Збигнев Хербрет "Варвар в саду"
«Варвар в саду» (1962) - первая книга эссеистики Херберта, состоит из десяти очерков, посвящённых истории и искусству Франции и Италии. Точнее, архитектуре разных культурных явлений, по самым разным причинам интересующих автора, поэта с тремя образованиями (экономическим, юридическим и философским).
Главная из них - всё то же бегство от реальности, заставляющей нас думать о чужих странах и артефактах с какой-то преувеличенной страстью (включающей в себя всю амплитуду чувств - от кровной заинтересованности и вплоть до неконтролируемой нежности).
Если в родной тебе действительности, навязшей на зубах, всё давным-давно понятно, то есть такие райские места, где можно без зазрения совести включать самую высокую степень концентрированного внимания. Почему-то кажется, что именно там такое мотивирование будет незряшным.
Дело даже не в необходимости экзотики, обязательной для поэтов-романтиков, чужая повседневность может быть обыденной и незамысловатой (в своих паломничествах к Сиенскому собору или же Дуомо в Орвието, в коллекционировании фресок Пьеро делла Франческо или объезде французских готических соборов, точно соринки попадаются сценки в кафе или на улице, случайные разговоры с местными жителями или же описание гостиничных номеров), просто, как я понимаю, многих из нас тянет засвидетельствовать почтение (увидеть, отметиться) самому лучшему (важному, глубокому, интересному), что породила наша цивилизация.
Понимание того, что круче вот этого в том или ином жанре уже более ничего нет.
Преодоление скептицизма: неужели же то, что я сейчас вижу перед собой, в не на страницах учебника, действительно существует?
В «Лабиринте у моря» (2000) последней, третьей книге своих эссе, Херберт приводит ещё и такой аргумент: «Раз я выбран - так я думал, - и выбран без особых заслуг, выбран игрой слепой судьбы, то я должен придать этому выбору смысл, отнять у него случайность и произвольность. Что это значит? Это значит оправдать выбор и сделать его своим. Представить себе, что я делегат или депутат от всех, кому не повезло. И, как положено делегату или депутату, забыть о себе, напрячь все свое восприятие и понимание, чтобы Акрополь, соборы, Мона Лиза повторились во мне - в меру, разумеется, моего ограниченного ума и сердца. И чтобы то, что я воспринял, сумел передать другим…»
Вполне нормальная мотивация, придающая твоим странствиям ещё одно измерение - свидетельское.
Что кажется особенно логичным в середине шестидесятых, когда железный занавес, хотя и дырявый для полков, но, тем не менее, реально существует.
Когда люди относительно мало ездят, когда узнают о других странах, в основном, из книг.
Значит, таких книг должно быть больше. Значит, больше и поездок.
И - компетентных рассказов об архитектурных впечатлениях - то есть, том, что, как театр, существует для тебя только «здесь и сейчас».
Том, что невозможно увезти с собой в чистом виде.
Если только переплавив свои ощущения в слова. Вот почему нам важно, что Херберт - поэт, человек умеющий формулировать эмоции и передавать самые тонкие материи.
«Варвар в саду» открывается поездкой в пещеру Ляско, в «Версаль пещерной живописи».
Тут крайне важно, что Ляско не существует ни на одной из тогдашних туристических карт и Херберту понадобилось приложить некоторые усилия для того, чтобы разыскать заповедник пещер и приехать в него (вот она в чём и заключается, «добавочная стоимость», вдохновляющая автора на трату времени, сил и денег - добыть и донести до читателя то, что сам он вряд ли обнаружит).
Тут важно сказать, что все очерки Херберта обладают сквозным действием и написаны по принципу «травелога».
Каждый раз, это - конкретный рассказ о конкретной поездке, хотя и обложенный продолжительными историческими экскурсами, восстанавливающими весь контекст того или иного явления, но, тем не менее, цельный и последовательный.
Второе эссе, «У дорийцев» описывает поездку в долину греческих храмов на юге Италии. В Пестум. В третьем эссе («Арль») Херберт ходит по следам Ван Гога уже по югу Франции.
Дальше снова возвращается в Италию. Очерк «Duomo», посвящён одному из лучших итальянских соборов, короной стоящих в Орвието, на отшибе основных туристических путей, а очерк «Сиена» рассказывает о Сиене, её средневековых улочках и уникальных, как это ы каждом итальянском городе водится, достопримечательностях.
