I Saved The World Today
Опытные люди знают: перила эскалатора в метрополитене движутся быстрее самого эскалатора, точно они тянутся, как можно скорее, наверх, поскольку они же выше приземленных ступенек, ползущих «по земле». Приходится постоянно передвигать руку и, ненароком, можно соприкоснуться рукавами с кем-то сзади. Между прочим, хороший повод для знакомства. Хотя понятно же, что никто не торопиться воспользоваться случаем. Не до того.
По прогнозу в Москве сегодня «туман», но это не туман, а усталость. Выходишь на Парке культуры в пространство и попадаешь в февраль. Влажно, мокро, но, почему-то приятно, так как тротуары зеркалят тщательно промытым паркетом. Там, где лёд, разумеется, сколот. Но, вроде, за рабочие дни остатки дворников работали не покладая, пути у Музеев Москвы (ампирные стасовские конюшни) проложены очевидные. И даже во дворах на Соколе больше не пахнет декорациями к боевику о той единственной Гражданской.
Раньше, когда я ещё не жил в Москве, я очень любил Зубовский бульвар. Особенно когда выходишь (хочется написать выпрыгиваешь) из тесной метростанции (отчего это «Парк культуры» кажется меньше собратьев?) на простор, на край у обрыва - потому что если есть мост через реку, то это же обрыв, край окоёма, способный раскрыться каким-то дополнительным горизонтом.
Там ещё эстакада, к которой по кольцу тянется шесть полос постоянно перегруженного шоссе: три полосы с одной его стороны, две с другой. Машинки выстраиваются друг за дружкой, точно бусинки, взаимодействуя между собой точно так же, как соседние ряды. Эта динамика напоминает (всегда напоминала) мне режим драм-машины в песенке Pet shop boys про «Октябрьскую симфонию» с диска «Поведение», являясь зримым её воплощением: то есть выпрыгивая из метромавзолея с криптой, загруженной транзитными пассажирами, ты попадаешь внутрь песни. Тем более, что нынешний февраль очень похож на тихий и тусклый ноябрь.
С тех пор Зубовский мне не разонравился, но приелся, самозапустив программу повседневного самозатирания: нельзя же всё время слушать одну и ту же, даже исключительной важности, группу. Пора сменить пластинку.
Мимо кисилёвского ведомства (бетонный брежневский модернизм подходит ему идеально) иду всегда с повышенным интересом. Во-первых, там, у проходной, где совсем недавно повесили большую мемориальную доску памяти фотокора, погибшего на Украине (хорошо, что наше постыдное время начинает оставлять следы - а то растворится бесследно и поминай как звали) большие белые пластиковые шары светильников прямо в снег воткнуты. Вечером они наливаются нежно-синим как в детском стишке. На снегу лежат шары, посинели от жары. Сегодня тепло, погода меняется, расползаясь по углам, а в центре ещё пусто. Кажется, именно в этом месте, с видом на набережную и мост, должна зародиться весна. Волосатая, как у Боттичелли.
Во-вторых, всегда празднозеваю на людей, входящих и выходящих в/из «Россия сегодня», так как интересно же соотнести то, что они несут с тем, как выглядят сами. У меня уже давно даже стихийная игра образовалась - когда идёшь по бульвару вверх, в сторону Пречистенки, узнавать среди пешеходов именно журналистов. Прокуренных, с седыми эспаньолками, в каких-нибудь кожаных куртках. С пятнами интеллигентности на челе. С умными, всепонимающими глазами. Люди, как люди. Тоже кушать хочут. Ничего особенного. Короче, никакой скобейды.
<……….>
Отработав смену, возвращаешься уже совсем в другом агрегатном состоянии: на этот раз погода поменялась не вовне, но внутри тебя - и март там торчит из-под ноября как из-под пятницы суббота.
Хорошо умирает пехота Жизнь трудящегося человека проста и незамысловата: сначала, экономя усилия, бежишь на службу, стараясь не расплескаться до редколлегии, потом, экономя остатки сил, мечтаешь поскорее добраться до дома и мысли опережают тело примерно так же, как перила эскалатора опережают его же ступеньки. Сам ты ещё тут, на заветренном, шершавом пятачке, а голова уже в тепле и уюте, до которого одна пересадка и два магазина.
Но ещё и две пробки, так как переходы на кольцевой в час пик - это фарш, живой и глазастый. Особенно не везёт на Белорусской, потому что поезд несётся не встречая препятствий, выскакиваешь из него на перрон, а там толпа в похоронном темпе, вызывающем всполохи контролируемой клаустрофобии под сводами, пожелтевшими как какие-нибудь прокуренные зубы. Ничего страшного, просто этот замедленный темп, не дающий смотреть поверх голов, снова не совпадает с тем, что внутри - мыслью о горячем супе, над которым дымится эмблема уюта, ну и межэскалаторные фонари, когда, наконец, добираешься до лестниц, кажутся ярче привычного.
Жизнь рабочего человека, устающего на службе, лишена изысков и пряма, как стрела. Сохраняясь и сохраняя, отбрасываешь лишнее и наносное, оставляя только действия, которые невозможно отбросить (хлеба не купишь - хлеба не будет) и наиболее легко исполнимые желания. Алгоритм дня упрощается на «до» и на «после», в которых нет места, ну, например, искусству. Так как здоровая психика нуждается в нём, как в пирожном, лишь в выходные, когда небо в голове твоей безоблачно, тучки рассеялись, ты, может быть, выспался и можешь легко впрягаться в хомут новой недели по новой.
