портретист
под занавес «Пленницы» Марсель пускается в рассуждения о Толстом и Достоевском, о чём погодя. в частности, он сравнивает образы Грушеньки и Настасьи Филипповны с портретами Рембрандта и Карпаччо* (так!). принимая вызов, М. завершает пространное рассуждение описанием ненаглядной Альбертины. я уже приводил чудесные его пейзажи, выставлю и портрет - свидетельством тому, что и портретистом Марсель был выдающимся. спрячу под кат - там немного, фрагмент, одно предложение.
Ее пальцы, некогда привыкшие к велосипедному рулю, теперь опускались на клавиши (пианино, p), как пальцы святой Цецилии; ее шея, поворот которой, видный мне с моей кровати, полный, крепкий, на таком расстоянии и при свете лампы казался еще более розовым, чем на самом деле, однако менее розовым, чем ее профиль, которому мои взгляды, исходившие из самых глубоких тайников, нагруженные воспоминаниями, пылавшие страстью, придавали столько блеска, такую жизненную силу, что ее рельеф, казалось, восходил и описывал круг с почти волшебной силой, как день в бальбекской гостинице, где я обегал взглядом, туманившимся от слишком сильного желания поцеловать Альбертину, каждую плоскость дальше, чем мне позволял взгляд, и под той плоскостью, что скрывала ее от меня, благодаря чему я только еще острее чувствовал ее, - под плоскостью век, полузакрывавших ее глаза, и волос, закрывавших верхнюю часть ее щек, - обнаруживал рельеф накладывавшихся одна на другую поверхностей; глаза (как в опале, в котором отшлифованы еще только два кусочка) более твердые, чем металл, и более блестящие, чем свет, выглядывали, точно шелковистые сиреневые крылья бабочки под стеклом, из-за слепой материи, которая нависала над ними; ее черные взбитые волосы, образуя разные сочетания в зависимости от того, как она поворачивалась ко мне, чтобы спросить, что ей сыграть, образуя чудное крыло, заострявшееся к концу, широкое вначале, черноперое, треугольное, или - могучую, многоликую горную цепь с зубцами, ущельями, пропастями, с таким богатством и разнообразием взметов, какого, кажется, в природе не бывает и какое скорей может отвечать требованиям скульптора, нагромождающего трудности, чтобы зрители могли оценить по достоинству его гибкость, творческий подъем, богатство переходов, живость, - все резче оттеняли - заставляя Альбертину прерывать игру, чтобы поправлять их, - одушевленную, вращающуюся извилистую линию ее гладкого, розового, с притушенным глянцем, как у нарисованного дерева, лица.
отсюда - у текста преимущество перед изображением: он позволяет сделать образ трехмерным. не только в пространстве (тут первенство за кистью с краской) - во времени, подложить под сиюминутное впечатление слои, почерпнутые из памяти.
______
* знала ли Аполлинария?
могла
Ее пальцы, некогда привыкшие к велосипедному рулю, теперь опускались на клавиши (пианино, p), как пальцы святой Цецилии; ее шея, поворот которой, видный мне с моей кровати, полный, крепкий, на таком расстоянии и при свете лампы казался еще более розовым, чем на самом деле, однако менее розовым, чем ее профиль, которому мои взгляды, исходившие из самых глубоких тайников, нагруженные воспоминаниями, пылавшие страстью, придавали столько блеска, такую жизненную силу, что ее рельеф, казалось, восходил и описывал круг с почти волшебной силой, как день в бальбекской гостинице, где я обегал взглядом, туманившимся от слишком сильного желания поцеловать Альбертину, каждую плоскость дальше, чем мне позволял взгляд, и под той плоскостью, что скрывала ее от меня, благодаря чему я только еще острее чувствовал ее, - под плоскостью век, полузакрывавших ее глаза, и волос, закрывавших верхнюю часть ее щек, - обнаруживал рельеф накладывавшихся одна на другую поверхностей; глаза (как в опале, в котором отшлифованы еще только два кусочка) более твердые, чем металл, и более блестящие, чем свет, выглядывали, точно шелковистые сиреневые крылья бабочки под стеклом, из-за слепой материи, которая нависала над ними; ее черные взбитые волосы, образуя разные сочетания в зависимости от того, как она поворачивалась ко мне, чтобы спросить, что ей сыграть, образуя чудное крыло, заострявшееся к концу, широкое вначале, черноперое, треугольное, или - могучую, многоликую горную цепь с зубцами, ущельями, пропастями, с таким богатством и разнообразием взметов, какого, кажется, в природе не бывает и какое скорей может отвечать требованиям скульптора, нагромождающего трудности, чтобы зрители могли оценить по достоинству его гибкость, творческий подъем, богатство переходов, живость, - все резче оттеняли - заставляя Альбертину прерывать игру, чтобы поправлять их, - одушевленную, вращающуюся извилистую линию ее гладкого, розового, с притушенным глянцем, как у нарисованного дерева, лица.
отсюда - у текста преимущество перед изображением: он позволяет сделать образ трехмерным. не только в пространстве (тут первенство за кистью с краской) - во времени, подложить под сиюминутное впечатление слои, почерпнутые из памяти.
______
* знала ли Аполлинария?
могла