После чего Хербер возвращается во Францию, чтобы признаться в любви к её готической архитектуре (Италия, на его взгляд, практически не знает готики; в Италии царит и заинтересовывает романский стиль, лишь слегка модифицированный чужеземными, в основном, северными влияниями).
«Камень из собора» посвящён описанию строительства готических громадин.
Устройству жизни средневекового города, нуждающегося в украшении и порождающего протуберанец строительства.
Перелопатив не одну историческую библиотеку, Херберт, включив экономиста, объясняет каким был уровень доходов архитектора и каменщиков, как собирались деньги на строительство святынь, как распределялись обязанности.
Следующие два исследования кажутся ещё более отвлечёнными от конкретных архитектурных и туристических прототипов, хотя и привязаны к определённым постройкам, которые поэт посещает для того, чтобы быть подкованным не только теоретически.
«Об альбигойцах, инквизиторах и трубадурах», а так же «Защита тамплиеров» проходят сквозь века развития ересей и преследований их носителей.
В эссе «Душенька» из посмертной книги "Лабиринт у моря", Збигнев Херберт так описывает свой метод: «Я, как обычно в таких обстоятельствах, уходил в чтение, углублялся в труды, заметки, статьи, рассеянные по археологическим научным журналам, и делал из них выписки, заранее сомневаясь, что они на что-нибудь пригодятся. Сам себя самым очевидным образом обманывал. Я как будто хотел оправдаться, что, мол, не бездельничаю, не впадаю в духовную прострацию, поэтому занимался эрзацем работы, бесплодным и скучным, в надежде, что из этого бесплодия и скуки вдруг блеснет чистый луч вдохновения. А тем временем каждый ящик систематического каталога в библиотеках, куда я ходил, зиял сотнями заголовков на разных языках и как будто говорил: «Зачем трудишься, все уже написано, в этой области нечего добавить. Единственная роль, которая тебе может достаться, - роль компилятора»…
Здесь, конечно, он несколько самоуничижается: помимо компиляторской, Херберт проделывает еще и большую творческую работу, такую, что кроме него никогда не исполнит - соединяя объективные источники со своим персональным интересом. С тем, что есть только у него и в нём.
Именно поэтому самыми интересными лично мне показались два последних очерка, построенных по схожей схеме пространственного поиска впечатлений, связанных одной какой-то темой.
В итальянском эссе («Пьеро делла Франческо») Херберт объезжает небольшие умбрийские и тосканские города, хранящие фрески его самого любимого, неразменного, художника, во французском («Воспоминания из Валуа») перебирает парижские пригороды, связанные с готическими (впрочем, не только) церквями, дворцами и даже парками.
Правда, первый Франческа случился у Херберта в Лондонской национальной галерее, зато затем, со всеми остановками, идет Перуджа, Ареццо, Монтерки, Сансеполькро, Урбино, Уффици, Брера.
Французские городки, которые он перебирает точно чётко, добираясь в каждый следующий на рейсовом автобусе, описываются не менее нажористо. Шантийи с историей Вателя, Санлис, Шаалис, Эрменонвиль с кенотафом Руссо.
Важно, что всё это близкие и весьма доступные города, впрочем, как и Ареццо, Монтерки (25 км до Ареццо) и Сансеполькро (там же), включенные во второстепенные списки классического Гран-тура, но, всё-таки, в нём присутствующие со своими «двумя звёздами» и образующими весьма лакомый треугольник на востоке Тосканы.
Я к тому, что это уже какие-то персональные маршруты Збигнева Херберта, им самим проложенные, обжитые и наполненные содержанием.
Обнародованные им, как "простым человеком", предлагающим разделить с ним радость путешествия и причащения (все очерки компактны и вполне приемлимы для концептуального обоснования твоих собственных поездок, которые, тоже ведь, порционны и не представляют из себя ничего "сверх" двухнедельного отпуска).
И если бы он был культовой фигурой, вроде Пруста или Рёскина, легко можно представить себе путешествие уже по следам Херберта.
Фишка в том, что Херберт в России не культов. Но, может быть, хотя бы в Польше существует его культ?
Ведь мы так любим прислониться к чужому обожанию и наработкам, сделанным для нас чужими культурами.
