Темнота зеркал
[Площадь и собор] Сан-Марко уже, кажется, невозможно представить без огромных рекламных постеров, натянутых поверх архитектуры, постоянно путешествующих вслед за зонами блуждающего по центру ремонта.
Такова доступная нам эксклюзивность: ведь этот конкретный билборд на этом конкретном месте символизирует конкретику времени, этого, а не какого-то другого.
На рекламные щиты, мешающие восприятию «целого» принято ворчать. Однако, как раз именно они, эти помехи, делают твой взгляд на Сан-Марко (или же фонтан Треви) уникальным.
Я это понял в Руане, о котором мечтал с тех пор, как полюбил картины и бороду Клода Моне (ещё одного идеального «представителя» веницейского пула), долго «коллекционировал» в музеях пейзажи с видом оплывающего готического фасада, зафиксированного в разное время суток.
Несколько картин из этого цикла есть в России, какие-то привозились на международные выставки, что-то удавалось настичь в зарубежных музеях, потому и мечталось однажды оказаться в Руане, чтобы уже лично убедиться в том, что этот собор, в интерпретации Моне как бы предшествующий открытиям Гауди в «Саграда Фамилиа», действительно существует.
Не стану долго рассказывать о поездке к месту рождения Пьера Корнеля, Гюстава Флобера и сожжения Жанны Д’Арк (для этого нужно писать другой, французский травелог), скажу лишь, что фасад, к которому я так долго стремился, оказался наполовину затянут строительными лесами.
Ошеломительная неудача, накрывшая сознание грозовой тучей (позже мы со спутниками попали под сильнейший ливень), грозила рассорить меня с несправедливым мирозданием, уготовившим капитальный ремонт именно фасада в тот момент, когда я из всех сил, стремился увидеть его во всей возможной целостности.
Расстроенный я поднялся на второй этаж здания напротив - бывшего магазина нижнего женского белья, из витрины которого Моне рисовал свой Собор, стараясь сфотографировать готику так, чтобы леса не сильно лезли в фокус.
Позже, мы вошли внутрь собора, долго блуждали в потёмках, точно оказавшись глубоко под землей. Всё это время я привыкал к мысли о том, что мой собор будет покоцан.
Может, и не навсегда, если получится вернуться к нему в будущем, но до того времени, он не может существовать для меня в целом виде. Если только на картинах Моне. Что, впрочем, тоже неплохо.
Блуждая по важным музеям, которые никогда не стоят без посетителей, я поймал и фиксирую другую важную для себя мысль: если ты не можешь убрать из кадра вспомогательные инженерные конструкции или людей, имеющих на «Джоконду» или «Менины» такое же право, как и ты, следует обратить этот минус в приём. В безусловный плюс.
Тем более, что наши шедевры (точнее, произведения истории искусства, вместе с нами переживающие этот «отчётный период» существования) хранятся не так, как раньше - в аристократических резиденциях или частных собраниях.
Выставленные на всеобщее обозрение, отныне они никому (номинально государству) не принадлежат, отчего восприятие их резко меняется: отныне они вписаны в общий контекст, являя себя как только себя, может быть, лишь в альбомах репродукций, где, с другой стороны, большие проблемы с аурой, а так же точной передачей цветоделения.
С одной стороны, картины, заключённые в музеи и нередко привозимые в наши города на выставки, стали ближе, но, с другой, кажется, они ещё более недоступны и замкнуты, подлинная вещь-в-себе, на которую, к тому же, у нас никогда не хватает времени и терпения.
Да, впрочем, и возможностей: то, что мы воспринимаем - большей частью, есть уже не отдача оригинала, но игра ума, опыта и воображения (или же их отсутствия).
Если извне привнесённые обстоятельства невозможно извлечь из «картинки» или фотографии, следует научиться получать удовольствие от искажений, способных говорить не менее выпукло, чем шедевры мирового музея.
Тем более, что наблюдение за наблюдающим - занятие изысканное и достойное, как и созерцание объектов искусства. Раз уж когда-то мы договорились, что человек - венец творения, будем любоваться этим самым венцом. Ничего другого нам и не остаётся.
