены до самого дна, на котором ничто не сволачивается и не растёт.
Это лишь кажется, что новое место провоцирует бездну возможностей. На самом деле, оно сужает маневр примерно так же, как же, как холестерин, забивающий вены. Всё ведь написано, кроме тебя, а тебя в этом городе нет.
В другой город входишь как в книгу или в фильм (хотя бы и повторный): всё вдруг начинает касаться тебя, даже такие детали, мимо которых ты бы, несвежий, ходил не повернув внутренней головы. Резко овнешняешься, что означает: ты внутри, но не проник. Скользишь по поверхности, водомеркой. Только звёзды впереди.
Касаешься всегда взглядом, вместо руки. Смотришь на предпасхальные приготовления. Очереди в соборы. Ярманки на майданах, мимо которых проплывают трамваи, особенно заметные на фоне старины и деревьев. «Кава» звучит, как «сома», как нектар и пожеланье бессмертия. Ратушу на площади Рынок упаковывают в обёрточную бумагу. Нептун отвернулся от «Японы Хаты», собираясь бежать по пересохшему горлу вулицы Галицькой.
Если бы жил тут, тормознулся на годы, то не делал бы вообще ничего, кроме поддержания жизнедеятельности. Скорее всего. Такая опция тоже возможна. Извилины улиц как тот выносной, внешний мозг, способный отключаться при плохой погоде. Есть маза скрыться не только от всех, но и от самого себя, запутаться в причинах и следствиях, чтобы отменить и отмениться. Мыть посуду в тихом туристическом кафе с претензией, уставать, приходить в промозглую комнату, валиться с ног, не видеть снов.
Кинотеатры повторного фильма редко бывают богатыми и после евроремонта. Обшарпанные кресла, темнота в углах. Слишком много видений мелькало в этих стенах. Слишком много коллективных снов проносилось. Как-то они влияют на состояние штукатурки и пыль, притягиваемую ко всем поверхностям залы, как телевизором или магнитом. Пыльные складки на стенах складываются в партьеры. Они <а не экран и даже не заэкранье> тут главные.