Вместо того, чтобы не жалея живота, созидать свою.
Книга издана "Иваном Лимбахом" в 2004-м году
Главная из них - всё то же бегство от реальности, заставляющей нас думать о чужих странах и артефактах с какой-то преувеличенной страстью (включающей в себя всю амплитуду чувств - от кровной заинтересованности и вплоть до неконтролируемой нежности).
Если в родной тебе действительности, навязшей на зубах, всё давным-давно понятно, то есть такие райские места, где можно без зазрения совести включать самую высокую степень концентрированного внимания. Почему-то кажется, что именно там такое мотивирование будет незряшным.
Дело даже не в необходимости экзотики, обязательной для поэтов-романтиков, чужая повседневность может быть обыденной и незамысловатой (в своих паломничествах к Сиенскому собору или же Дуомо в Орвието, в коллекционировании фресок Пьеро делла Франческо или объезде французских готических соборов, точно соринки попадаются сценки в кафе или на улице, случайные разговоры с местными жителями или же описание гостиничных номеров), просто, как я понимаю, многих из нас тянет засвидетельствовать почтение (увидеть, отметиться) самому лучшему (важному, глубокому, интересному), что породила наша цивилизация.
Понимание того, что круче вот этого в том или ином жанре уже более ничего нет.
Преодоление скептицизма: неужели же то, что я сейчас вижу перед собой, в не на страницах учебника, действительно существует?
В «Лабиринте у моря» (2000) последней, третьей книге своих эссе, Херберт приводит ещё и такой аргумент: «Раз я выбран - так я думал, - и выбран без особых заслуг, выбран игрой слепой судьбы, то я должен придать этому выбору смысл, отнять у него случайность и произвольность. Что это значит? Это значит оправдать выбор и сделать его своим. Представить себе, что я делегат или депутат от всех, кому не повезло. И, как положено делегату или депутату, забыть о себе, напрячь все свое восприятие и понимание, чтобы Акрополь, соборы, Мона Лиза повторились во мне - в меру, разумеется, моего ограниченного ума и сердца. И чтобы то, что я воспринял, сумел передать другим…»
Вполне нормальная мотивация, придающая твоим странствиям ещё одно измерение - свидетельское.
Что кажется особенно логичным в середине шестидесятых, когда железный занавес, хотя и дырявый для полков, но, тем не менее, реально существует.
Когда люди относительно мало ездят, когда узнают о других странах, в основном, из книг.
Значит, таких книг должно быть больше. Значит, больше и поездок.
И - компетентных рассказов об архитектурных впечатлениях - то есть, том, что, как театр, существует для тебя только «здесь и сейчас».
Том, что невозможно увезти с собой в чистом виде.
Если только переплавив свои ощущения в слова. Вот почему нам важно, что Херберт - поэт, человек умеющий формулировать эмоции и передавать самые тонкие материи.
«Варвар в саду» открывается поездкой в пещеру Ляско, в «Версаль пещерной живописи».
Тут крайне важно, что Ляско не существует ни на одной из тогдашних туристических карт и Херберту понадобилось приложить некоторые усилия для того, чтобы разыскать заповедник пещер и приехать в него (вот она в чём и заключается, «добавочная стоимость», вдохновляющая автора на трату времени, сил и денег - добыть и донести до читателя то, что сам он вряд ли обнаружит).
Тут важно сказать, что все очерки Херберта обладают сквозным действием и написаны по принципу «травелога».
Каждый раз, это - конкретный рассказ о конкретной поездке, хотя и обложенный продолжительными историческими экскурсами, восстанавливающими весь контекст того или иного явления, но, тем не менее, цельный и последовательный.
Второе эссе, «У дорийцев» описывает поездку в долину греческих храмов на юге Италии. В Пестум. В третьем эссе («Арль») Херберт ходит по следам Ван Гога уже по югу Франции.
Дальше снова возвращается в Италию. Очерк «Duomo», посвящён одному из лучших итальянских соборов, короной стоящих в Орвието, на отшибе основных туристических путей, а очерк «Сиена» рассказывает о Сиене, её средневековых улочках и уникальных, как это ы каждом итальянском городе водится, достопримечательностях.
