Еврейский вопрос. А еврейский ли он?
В культуре наших совсем недавних предков не было интернета, радио и синематографа.
Их приобщение к прекрасному, если его можно назвать прекрасным, происходило в общественных местах - театрах, литературных салонах и т.д.
Чтение вслух в некой аудитории было одним из способов восприятия и публичного постижения новой информации.
Вот так и в моей семье я постигаю прекрасное посредством домашнего чтения, когда мне читают более начитанные и склонные к прекрасному родственники.
Недавно нас захлестнула волна изучения русской литературы середины - конца 19-го века.
Т.е. я читаю ЖЖ и потешаюсь, а мои близкие читают книги.
В одном журнале автор блога написал, что банит всех альтернативщиков раньше, чем те успеют сказать "Армия Карусов!" и я понял, что от такой шутки день мой удался, а супруга говорит, что у Гончарова в очерках путешествия в двух томах "Фрегат Паллада" есть то, что порадует меня не менее.
Далее приведу фрагмент
Доктор Ведерхед за обедом опять был очень любезен. Тут пришли некоторые дамы, в том числе и его жена. Нехороша -- Бог с ней: лет тридцати, figure chiffonnee [лицо в морщинах (фр.)]. Про такие лица прибавляют обыкновенно: но очень мила; про эту нельзя сказать этого. Как кокетливо ни одевалась она, но впалые и тусклые глаза, бледные губы могли внушить только разве сострадание к ее болезненному состоянию. Из их нумера часто раздавались звуки музыки, иногда пение женского голоса. Играли на фортепиано прекрасно: говорят, это он.
Доктор этот с первого раза заставил подозревать, что он не англичанин, хотя и служил хирургом в полку в ост-индской армии. Он был чрезвычайно воздержан в пище, вина не пил вовсе и не мог нахвалиться нами, что мы почти тоже ничего не пили. "Я все с большим и большим удовольствием смотрю на вас", -- сказал он, кладя ноги на стол, заваленный журналами, когда мы перешли после обеда в гостиную и дамы удалились. "Чем мы заслужили это лестное внимание?" -- "Скромность, знание приличий..." -- и пошел. "Покорно благодарим. А разве вы ожидали противного?.." -- "Нет: я сравниваю с нашими офицерами, -- продолжал он, -- на днях пришел английский корабль, человек двадцать офицеров съехали сюда и через час поставили вверх дном всю отель. Прежде всего они напились до того, что многие остались на своих местах, а другие и этого не могли, упали на пол. И каждый день так. Ведь вы тоже пробыли долго в море, хотите развлечься, однако ж никто из вас не выпил даже бутылки вина: это просто удивительно!"
Такой отзыв нас удивил немного: никто не станет так говорить о своих соотечественниках, да еще с иностранцами. "Неужели в Индии англичане пьют так же много, как у себя, и едят мясо, пряности?" -- спросили мы. "О да, ужасно! Вот вы видите, как теперь жарко: представьте, что в Индии такая зима; про лето нечего и говорить; а наши, в этот жар, с раннего утра отправятся на охоту; чем, вы думаете, они подкрепят себя перед отъездом? Чаем и водкой! Приехав на место, рыщут по этому жару целый день, потом являются на сборное место к обеду, и каждый выпивает по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как ни в чем не бывало; выкупаются только и опять готовы есть. И ничего им не делается, -- отчасти с досадой прибавил он, -- ровно ничего, только краснеют да толстеют; а я вот совсем не пью вина, ем мало, а должен был удалиться на полгода сюда, чтоб полечиться".
