Все природные стихии
Свою первую в жизни ёлку Даня увидел сегодня в аэропорту Домодедово. Лена объяснила, что в Израиле, в том районе Рамат-Гана, далёком от тель-авивского центра и русских магазинов, где они обитают, тема нового года не особенно проявлена. Поэтому вся праздничная мишура обваливалась на четырехлетнего Даню в режиме реального времени - на моих глазах.
Между рейсами было достаточно времени для того, чтобы пройтись по второму этажу в режиме "экспедиции" ( слово это, между прочим, он запомнил с лета и всё требовал повести его по рельсам), застревая возле каждой ёлочки, поставленной на пороге магазинов и кафе.
Первая елка случилась у нас прямо напротив кресел, в которые мы упаковались вместе с сумками после регистрации - как раз у газетного киоска. Но поскольку Даня не знал куда смотреть, что ничего не заметил, пока ему не указали на ель и не подвели к ней.
На секунду Данель замер, а потом начал трогать большие стеклянные шары. Ему было важно прикоснуться к каждой стекляшке - положить её на ладонь, ощутить прохладу стекла, шероховатые фактуры граней сосулек, уколоться искусственными иглами. Правильный, исследовательский подход, причём, подход опытного исследователя, понимающего, что понимание приходит через массу разрозненных сигналов.
Тут Даня увидел, что по другую сторону входа в газетный киоск (минеральная вода без газа по 97 за 0,25) стоит другая, точно такая же, ёлка. Побежал к ней, попав в поле зрения продавщицы, которая не смогла удержаться от эмоций, поморщилась. Даня стал трогать шары на другой ёлке, точно читал её смысл руками.
А потом мы пошли в экспедицию, мимо магазинов и кафе. В каждом втором торговом отсеке стояли елки, разнаряженные в меру понимания красоты и возможностей бюджета. Самая блескучая была у Сваровски, самая затейливая - в магазине экзотического чая, единственном месте, где Данелю сделали замечание: смотри, но не трогай.
Можно, кстати, многое написать про этот тест на адекватность наших продавцов, однако, краем глаза, я вижу на первом этаже огромную, до потолка, главную елку аэропорта, с мониторами вместо игрушек. Да и Данель тянет меня вниз, ему хочется проехаться на эскалаторе, который, впрочем, ему не в новинку - в Израиле полно этажных мегамолов, в которых обычно мы покупаем легкую левантийскую одежду.
Но возле гранд ёлки мы застреваем не больше, чем на минуту. Во-первых, она огорожена забочиком, её не попробуешь руками. Во-вторых, она так огромна, что неспособна вместиться в сознание маленького человека. Ни целиком, ни по частям. Давай отойдём, говорю я Даньке и мы делаем шаг назад, смотрим вверх, но я же вижу, что зрелище его совершенно не охватывает. В-третьих, эти самые мониторы с мельтешащими изображениями - они убивают человеческий интерес на корню, несмотря на стильные пластиковые корпуса броских расцветок, замаскированные под рождественскую радость.
Дело в том, что внешне Данель удивительно (sic! - вы заметили, как слово "удивительно" истерлось от частого, необдуманного употребления: вероятно, мы очень хотим чтобы нас постоянно удивляли, придавая нашим словам внимание, поэтому для нас всё "удивительно", поэтому мы всё "озвучиваем", уставая жить умом, "безумно любим", так как нам не хватает простых и ярких эмоций) похож на меня в детстве. На меня в том возрасте, каком он сейчас. Сходство это невозможно объяснить одним только родством. Точнее, объяснить-то, разумеется, можно, но это не покроет всего "смыслового поля" совпадения.
Так исторически схожие ситуации, на самом деле, объясняются совершенно разными розами сочетающихся причин, постоянно зависящих от неизбежного бега времени, поэтому сходство их всегда каламбурно, поверхностно. Но наша связь с Данелем не поверхностна, она действительно параллельна. Из-за чего, время от времени, я могу видеть куски как бы своей жизни, сгинувшей в толще временной кожи.
Я вижу, какие импульсы его бросают навстречу новым, незнакомым явлениям - праздничным ёлкам или снегу, которого он тоже не видел ещё ни разу в жизни. И, выйдя в Чердачинске, из "зала прилёта", он смотрит по сторонам на наледь и намечающиеся сугробы как на что-то пока ещё непонятное (в Москве лил ливень и когда мы смотрели в окно на округу, она была асфальтово сера). Тем более, что уже стемнело, началась самая длинная ночь в году.
Запараллеленный, я чувствую токи, пробегающие по его телу; вижу как сигналы эти преобразуются в направленное зрение. Как, во всей наглядности, опыт в нём преобразуется в следы и знаки протяжённости, в микроскопические изменения, продвигающие его всё дальше и дальше по шкале индивидуального времени. Они остаются внутри, но не застревают там, а как-то странно растворяются в организме, делая энергетическую "кожу" малыша чуть менее мягкой и нежной.
