ПЕТР ПЕРВЫЙ (А. Н. ТОЛСТОЙ)
В иностранных рецензиях пишут, что в России были Толстой и «Другой Толстой». Последнего звали Львом. И до недавнего времени для меня всё было ровным счётом наоборот, пока я не взял крепость Измаил не прочёл роман Алексея Толстого «Пётр I». До сих пор нахожусь под сильным впечатлением.
С одной стороны не верится, что роман закончен в лохматом году, а не в позапрошлую среду, с другой - страшно, что написан он так давно о событиях куда более давних, а у нас всё по-прежнему и актуально до жути (я уж не говорю о нелепом совпадении присоединения Крыма в реальном времени и его взятии на страницах романа). «У нас не вор - значит, глуп, и честь - не в чести, честь только б над другими величаться. Должен человек воровать - раз он около денег». Вот и Кукуйские немцы не уставали поражаться: «У вас каждый тянет врозь, а до государства никому дела нет: одному прибытки дороги, другому честь, иному - только чрево набить… Народа такого дикого сыскать можно разве в Африке». Сам Пётр, дорвавшись до заграниц ужасался перед курфюстинами: «Бояре наши, дворяне - мужичье сиволапое - спят, жрут да молятся… Страна наша мрачная. Вы бы там со страху дня не прожили. Сижу здесь с вами, - жутко оглянуться…». «Живем, господи, на краю света - свиньи свиньями».
От Петра, как от сильного зверя, исходила первобытная свежесть. (Впоследствии курфюрстина Софья записала в дневнике: «Это - человек очень хороший и вместе очень дурной. В нравственном отношении он - полный представитель своей страны»). Пётр же телепатически ответствовал: «Про то, что зол и кровь люблю, - врут… Я не зол… А пожить с нашими в Москве, каждый бешеным станет… В России все нужно ломать, - все заново…» «Мы украсим себя искусствами. Населим трудолюбивым крестьянством пустыни наши. Дикий народ превратим в грамотеев, грязные шалаши - в каменные палаты. Трусы сделаются храбрецами. Мы обогатим нищих. Камнями замостим улицы. Москву выстроим из камня и кирпича… Мудрость воссияет над бедной страной». Сладко слушать. Попытался. Народ же у нас, как стальной прут, ригидный: «Жить стало не можно…». «Скоро не велят по-русски разговаривать, ждите! Понаедут римские и лютерские попы перекрещивать весь народ. Посадских отдадут немцам в вечную кабалу. Москву назовут по-новому - Чертоград». Когда умер Лефорт от радости в Москве не знали, что и делать. «От богословия нас вши заели…»
Пожалуй ни один художник не нарисует Петра таким, каким изобразил его в своём романе Алексей Толстой. Неуёмным с мальчишеских лет, когда с потешными войсками репой из пушек полил так, что матушка покоя не знала: «Трон прожгли, окно разбили». Ведь проказник и шутник отменный был: «Никиту сколько раз брали в плен, привязывали к дереву, чтобы не надоедал просьбами - идти стоять обедню или слушать приезжего из Москвы боярина. Чтобы Никита не скучал у дерева, Петр приказывал ставить перед ним штоф водки. Так понемногу Зотов стал привыкать к чарочке и уж, бывало, сам просился в плен под березу». И женщины по началу ему больше докучали: «Что ни день - письмо от жены или матери: без тебя, мол, скучно, скоро ли вернешься? Сходили бы вместе к Троице… Скука старозаветная!»
Неуёмность Петра Толстой отобразил блестяще, с юмором, иной раз даже сомнительным: «Тебе плохо, Петер? Ты бы, может, поблевал… - Нет, не то… Франц, хочу купить два корабля в Голландии…» И как он подшучивал над приближенными: «И еще у тебя, Макаров, привычка: слушать, дыша чесноком в лицо… Дыши, отвернувшись…». И как бродил по Европе, обрядившись плотником, учился у простых ремесленников, а не в академиях; топором на верфи махал, ногти грыз, падал спать прямо в одежде, глаза пучил… «Пришли к вам с поклоном от нашего убожества, - пожалуйста, научите, как топор держать…»
Простой и в простоте своей, действительно, великий.
И так, на всякого Толстой писал точный и удивительно живой портрет. Мне даже царевна Софья местами была симпатична и умилительна. Уж на что злой гений эта баба, но такая смешная местами в толстовском описании, что смеялся до слёз. «Рассказывали, что, тоскуя по Василии Васильевиче, Софья взяла наверх ученого чернеца, Сильвестра Медведева, и он вроде как галант и астроном. Во всякий час входит к Соньке, и они занимаются волшебством».
Все злодеи у него и смешные и жуткие одновременно, кроме, пожалуй, маньяка-поджигателя старца Никтария. Вот это форменная сволочь и лютый издеватель. Про себя говорил: «Мне этого (имеется в виду вода) не надо, мне ангел росою райскою уста освежает». И - чудно: Андрей и Порфирий от слабости едва лепетали, - одни глаза остались, а он - свеж. Только ночью раз Андрей увидал, как старец тихонько слез с печи, зачерпнул из горшка ложку меду и потребил его с неосвященной просфорой. У Андрюшки похолодели члены; кажется, лучше бы при нем сейчас человека зарезали, чем - это. А сколько этот дедушка людей в церквях пожог, а сам через чёрных ход… Самые дикие сцены для меня были не тогда, когда Кремль кровью заливало и стрельцов казнили сотнями, а когда этот старец людей сжигал заживо.
А чего стоят игры престолов европейских королей? «С королями плохого не случается…» . Как злющий Карл за Августом по всей Европе гонялся, я чуть со смеху не умер. От фавориток им вреда было больше, нежели от войн. «Королева - это лишь жертва династических связей… Король задергивает ночью полог постели не у королевы - у фаворитки». Ужасно смешной король Август - то и дела подсылал шведскому королю графинь, а потом получал от них же по лицу. «Ну как? Вы видели короля Карла? - Да, я видела короля Карла, благодарю вас… - Король Карл ничего так не желает, как повесить вас на первой попавшейся осине, ваше величество… Если вам нужны подробности моей беседы с королем - я расскажу… Но сейчас мне хочется спросить: какое вы сами дадите качество вашему поведению? Вы посылаете меня, как последнюю судомойку, обделывать ваши грязные делишки… Я подвергаюсь оскорблениям, в дороге я тысячу раз подвергаюсь опасности быть изнасилованной, зарезанной, ограбленной… А вы тем временем развлекаетесь в объятиях пани Собещанской!.. - Какие мелочи, Софи! Это восклицание было неосторожным со стороны короля Августа. Графиня придвинулась к нему и - ловко, как кошка лапой, - влепила ему пощечину…»
«С королями плохого не случается…»
Толстой писал так просто, живо, легко и иронично, что каким бы ни был объём произведения, всё мало. Особенно с учётом неожиданной концовки. Роман не заканчивается, он, к великому огорчению, обрывается. Но восхитительно то, что книгу закрываешь с лёгким сердцем и светлой головой. Совершенно не хочется вопить, обхватив голову ладонями: «Боже, Боже, какой слог, какая красота слова и богатство кружев! Как же теперь читать всякую дрянь?». Короткие предложения, дикие конструкции с обилием разнообразных оборотов почти не встречаются. Нора Галь одобрительно качает головой - Толстой старательно избегал зловредных отглагольных прилагательных.
Желание перечитывать этот роман снова и снова практически непреодолимо. Категорически обязательно к прочтению! Это далеко (и вовсе) не такая легкомысленная книга, какой я её здесь представил. У меня ведь одна забота - поржать. Что возьмешь с идиота.