"Но это даром не проходит им, -- сказал он, помолчав, -- они крепки до времени, а в известные лета силы вдруг изменяют, и вы увидите в Англии многих индийских героев, которые сидят по углам, не сходя с кресел, или таскаются с одних минеральных вод на другие". -- "Долго ли вы пробудете здесь?" -- спросили мы доктора. "Я взял отпуск на год, -- отвечал он, -- мне осталось всего до пенсии года три. Надо прослужить семнадцать лет. Не знаю, зачтут ли мне этот год. Теперь составляются новые правила о службе в Индии; мы не знаем, что еще будет". Мы спросили, зачем он избрал мыс Доброй Надежды, а не другое место для отдыха. "Ближайшее, -- отвечал он, -- и притом переезд дешевле, нежели куда-нибудь. Я хотел ехать в Австралию, в Сидней, но туда стало много ездить эмигрантов и места на порядочных судах очень дороги. А нас двое: я и жена; жалованья я получаю всего от 800 до 1000 ф. стерл." (от 5000 до 6000 р.). -- "Куда же отправитесь, выслужив пенсию?" -- "И сам не знаю; может быть, во Францию..." -- "А вы знаете по-французски?" -- "О да..." -- "В самом деле?" И мы живо заговорили с ним, а до тех пор, правду сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты были точно зашиты. Доктор говорил по-французски прекрасно, как не говорит ни один англичанин, хоть он живи сто лет во Франции. "Да он жид, господа!" -- сказал вдруг один из наших товарищей. Жид -- какая догадка! Мы пристальнее всмотрелись в него: лицо бледное, волосы русые, профиль... профиль точно еврейский -- сомнения нет. Несмотря, однако ж, на эту догадку, у нас еще были скептики, оспаривавшие это мнение. Да нет, все в нем не английское: не смотрит он, вытараща глаза; не сжата у него, как у англичан, и самая мысль, суждение, в какие-то тиски; не цедит он ее неуклюже, сквозь зубы, по слову. У этого мысль льется так игриво и свободно: видно, что ум не задавлен предрассудками; не рядится взгляд его в английский покрой, как в накрахмаленный галстук: ну, словом, все, как только может быть у космополита, то есть у жида. Выдал ли бы англичанин своих пьяниц?.. Догадка о его национальности оставалась все еще без доказательств, и доктор мог надеяться прослыть за англичанина или француза, если б сам себе не нанес решительного удара. Не прошло получаса после этого разговора, говорили о другом. Доктор расспрашивал о службе нашей, о чинах, всего больше о жалованье, и вдруг, ни с того ни с сего, быстро спросил: "А на каком положении живут у вас жиды?" Все сомнения исчезли.
Кто бы он ни был, если и жид, но он был самый любезный, образованный и обязательный человек. "Вам скучно по вечерам, -- сказал он однажды, -- здесь есть клуб: вам предоставлен свободный вход. Вы познакомитесь с здешним обществом, почитаете газету, выкурите сигару: все лучше, нежели одним сидеть по нумерам. Да вот не хотите ли теперь? Пойдемте!"
Получается, что жид (удивительно, что только в русском прочтении это слово является оскорбительным) гораздо лучше англичан, которые и есть самый низменный отряд человеков.
И тут у меня закралась крамольная мысль, которую я ранее услышал от старого еврея, который был начпродом в полку моего деда: "Есть жиды, а есть евреи".
Ранее, это было воспринято вроде бы так, что евреи это нормальные человечные, не лишенные эмпатии (я тогда и слова такого не знал) люди, а жиды - это карикатурный образ на еврея, начисто лишенный совести и стяжающия злато.
А теперь я прикинул, а может быть жиды и евреи это действительно совсем не одно и тоже?
Возможно есть такой народ жиды, вполне себе нормальный и человечный, в рамках современного восприятия, но ему присвоили в рамках русского языка новое название - евреи, которое совсем не связано с жидами?
Возможно, этому этносу навалили груз ответственности другого народа, который тщательно скывает свое название, а вся вина за их деяния сваливается на тех, кого Гончаров называл жидами?
Разные мысли по поводу еврейского народа меня начали посещать еще в школе.
Например: Почему для евреев водили черту оседлости, как для кочевых народов, хотя они имели неплохие тити мити в больших городах и таки зачем им было куда-то кочевать?
Сомнения еще сильнее усилились, когда я читал списки выпускников Казанского университета за 19 век.
Там половина была с храктерными именами, хотя в литературе создавался устойчивый образ, что евреев даже не брали в гимназии наравне с остальными, а только на строго определенное незначительное количество мест.
Ну и самое интересное, что мои родственники сообщили мне, что на могиле моей двоюродной бабушки, врача, умершей во время войны, стоит памятник со звездой Давида.
А она была дочь благочинного, типа поповна и смогла получить образование и спокойно работать при СССР. Даже если учесть то, что вряд ли в церковные лидеры могли выдвигаться выкресты.
В общем, как-то не совсем понятно получается. Может, мир испытывает не совсем положительные эмоции к народу, названия которого не знают?
Это как в магии, зная имя, можно сделать массу гадостей, вот и скрывают реальное имя, а жиды-евреи - самоназвание совсем другой нации, которую, может, уже давно под корень выкосили.