Такова доступная нам эксклюзивность: ведь этот конкретный билборд на этом конкретном месте символизирует конкретику времени, этого, а не какого-то другого.
На рекламные щиты, мешающие восприятию «целого» принято ворчать. Однако, как раз именно они, эти помехи, делают твой взгляд на Сан-Марко (или же фонтан Треви) уникальным.
Я это понял в Руане, о котором мечтал с тех пор, как полюбил картины и бороду Клода Моне (ещё одного идеального «представителя» веницейского пула), долго «коллекционировал» в музеях пейзажи с видом оплывающего готического фасада, зафиксированного в разное время суток.
Несколько картин из этого цикла есть в России, какие-то привозились на международные выставки, что-то удавалось настичь в зарубежных музеях, потому и мечталось однажды оказаться в Руане, чтобы уже лично убедиться в том, что этот собор, в интерпретации Моне как бы предшествующий открытиям Гауди в «Саграда Фамилиа», действительно существует.
Не стану долго рассказывать о поездке к месту рождения Пьера Корнеля, Гюстава Флобера и сожжения Жанны Д’Арк (для этого нужно писать другой, французский травелог), скажу лишь, что фасад, к которому я так долго стремился, оказался наполовину затянут строительными лесами.
Ошеломительная неудача, накрывшая сознание грозовой тучей (позже мы со спутниками попали под сильнейший ливень), грозила рассорить меня с несправедливым мирозданием, уготовившим капитальный ремонт именно фасада в тот момент, когда я из всех сил, стремился увидеть его во всей возможной целостности.
Расстроенный я поднялся на второй этаж здания напротив - бывшего магазина нижнего женского белья, из витрины которого Моне рисовал свой Собор, стараясь сфотографировать готику так, чтобы леса не сильно лезли в фокус.
Позже, мы вошли внутрь собора, долго блуждали в потёмках, точно оказавшись глубоко под землей. Всё это время я привыкал к мысли о том, что мой собор будет покоцан.
Может, и не навсегда, если получится вернуться к нему в будущем, но до того времени, он не может существовать для меня в целом виде. Если только на картинах Моне. Что, впрочем, тоже неплохо.
Блуждая по важным музеям, которые никогда не стоят без посетителей, я поймал и фиксирую другую важную для себя мысль: если ты не можешь убрать из кадра вспомогательные инженерные конструкции или людей, имеющих на «Джоконду» или «Менины» такое же право, как и ты, следует обратить этот минус в приём. В безусловный плюс.
Тем более, что наши шедевры (точнее, произведения истории искусства, вместе с нами переживающие этот «отчётный период» существования) хранятся не так, как раньше - в аристократических резиденциях или частных собраниях.
Выставленные на всеобщее обозрение, отныне они никому (номинально государству) не принадлежат, отчего восприятие их резко меняется: отныне они вписаны в общий контекст, являя себя как только себя, может быть, лишь в альбомах репродукций, где, с другой стороны, большие проблемы с аурой, а так же точной передачей цветоделения.
С одной стороны, картины, заключённые в музеи и нередко привозимые в наши города на выставки, стали ближе, но, с другой, кажется, они ещё более недоступны и замкнуты, подлинная вещь-в-себе, на которую, к тому же, у нас никогда не хватает времени и терпения.
Да, впрочем, и возможностей: то, что мы воспринимаем - большей частью, есть уже не отдача оригинала, но игра ума, опыта и воображения (или же их отсутствия).
Если извне привнесённые обстоятельства невозможно извлечь из «картинки» или фотографии, следует научиться получать удовольствие от искажений, способных говорить не менее выпукло, чем шедевры мирового музея.
Тем более, что наблюдение за наблюдающим - занятие изысканное и достойное, как и созерцание объектов искусства. Раз уж когда-то мы договорились, что человек - венец творения, будем любоваться этим самым венцом. Ничего другого нам и не остаётся.