Не говоря уже о "прочих аспектах" наблюдения за наблюдающим, раздваивающегося между собой и собой. Из-за чего жизнь становится менее продуманной, совершенно непредсказуемой; как если в каждую минуту может произойти всё, что угодно.
Но ничего особенного не происходит - путешествие длится в рамках заранее обдуманного плана. Река так и не выходит из берегов, и, несмотря на обыденность, это ещё одно типовое, типичное чудо. Кажется, самые важные чудеса так и происходят, должны происходить в режиме "потушенных фар": выйдя из аэропорта мы ныряем в машину, после чего начинается метель и совершеннейший "Доктор Живаго".
В полёте Данель спал, поэтому, вроде, как подкрепился. Но, странное дело, первоначально перевозбудившись, после он впал в оцепенение. Сначала мы долго едем за городом и Даня дремлет, не замечая кружения медленных хлопьев, но потом мы заезжаем в город - и атмосфера, подсвеченная огнями улиц и машин, которых становится много, рекламами и деревьями, которые теперь модно мучить цветовыми гирляндами, проявляется во всей своей красе.
Снежинки оставляют в воздухе задумчивые траектории, точно чиркая о стекло автомобильного окна как о поверхность спичечной коробки ( "намазки", как её обзывал Иванов-Разумник). Или же, наоборот, это улица длится как одна большая намазка и снежинки чиркают об неё, как о тёмно-коричневую неизбежность, висящую между домов и магазинных витрин. А Даня смотрит на них, как в детском кино (стекло окна, для того, чтобы соответствовать моменту, заиндевело, покрылось каплями и разводами) дети смотрят на улицу сквозь магический экран; я вижу как нижняя челюсть у него отвисает, дыхание становится равномерным, как при трансе, а зрачок становится недвижим, точно при медитации.
Он, сидя в душном тепле салона, пока ещё не понял, что такое снег, но утром бабушка повела Даню в магазин, где ему купили саночки и лопатку. После чего он объяснил мне, что снег - это белый песок. И что этого песка очень и очень много.
Иметь два дома - всё равно, что говорить на двух языках. Вспоминая про маникюрные ножницы или кружок скотча, одновременно вспоминаешь про места их дислокации сразу в двух комнатах - и тогда сознанию кажется, что оно расширяется, точно зрачок, реагирующий на атропин.
Мы договорились с Данелем "пойти на рельсы" завтра. А пока он сидит и смотрит на огонь в камине, который разожгли специально для него. Баба Нина накопила к его приезду полную топку оберточной бумаги, так как отлично знает про данькину любовь к огню.
А я ищу книгу Гастона Башляра "Психоанализ огня", которую отец задевал куда-то, пока меня не было. Книжка тонкая, брошюрного формата, найти её трудно.
Между рейсами было достаточно времени для того, чтобы пройтись по второму этажу в режиме "экспедиции" ( слово это, между прочим, он запомнил с лета и всё требовал повести его по рельсам), застревая возле каждой ёлочки, поставленной на пороге магазинов и кафе.
Первая елка случилась у нас прямо напротив кресел, в которые мы упаковались вместе с сумками после регистрации - как раз у газетного киоска. Но поскольку Даня не знал куда смотреть, что ничего не заметил, пока ему не указали на ель и не подвели к ней.
На секунду Данель замер, а потом начал трогать большие стеклянные шары. Ему было важно прикоснуться к каждой стекляшке - положить её на ладонь, ощутить прохладу стекла, шероховатые фактуры граней сосулек, уколоться искусственными иглами. Правильный, исследовательский подход, причём, подход опытного исследователя, понимающего, что понимание приходит через массу разрозненных сигналов.
Тут Даня увидел, что по другую сторону входа в газетный киоск (минеральная вода без газа по 97 за 0,25) стоит другая, точно такая же, ёлка. Побежал к ней, попав в поле зрения продавщицы, которая не смогла удержаться от эмоций, поморщилась. Даня стал трогать шары на другой ёлке, точно читал её смысл руками.
А потом мы пошли в экспедицию, мимо магазинов и кафе. В каждом втором торговом отсеке стояли елки, разнаряженные в меру понимания красоты и возможностей бюджета. Самая блескучая была у Сваровски, самая затейливая - в магазине экзотического чая, единственном месте, где Данелю сделали замечание: смотри, но не трогай.
Можно, кстати, многое написать про этот тест на адекватность наших продавцов, однако, краем глаза, я вижу на первом этаже огромную, до потолка, главную елку аэропорта, с мониторами вместо игрушек. Да и Данель тянет меня вниз, ему хочется проехаться на эскалаторе, который, впрочем, ему не в новинку - в Израиле полно этажных мегамолов, в которых обычно мы покупаем легкую левантийскую одежду.