Ну и, как говорится, все мы немного русские.
Их приобщение к прекрасному, если его можно назвать прекрасным, происходило в общественных местах - театрах, литературных салонах и т.д.
Чтение вслух в некой аудитории было одним из способов восприятия и публичного постижения новой информации.
Вот так и в моей семье я постигаю прекрасное посредством домашнего чтения, когда мне читают более начитанные и склонные к прекрасному родственники.
Недавно нас захлестнула волна изучения русской литературы середины - конца 19-го века.
Т.е. я читаю ЖЖ и потешаюсь, а мои близкие читают книги.
В одном журнале автор блога написал, что банит всех альтернативщиков раньше, чем те успеют сказать "Армия Карусов!" и я понял, что от такой шутки день мой удался, а супруга говорит, что у Гончарова в очерках путешествия в двух томах "Фрегат Паллада" есть то, что порадует меня не менее.
Далее приведу фрагмент
Доктор Ведерхед за обедом опять был очень любезен. Тут пришли некоторые дамы, в том числе и его жена. Нехороша -- Бог с ней: лет тридцати, figure chiffonnee [лицо в морщинах (фр.)]. Про такие лица прибавляют обыкновенно: но очень мила; про эту нельзя сказать этого. Как кокетливо ни одевалась она, но впалые и тусклые глаза, бледные губы могли внушить только разве сострадание к ее болезненному состоянию. Из их нумера часто раздавались звуки музыки, иногда пение женского голоса. Играли на фортепиано прекрасно: говорят, это он.
Доктор этот с первого раза заставил подозревать, что он не англичанин, хотя и служил хирургом в полку в ост-индской армии. Он был чрезвычайно воздержан в пище, вина не пил вовсе и не мог нахвалиться нами, что мы почти тоже ничего не пили. "Я все с большим и большим удовольствием смотрю на вас", -- сказал он, кладя ноги на стол, заваленный журналами, когда мы перешли после обеда в гостиную и дамы удалились. "Чем мы заслужили это лестное внимание?" -- "Скромность, знание приличий..." -- и пошел. "Покорно благодарим. А разве вы ожидали противного?.." -- "Нет: я сравниваю с нашими офицерами, -- продолжал он, -- на днях пришел английский корабль, человек двадцать офицеров съехали сюда и через час поставили вверх дном всю отель. Прежде всего они напились до того, что многие остались на своих местах, а другие и этого не могли, упали на пол. И каждый день так. Ведь вы тоже пробыли долго в море, хотите развлечься, однако ж никто из вас не выпил даже бутылки вина: это просто удивительно!"
Такой отзыв нас удивил немного: никто не станет так говорить о своих соотечественниках, да еще с иностранцами. "Неужели в Индии англичане пьют так же много, как у себя, и едят мясо, пряности?" -- спросили мы. "О да, ужасно! Вот вы видите, как теперь жарко: представьте, что в Индии такая зима; про лето нечего и говорить; а наши, в этот жар, с раннего утра отправятся на охоту; чем, вы думаете, они подкрепят себя перед отъездом? Чаем и водкой! Приехав на место, рыщут по этому жару целый день, потом являются на сборное место к обеду, и каждый выпивает по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как ни в чем не бывало; выкупаются только и опять готовы есть. И ничего им не делается, -- отчасти с досадой прибавил он, -- ровно ничего, только краснеют да толстеют; а я вот совсем не пью вина, ем мало, а должен был удалиться на полгода сюда, чтоб полечиться".