Очень, кстати, здоровая ситуация. Полезная и для душевного здоровья и какого угодно. Кажется, Барт писал в «S/Z», что избыток - это <почти> всегда извращение.
По прогнозу в Москве сегодня «туман», но это не туман, а усталость. Выходишь на Парке культуры в пространство и попадаешь в февраль. Влажно, мокро, но, почему-то приятно, так как тротуары зеркалят тщательно промытым паркетом. Там, где лёд, разумеется, сколот. Но, вроде, за рабочие дни остатки дворников работали не покладая, пути у Музеев Москвы (ампирные стасовские конюшни) проложены очевидные. И даже во дворах на Соколе больше не пахнет декорациями к боевику о той единственной Гражданской.
Раньше, когда я ещё не жил в Москве, я очень любил Зубовский бульвар. Особенно когда выходишь (хочется написать выпрыгиваешь) из тесной метростанции (отчего это «Парк культуры» кажется меньше собратьев?) на простор, на край у обрыва - потому что если есть мост через реку, то это же обрыв, край окоёма, способный раскрыться каким-то дополнительным горизонтом.
Там ещё эстакада, к которой по кольцу тянется шесть полос постоянно перегруженного шоссе: три полосы с одной его стороны, две с другой. Машинки выстраиваются друг за дружкой, точно бусинки, взаимодействуя между собой точно так же, как соседние ряды. Эта динамика напоминает (всегда напоминала) мне режим драм-машины в песенке Pet shop boys про «Октябрьскую симфонию» с диска «Поведение», являясь зримым её воплощением: то есть выпрыгивая из метромавзолея с криптой, загруженной транзитными пассажирами, ты попадаешь внутрь песни. Тем более, что нынешний февраль очень похож на тихий и тусклый ноябрь.
С тех пор Зубовский мне не разонравился, но приелся, самозапустив программу повседневного самозатирания: нельзя же всё время слушать одну и ту же, даже исключительной важности, группу. Пора сменить пластинку.
Мимо кисилёвского ведомства (бетонный брежневский модернизм подходит ему идеально) иду всегда с повышенным интересом. Во-первых, там, у проходной, где совсем недавно повесили большую мемориальную доску памяти фотокора, погибшего на Украине (хорошо, что наше постыдное время начинает оставлять следы - а то растворится бесследно и поминай как звали) большие белые пластиковые шары светильников прямо в снег воткнуты. Вечером они наливаются нежно-синим как в детском стишке. На снегу лежат шары, посинели от жары. Сегодня тепло, погода меняется, расползаясь по углам, а в центре ещё пусто. Кажется, именно в этом месте, с видом на набережную и мост, должна зародиться весна. Волосатая, как у Боттичелли.
Во-вторых, всегда празднозеваю на людей, входящих и выходящих в/из «Россия сегодня», так как интересно же соотнести то, что они несут с тем, как выглядят сами. У меня уже давно даже стихийная игра образовалась - когда идёшь по бульвару вверх, в сторону Пречистенки, узнавать среди пешеходов именно журналистов. Прокуренных, с седыми эспаньолками, в каких-нибудь кожаных куртках. С пятнами интеллигентности на челе. С умными, всепонимающими глазами. Люди, как люди. Тоже кушать хочут. Ничего особенного. Короче, никакой скобейды.
<……….>
Отработав смену, возвращаешься уже совсем в другом агрегатном состоянии: на этот раз погода поменялась не вовне, но внутри тебя - и март там торчит из-под ноября как из-под пятницы суббота.
Хорошо умирает пехота Жизнь трудящегося человека проста и незамысловата: сначала, экономя усилия, бежишь на службу, стараясь не расплескаться до редколлегии, потом, экономя остатки сил, мечтаешь поскорее добраться до дома и мысли опережают тело примерно так же, как перила эскалатора опережают его же ступеньки. Сам ты ещё тут, на заветренном, шершавом пятачке, а голова уже в тепле и уюте, до которого одна пересадка и два магазина.
Но ещё и две пробки, так как переходы на кольцевой в час пик - это фарш, живой и глазастый. Особенно не везёт на Белорусской, потому что поезд несётся не встречая препятствий, выскакиваешь из него на перрон, а там толпа в похоронном темпе, вызывающем всполохи контролируемой клаустрофобии под сводами, пожелтевшими как какие-нибудь прокуренные зубы. Ничего страшного, просто этот замедленный темп, не дающий смотреть поверх голов, снова не совпадает с тем, что внутри - мыслью о горячем супе, над которым дымится эмблема уюта, ну и межэскалаторные фонари, когда, наконец, добираешься до лестниц, кажутся ярче привычного.
Жизнь рабочего человека, устающего на службе, лишена изысков и пряма, как стрела. Сохраняясь и сохраняя, отбрасываешь лишнее и наносное, оставляя только действия, которые невозможно отбросить (хлеба не купишь - хлеба не будет) и наиболее легко исполнимые желания. Алгоритм дня упрощается на «до» и на «после», в которых нет места, ну, например, искусству. Так как здоровая психика нуждается в нём, как в пирожном, лишь в выходные, когда небо в голове твоей безоблачно, тучки рассеялись, ты, может быть, выспался и можешь легко впрягаться в хомут новой недели по новой.
Очень, кстати, здоровая ситуация. Полезная и для душевного здоровья и какого угодно. Кажется, Барт писал в «S/Z», что избыток - это <почти> всегда извращение.