Но возле гранд ёлки мы застреваем не больше, чем на минуту. Во-первых, она огорожена забочиком, её не попробуешь руками. Во-вторых, она так огромна, что неспособна вместиться в сознание маленького человека. Ни целиком, ни по частям. Давай отойдём, говорю я Даньке и мы делаем шаг назад, смотрим вверх, но я же вижу, что зрелище его совершенно не охватывает. В-третьих, эти самые мониторы с мельтешащими изображениями - они убивают человеческий интерес на корню, несмотря на стильные пластиковые корпуса броских расцветок, замаскированные под рождественскую радость.
Дело в том, что внешне Данель удивительно (sic! - вы заметили, как слово "удивительно" истерлось от частого, необдуманного употребления: вероятно, мы очень хотим чтобы нас постоянно удивляли, придавая нашим словам внимание, поэтому для нас всё "удивительно", поэтому мы всё "озвучиваем", уставая жить умом, "безумно любим", так как нам не хватает простых и ярких эмоций) похож на меня в детстве. На меня в том возрасте, каком он сейчас. Сходство это невозможно объяснить одним только родством. Точнее, объяснить-то, разумеется, можно, но это не покроет всего "смыслового поля" совпадения.
Так исторически схожие ситуации, на самом деле, объясняются совершенно разными розами сочетающихся причин, постоянно зависящих от неизбежного бега времени, поэтому сходство их всегда каламбурно, поверхностно. Но наша связь с Данелем не поверхностна, она действительно параллельна. Из-за чего, время от времени, я могу видеть куски как бы своей жизни, сгинувшей в толще временной кожи.
Я вижу, какие импульсы его бросают навстречу новым, незнакомым явлениям - праздничным ёлкам или снегу, которого он тоже не видел ещё ни разу в жизни. И, выйдя в Чердачинске, из "зала прилёта", он смотрит по сторонам на наледь и намечающиеся сугробы как на что-то пока ещё непонятное (в Москве лил ливень и когда мы смотрели в окно на округу, она была асфальтово сера). Тем более, что уже стемнело, началась самая длинная ночь в году.
Запараллеленный, я чувствую токи, пробегающие по его телу; вижу как сигналы эти преобразуются в направленное зрение. Как, во всей наглядности, опыт в нём преобразуется в следы и знаки протяжённости, в микроскопические изменения, продвигающие его всё дальше и дальше по шкале индивидуального времени. Они остаются внутри, но не застревают там, а как-то странно растворяются в организме, делая энергетическую "кожу" малыша чуть менее мягкой и нежной.
Не говоря уже о "прочих аспектах" наблюдения за наблюдающим, раздваивающегося между собой и собой. Из-за чего жизнь становится менее продуманной, совершенно непредсказуемой; как если в каждую минуту может произойти всё, что угодно.
Но ничего особенного не происходит - путешествие длится в рамках заранее обдуманного плана. Река так и не выходит из берегов, и, несмотря на обыденность, это ещё одно типовое, типичное чудо. Кажется, самые важные чудеса так и происходят, должны происходить в режиме "потушенных фар": выйдя из аэропорта мы ныряем в машину, после чего начинается метель и совершеннейший "Доктор Живаго".
В полёте Данель спал, поэтому, вроде, как подкрепился. Но, странное дело, первоначально перевозбудившись, после он впал в оцепенение. Сначала мы долго едем за городом и Даня дремлет, не замечая кружения медленных хлопьев, но потом мы заезжаем в город - и атмосфера, подсвеченная огнями улиц и машин, которых становится много, рекламами и деревьями, которые теперь модно мучить цветовыми гирляндами, проявляется во всей своей красе.
Снежинки оставляют в воздухе задумчивые траектории, точно чиркая о стекло автомобильного окна как о поверхность спичечной коробки ( "намазки", как её обзывал Иванов-Разумник). Или же, наоборот, это улица длится как одна большая намазка и снежинки чиркают об неё, как о тёмно-коричневую неизбежность, висящую между домов и магазинных витрин. А Даня смотрит на них, как в детском кино (стекло окна, для того, чтобы соответствовать моменту, заиндевело, покрылось каплями и разводами) дети смотрят на улицу сквозь магический экран; я вижу как нижняя челюсть у него отвисает, дыхание становится равномерным, как при трансе, а зрачок становится недвижим, точно при медитации.
Он, сидя в душном тепле салона, пока ещё не понял, что такое снег, но утром бабушка повела Даню в магазин, где ему купили саночки и лопатку. После чего он объяснил мне, что снег - это белый песок. И что этого песка очень и очень много.
Иметь два дома - всё равно, что говорить на двух языках. Вспоминая про маникюрные ножницы или кружок скотча, одновременно вспоминаешь про места их дислокации сразу в двух комнатах - и тогда сознанию кажется, что оно расширяется, точно зрачок, реагирующий на атропин.
Мы договорились с Данелем "пойти на рельсы" завтра. А пока он сидит и смотрит на огонь в камине, который разожгли специально для него. Баба Нина накопила к его приезду полную топку оберточной бумаги, так как отлично знает про данькину любовь к огню.
А я ищу книгу Гастона Башляра "Психоанализ огня", которую отец задевал куда-то, пока меня не было. Книжка тонкая, брошюрного формата, найти её трудно.