"Но это даром не проходит им, -- сказал он, помолчав, -- они крепки до времени, а в известные лета силы вдруг изменяют, и вы увидите в Англии многих индийских героев, которые сидят по углам, не сходя с кресел, или таскаются с одних минеральных вод на другие". -- "Долго ли вы пробудете здесь?" -- спросили мы доктора. "Я взял отпуск на год, -- отвечал он, -- мне осталось всего до пенсии года три. Надо прослужить семнадцать лет. Не знаю, зачтут ли мне этот год. Теперь составляются новые правила о службе в Индии; мы не знаем, что еще будет". Мы спросили, зачем он избрал мыс Доброй Надежды, а не другое место для отдыха. "Ближайшее, -- отвечал он, -- и притом переезд дешевле, нежели куда-нибудь. Я хотел ехать в Австралию, в Сидней, но туда стало много ездить эмигрантов и места на порядочных судах очень дороги. А нас двое: я и жена; жалованья я получаю всего от 800 до 1000 ф. стерл." (от 5000 до 6000 р.). -- "Куда же отправитесь, выслужив пенсию?" -- "И сам не знаю; может быть, во Францию..." -- "А вы знаете по-французски?" -- "О да..." -- "В самом деле?" И мы живо заговорили с ним, а до тех пор, правду сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты были точно зашиты. Доктор говорил по-французски прекрасно, как не говорит ни один англичанин, хоть он живи сто лет во Франции. "Да он жид, господа!" -- сказал вдруг один из наших товарищей. Жид -- какая догадка! Мы пристальнее всмотрелись в него: лицо бледное, волосы русые, профиль... профиль точно еврейский -- сомнения нет. Несмотря, однако ж, на эту догадку, у нас еще были скептики, оспаривавшие это мнение. Да нет, все в нем не английское: не смотрит он, вытараща глаза; не сжата у него, как у англичан, и самая мысль, суждение, в какие-то тиски; не цедит он ее неуклюже, сквозь зубы, по слову. У этого мысль льется так игриво и свободно: видно, что ум не задавлен предрассудками; не рядится взгляд его в английский покрой, как в накрахмаленный галстук: ну, словом, все, как только может быть у космополита, то есть у жида. Выдал ли бы англичанин своих пьяниц?.. Догадка о его национальности оставалась все еще без доказательств, и доктор мог надеяться прослыть за англичанина или француза, если б сам себе не нанес решительного удара. Не прошло получаса после этого разговора, говорили о другом. Доктор расспрашивал о службе нашей, о чинах, всего больше о жалованье, и вдруг, ни с того ни с сего, быстро спросил: "А на каком положении живут у вас жиды?" Все сомнения исчезли.
Кто бы он ни был, если и жид, но он был самый любезный, образованный и обязательный человек. "Вам скучно по вечерам, -- сказал он однажды, -- здесь есть клуб: вам предоставлен свободный вход. Вы познакомитесь с здешним обществом, почитаете газету, выкурите сигару: все лучше, нежели одним сидеть по нумерам. Да вот не хотите ли теперь? Пойдемте!"
Получается, что жид (удивительно, что только в русском прочтении это слово является оскорбительным) гораздо лучше англичан, которые и есть самый низменный отряд человеков.
И тут у меня закралась крамольная мысль, которую я ранее услышал от старого еврея, который был начпродом в полку моего деда: "Есть жиды, а есть евреи".
Ранее, это было воспринято вроде бы так, что евреи это нормальные человечные, не лишенные эмпатии (я тогда и слова такого не знал) люди, а жиды - это карикатурный образ на еврея, начисто лишенный совести и стяжающия злато.
А теперь я прикинул, а может быть жиды и евреи это действительно совсем не одно и тоже?
Возможно есть такой народ жиды, вполне себе нормальный и человечный, в рамках современного восприятия, но ему присвоили в рамках русского языка новое название - евреи, которое совсем не связано с жидами?
Возможно, этому этносу навалили груз ответственности другого народа, который тщательно скывает свое название, а вся вина за их деяния сваливается на тех, кого Гончаров называл жидами?
Разные мысли по поводу еврейского народа меня начали посещать еще в школе.
Например: Почему для евреев водили черту оседлости, как для кочевых народов, хотя они имели неплохие тити мити в больших городах и таки зачем им было куда-то кочевать?
Сомнения еще сильнее усилились, когда я читал списки выпускников Казанского университета за 19 век.
Там половина была с храктерными именами, хотя в литературе создавался устойчивый образ, что евреев даже не брали в гимназии наравне с остальными, а только на строго определенное незначительное количество мест.
Ну и самое интересное, что мои родственники сообщили мне, что на могиле моей двоюродной бабушки, врача, умершей во время войны, стоит памятник со звездой Давида.
А она была дочь благочинного, типа поповна и смогла получить образование и спокойно работать при СССР. Даже если учесть то, что вряд ли в церковные лидеры могли выдвигаться выкресты.
В общем, как-то не совсем понятно получается. Может, мир испытывает не совсем положительные эмоции к народу, названия которого не знают?
Это как в магии, зная имя, можно сделать массу гадостей, вот и скрывают реальное имя, а жиды-евреи - самоназвание совсем другой нации, которую, может, уже давно под корень выкосили.
Ну и, как говорится, все мы немного русские.