После чего Хербер возвращается во Францию, чтобы признаться в любви к её готической архитектуре (Италия, на его взгляд, практически не знает готики; в Италии царит и заинтересовывает романский стиль, лишь слегка модифицированный чужеземными, в основном, северными влияниями).
«Камень из собора» посвящён описанию строительства готических громадин.
Устройству жизни средневекового города, нуждающегося в украшении и порождающего протуберанец строительства.
Перелопатив не одну историческую библиотеку, Херберт, включив экономиста, объясняет каким был уровень доходов архитектора и каменщиков, как собирались деньги на строительство святынь, как распределялись обязанности.
Следующие два исследования кажутся ещё более отвлечёнными от конкретных архитектурных и туристических прототипов, хотя и привязаны к определённым постройкам, которые поэт посещает для того, чтобы быть подкованным не только теоретически.
«Об альбигойцах, инквизиторах и трубадурах», а так же «Защита тамплиеров» проходят сквозь века развития ересей и преследований их носителей.
В эссе «Душенька» из посмертной книги "Лабиринт у моря", Збигнев Херберт так описывает свой метод: «Я, как обычно в таких обстоятельствах, уходил в чтение, углублялся в труды, заметки, статьи, рассеянные по археологическим научным журналам, и делал из них выписки, заранее сомневаясь, что они на что-нибудь пригодятся. Сам себя самым очевидным образом обманывал. Я как будто хотел оправдаться, что, мол, не бездельничаю, не впадаю в духовную прострацию, поэтому занимался эрзацем работы, бесплодным и скучным, в надежде, что из этого бесплодия и скуки вдруг блеснет чистый луч вдохновения. А тем временем каждый ящик систематического каталога в библиотеках, куда я ходил, зиял сотнями заголовков на разных языках и как будто говорил: «Зачем трудишься, все уже написано, в этой области нечего добавить. Единственная роль, которая тебе может достаться, - роль компилятора»…
Здесь, конечно, он несколько самоуничижается: помимо компиляторской, Херберт проделывает еще и большую творческую работу, такую, что кроме него никогда не исполнит - соединяя объективные источники со своим персональным интересом. С тем, что есть только у него и в нём.
Именно поэтому самыми интересными лично мне показались два последних очерка, построенных по схожей схеме пространственного поиска впечатлений, связанных одной какой-то темой.
В итальянском эссе («Пьеро делла Франческо») Херберт объезжает небольшие умбрийские и тосканские города, хранящие фрески его самого любимого, неразменного, художника, во французском («Воспоминания из Валуа») перебирает парижские пригороды, связанные с готическими (впрочем, не только) церквями, дворцами и даже парками.
Правда, первый Франческа случился у Херберта в Лондонской национальной галерее, зато затем, со всеми остановками, идет Перуджа, Ареццо, Монтерки, Сансеполькро, Урбино, Уффици, Брера.
Французские городки, которые он перебирает точно чётко, добираясь в каждый следующий на рейсовом автобусе, описываются не менее нажористо. Шантийи с историей Вателя, Санлис, Шаалис, Эрменонвиль с кенотафом Руссо.
Важно, что всё это близкие и весьма доступные города, впрочем, как и Ареццо, Монтерки (25 км до Ареццо) и Сансеполькро (там же), включенные во второстепенные списки классического Гран-тура, но, всё-таки, в нём присутствующие со своими «двумя звёздами» и образующими весьма лакомый треугольник на востоке Тосканы.
Я к тому, что это уже какие-то персональные маршруты Збигнева Херберта, им самим проложенные, обжитые и наполненные содержанием.
Обнародованные им, как "простым человеком", предлагающим разделить с ним радость путешествия и причащения (все очерки компактны и вполне приемлимы для концептуального обоснования твоих собственных поездок, которые, тоже ведь, порционны и не представляют из себя ничего "сверх" двухнедельного отпуска).
И если бы он был культовой фигурой, вроде Пруста или Рёскина, легко можно представить себе путешествие уже по следам Херберта.
Фишка в том, что Херберт в России не культов. Но, может быть, хотя бы в Польше существует его культ?
Ведь мы так любим прислониться к чужому обожанию и наработкам, сделанным для нас чужими культурами.
Вместо того, чтобы не жалея живота, созидать свою.
Книга издана "Иваном Лимбахом" в 2004-м году